Очнулся. Больно. Но пикнуть боюсь. С трудом один глаз разлепил. Кровь на морозе застыла на лице коркой. Под трактором лежу. Пошевелиться боюсь. Не знаю, могу ли вообще. Светает уже. Прислушиваюсь. Ветер воет. Больше ничего.

Попробовал пошевелить руками, ногами. Больно, но шевелятся. Выполз. Попытался подняться, одна нога сломана, рука не поднимается, одним глазом не вижу.

С трудом оглядываюсь. Ужас. Вокруг кровь, обломки, мужики разорванные, ноги, головы. Все плывет, как в тумане, как под водой. Кричать не могу, мычу чего-то. Никто не откликается. Попытался пойти, упал. Не дойти мне до деревни. Силы уходят. Собрал всё, что мог, заполз на гусеницу трактора, до кабины добрался. Там ракетница. Схватил. Выполз обратно, на снег упал. Выстрелил – перезаряжаю – стреляю – стреляю… Все расстрелял и вырубился.

Очнулся в больнице. Все-таки заметили ракеты. Забрали.

Долго меня потом мурыжили по ментовкам… Что зверь был, поверили, кто бы еще так разорвал мужиков, а про то, что это чудовище огромное, нет конечно. Смеялись только… Со страха показалось говорят. Но я головой не поехал. До сих пор глаза… закрою вонь эту чувствую.

Ну, мне инвалидность дали… Сижу вот теперь тут… Рассказываю… За выпивку.

Старик вылил остатки водки в стакан и выпил залпом.

Я сидел, украдкой поглядывая на изуродованное лицо старика, на котором плясали лепестки пламени от керосинки.

– А…, тела, – я начал было спрашивать, но старик меня прервал. .

– Ээээ, не. Шнаю, я… Шешас будешь допрашивать. Кто ещё потом видел, а экшпертижа… шмерпектижа. Не хочу. Тебе надо – иди рашкапывай. Я вше шкажал…

Старик встал, опираясь на стол, и прошаркал в темноту комнаты.

– Уходить будешь, дверь шакрой, – прохрипел он, не оборачиваясь, и исчез в темноте.

Я вышел и поплелся к дому Федора. Постучал в дверь.

– Заходи! – крикнул он из избы.

Федя лежал на диване в комнате и смотрел телевизор. На столе стояла глубокая сковорода, накрытая крышкой, и тарелка с хлебом.

– Я картошки пожарил с мясом. Хочешь разогрей. Плитка на кухне.

– Спасибо, я так.

– Как хочешь. Я узнал. Если что, завтра Костян едет в центр. К обеду где-то. Может тебя прихватить.

– Слушай, а ты говорил, что Митрич много вам рассказывал историй в детстве? Все они такие… жуткие… как про медведя?

– Что, понравилось? – усмехнулся Федя.

– Ну, может быть, получится спасти репортаж… Не знаю. Не против, если поживу у тебя еще денек?

– Да не вопрос. Оставайся сколько хочешь.

– Спасибо. Я наверное завтра еще раз к Митричу загляну.

– Добро. Водку взять не забудь.

– Хорошо. Я тогда немного поработаю и спать.

– Не вопрос, друже, не вопрос.

Я ушел в комнату выделенную мне Федором, но никак не мог собраться с мыслями. Перед глазами постоянно всплывало изувеченное лицо Митрича и мысли уходили куда-то вдаль. К тому же внутри притаился какой-то мерзкий холодок плохого предчувствия. Наверное нужно выспаться, решил я, выключил ноут и расстелил постель.

Проснулся я от громкого рёва..Наскоро впихнув ноги в джинсы и припрыгивая на одной ноге, выбежал из комнаты.

– О, проснулся! А ты ранняя птаха.

Федор сидел за столом как ни в чем не бывало и пил чай.

– Это что? Что за рёв? – растерянно спросил я, указывая рукой куда-то в окно.

– А это. Да, первотёлы. Коровы. К телятам рвутся, кормить.

Я стоял с чувством недоумения и легкого стыда. Наверняка Федор про себя усмехается пугливости городского, но рёв был и правда очень жуткий.

– Да ты не стой, чай наливай, хлеб, масло на столе, – Федя не подал вида, что его забавляет мой испуг.

– Спасибо. Растерялся, что-то от неожиданности. Петухов я еще ожидал, а тут такое.

– Кур у нас нет. Грипп, всех пришлось истребить, а больше и не заводил никто.

– Понятно. Слушай, я тут посижу, подумаю над материалом?

