Это случилось вечером, когда мы домывали последнюю посуду вместе с двумя поварихами, вместо огонька с отрядом, на котором, я уверен, Роджерс уже спал, а ребята включили какой-нибудь диск на DVD.

– А, знаете, что, – вдруг произнесла одна из женщин, – давайте устроим свой огонёк, мне эти кастрюли тоже надоели!

– Согласна, Сьюзен! – подхватила вторая и они обе развязали фартуки, бросив их на стол.

– Мара, неси свечу! Да, ту самую, которая для дня рождения сына директора, к чёрту его!

Мы заперли дверь, задёрнули занавески и сели на пол вокруг единственного источника света – свечи. Джейн заняла место рядом со Сьюзен, и я хотел сесть с другой стороны, но пока выключал везде свет, рядом с Джейн уже устроился довольный Луи.

– Так, дети, я уже и забыла, как нужно проводить огоньки… – Мара села под звуковое сопровождение хруста своих коленей, – я была в лагере слишком давно, а ты, Сюзен?

– А я, по-твоему, только со смены приехала? – и они расхохотались. Обеим было за 60.

– Не знаю, как сейчас у вас, а мы у костра всегда рассказывали только ужасы! – воодушевилась Мара.

– Как, например, про тот старый дом, где сейчас кружок вокала? – Вдруг спросил Луи, и мы замерли. Марк нервно хлебнул какао.

– Оооо, – женщины переглянулись, – уверены, детишки, что хотите услышать эту историю? – Мара говорила это с напускным ужасом и не знаю, как остальных, но меня страшно бесило это выражение: «детишки».

– Да, конечно, – я посмотрел на Джейн и ответил, как минимум за нас двоих, – женщин наша серьёзность только забавила.

– Вы наверняка знаете, что этот лагерь существует уже много лет. Так вот, давным-давно, около 40 лет назад, когда ещё не было кирпичных корпусов, наша столовая размещалась в деревянном корпусе в конце аллеи, – начала Сьюзен.

Вторя её словам за окном завыл ветер, должно быть, что-то хотело сделать эту историю по настоящему жуткой. Она продолжила:

– В один из дней, когда нужно было готовить обед на весь лагерь, в столовой была только одна повариха и её сын – поваренок. Для детей работников лагеря одна смена бесплатная, только поварёнок был не обычным мальчиком, а чутким и добрым, так что всегда помогал маме на её поприще.

– Что такое «поприще»? – Спросил Луи. Я не выдержал и цокнул. Какая сейчас разница, что такое «поприще»?

– Так говорят о месте, где приходится работать. Так вот, она поставила на плиту суп, подвинула стремянку к высокой кастрюле и попросила поваренка помешать его. Стоило ей только выйти в зал к столу, как из кухни послышался стук падающей стремянки и оглушающий детский вопль! Повариха побежала к кастрюле, из которой виднелась только темечко головы поворёнка.

– Что такое «темечко»? – вдруг снова поинтересовался Луи, Джейн хлопнула себя рукой по лбу.

– Макушка головы, милый, – Мара обвела ось над головой, будто рисуя нимб.

– Повариха голыми руками вытаскивала малыша из чана, но было уже поздно. Мальчик сварился. Его кости закопали под качелью возле столовой. А сама она, не выдержав горя, повесилась. Со временем в лагере окрыли новый корпус, в старой столовой теперь проводятся кружки. А нижний этаж экспл… используют, – думаю, она оговорилась, чтобы избежать вопросов Луи, – как склад. Хотя не помню, кто в последний раз туда ходил. Недавно я взяла мальчишку с обслуги себе в помощь, в надежде найти в старой столовой прошлогоднюю газонокосилку, новая отдала душу богу.

– Директор явно сэкономил, – прокомментировала Мара.

– Точно. Так вот, и там даже лампу вкрутить не соизволили. Куча хлама, что черт ногу сломит, мы открыли дверь, да и решили даже не соваться внутрь.

– А то бы не только черт, но и ты бы ногу сломала, а я тут одна кашеварила, не дай бог бы сама в суп свалилась. Хотя с нашими плитами, – она махнула рукой, – вот раньше делали, за долю секунды свариться можно было! А у нас пока картошка закипит, уже и обед пройдёт! – они снова засмеялись, но смех казался мне каким-то холодным, отстраненным. Словно сейчас мы общались сквозь тонкую грань, находясь в разных мирах.