– Да не вопрос, сиди сколько надо. Я сейчас чай допью и на ферму поеду, по работе. Мешать не буду.

– А я хотел еще к Митричу сходить.

– Так иди, конечно. Дверь прикрой и всё. Замков тут нет. От кого запираться?

Федя допил свой чай и ушел. Я расположился на кухне с ноутом. Надо по памяти записать то, что вчера рассказал мне Митрич. Совсем не надеялся на репортаж, поэтому ничего не фиксировал и не снимал, но вчера пришла идея – а если сделать что-то вроде документального фильма или даже цикла фильмов, такой пугающий деревенский фольклор. Конечно, внезапно могут вылезти уши Рен-ТВ, но в целом, если сохранить колорит, набрать интересные истории, может получится что-то вполне литературное. Вроде бажовских сказов или тургеневского “Бежина луга”.

Полностью в исполнении Митрича истории конечно не вставить. Дело даже не в том, что уговорить его рассказать снова, да еще и не прикладываясь к бутылке, будет не просто, дикция у него… сложная… устанут слушать. Но картинка все же нужна, да и пару фраз для аутентичности тоже можно вставить.

Я достал смартфон, проверил, достаточно ли места. Сети, конечно, не было. Откуда. Сколько здесь жителей? Пятьдесят от силы. Но памяти достаточно. Зря, конечно, камеру не взял. Если продам идею, монтажеры будут материть за такую съемку. Но что есть, то есть.

Несколько часов я записывал детали истории про медведя и набрасывал концепт передачи или цикла – идея с циклом программ меня захватила. Я выдавал страницу за страницей, и концепт, и историю Митрича, даже попытался что-то зарисовать в блокноте, но быстро эту идею забросил. С режиссерского раскадровками не занимался, а у меня и тогда не очень получалось.

Время близилось к обеду, и я решил, что уже можно навестить Митрича. По наставлению Федора прикрыл дверь и пошел по улице к покосившемуся домику старика.

Пекло немилосердно, я старался держаться в тени деревьев и заборов, но солнце вошло в зенит и теней было очень мало. Хоть был и день, на улице ни души. Пару раз мне казалось, что я видел выглядывающие из-за заборов головы, но стоило мне посмотреть, как они тут же исчезали. Странно, – подумал я. – Конечно, взрослые могут быть заняты делами, но детей тоже не видно. Хотя такая жара. Все наверняка на речке. Эх, я бы тоже с удовольствием искупался.

Подойдя к забору Митрича, я услышал внутри ворчание, глухие удары и треск. Сквозь широкие щели в иссохшемся заборе увидел, как старик рубит дрова. Замахнувшись он с силой опускал топор на сухие сучья, каждый раз громко выдыхая и что-то приговаривая. Вроде бы он был один. Дождавшись паузы между замахами, я постучал.

– Здравствуйте. Можно?

Следующего удара не последовало, и через некоторое время я услышал шамкающий голос старика.

– Заходи, раз пришел. Чего надо?

Я приоткрыл калитку и шагнул во двор. Старик действительно был один. Он стоял возле большой чурки, опершись на топор, рядом лежал ворох сухих веток.

– Шнова ты? – спросил он с удивлением, даже, казалось, с беспокойством. – Ты шего не уехал ешо?

– Да вот, решил остаться ненадолго – я опешил от такого вопроса. – М…материала подсобрать. Мне говорили, вы еще много историй знаете. Может расскажете?

– Иштори, мать… Уезжать тебе надо. Нешего тут шастать!

– Да я вот как раз пока Федор с машиной договорится и зашел.

– Федор? Ты не на швоей штоле?

– Не, я на попутках.

– Эх, матить же… Уезжать надо тебе. Дожжь вечером нашнетшя, дорога рашкишнет заштрянень тут на неделю, – ворчал он, указывая на собирающиеся на горизонте тучи.

– Да? – Я посмотрел на черное небо вдалеке. – Не хотелось бы. Но все равно ждать. Я вот принес…

Я достал из сумки бутылку водки.

– В жару такую? Шума шошел? – отмахнулся старик, воткнул топор в чурку и поковылял к дому.

Я стоял с бутылкой в руках, не зная, что и делать.

– Што там штоишь? Иди поштавь в дом и шадишь.

Митрич доковылял до своей лачуги и присел у стены на низенькую скамейку в тени дома. Он достал из кармана сложенную газету, оторвал кусок, из другого кармана выгреб горсть вонючей махорки. Прямо из кармана, безо всякой табакерки или кисета. Насыпал на лист и завернул, обильно послюнявив край.