Ветер завыл ещё громче, где-то стукнули ставни, в каждой тени посуды я видел поворёнка. Язык пламени свечи плясал, играя тенями и детским воображением. А смех поварих разливался до тех пор, пока Сьюзен не пришлось подняться, потому что входная дверь вдруг стукнула.

– Сейчас вернусь, детишки. Ветер разгулялся.

– Стойте! – крикнул я, – мы же заперли дверь?

Сьюзен вдруг остановилась, медленно повернулась к нам и в её потемневших зрачках отразился огонь свечи. Я замер. Залетевший сквозняк обнял меня за плечи железными цепями. Она протянула ко мне руки, и я увидел те самые обваренные пальцы. Сьюзен или кто бы то не был, сделала шаг ко мне, и теперь я видел её синюшные раздутые щеки, опухшие фиолетовые губы. А глаза… глаза выкатились из массивных век. Это была не Сьюзен. Я чувствовал, как мой глаз судорожно задёргался. Она медленно поднесла один из пальцев к своему лицу, а затем резко засунула его себе в рот и как комбайн принялась жевать… нет… перемалывать его! Я завопил и зажмурился. Сквозь собственный крик я слышал чавканье и хруст костей. Чмаф…чмаф…хруст…чмаф… в нос ударил запах варенной свинины. Звук приближался, а запах усиливался. Вдруг моё тело обмякло, крик ослабел, и я почувствовал сильный удар головой об что-то твердое. Пронзающая боль. Темнота.

Темнота была не похожа на потерю сознания, а скорее на переключатель. Тумблер щёлк. И я резко распахнул веки, крича: «Ааааа». Увидев Сюзен, сидевшую с нами как ни в чём не бывало, я отполз назад, и практически сразу же упёрся в стену, ударившись о неё затылком.

– Ты что, дятел? – усмехнулся Марк и все засмеялись, будто не было этих страшных историй, не было этой… поварихи.

Сьюзен и Мара уже рассказывали весёлые истории из своей молодости, легко переключая детское внимание. Я осмотрелся. Всё было, как и прежде. Разве что ветер за окном стих.

Я навсегда запомнил хруст костей её пальцев и выпученные глаза.

– Ну что, заглянем завтра в столовую? – мы вышли на улицу, и я задал этот вопрос не потому что хотел, а потому что хотел проверить, насколько они верят в эти детские страшилки.

– Конечно, завтра же завтрак, – сказал Луи и засмеялся, Марк подхватил его.

– Очень смешно, умник, ты же понял, что мы про старое здание, – поддержала меня Джейн, – не знаю, а стоит ли? Какая-то бредовая история, тебе не кажется? Как повариха могла остаться на кухне одна, когда время готовить обед? – я не подумал об этом. Джейн всегда была очень умна особенно для 15 лет, особенно, на фоне тех двух дятлов. И для этого ей не нужно было знать значение слов «поприще» или «темечко».

– Вон Роджерс идёт, – шепнул Луи, – задержите дыхание, ребята, мы погружаемся в пучину перегара. 3…2…1…

Если ты видишь то, чего не видят большинство – это не значит, что ты спятил, хотя мне начало казаться именно это. Как сейчас помню, насколько сильно меня обижало легкомыслие Марка и Луи. Я не считал их за друзей, но всё же мы вместе взялись за это дело, а они так быстро переключались на забавные истории поварих о неудачных свиданиях. Луи больше не искал в фрикадельках записку «отравлена», а мозг Марка кажется и вовсе периодически выключался, особенно во время жевания. Почему даже Джейн не видела сегодня того, что видел я? Чувство одиночество охватывало меня больше и больше. Тогда они ещё не знали, что ответят за своё равнодушие.

Может, это и правда всё фантазии? Парейдолия – как говорил мой психотерапевт. Я сидел на своей койке в пижаме и рассматривал комнату. В тёмное окно смотреть не хотелось, ведь там обязательно можно было кого-нибудь увидеть. Парни уже крепко спали, Рыжий сопел в такт новой разученной мелодии. Я вдруг подумал, что я ни разу не перекинулся с ним и словом. В дорогой лагерь ребята привозили не только чемодан вещей, а ещё и волокли с собой сумку. Мои же поношенные кеды, трико и пару футболок уместились в маленький мешок. У Рыжего я не видел даже пакета. Но его одежда выглядела аккуратно, хоть и ещё более бедно, чем моя. Может, поэтому он всегда один? Я превосходил всех по силе, со мной дружила красотка Джейн, меня бы просто не смели игнорировать, а вот его… у него даже не было пары в столовую.