– Я не понимаю, о чем прошу, – согласилась я. – Я очень мало знаю о предвидении в теории и ровно ничего не знаю на практике. Со мной никогда не происходило что-либо подобное. Я не умею видеть еще не произошедших событий.

– Только варианты этих событий, – поправила меня Элеонора.

Я нетерпеливо махнула рукой.

– Пусть так, я не спорю. Но ведь что-то же ты знала? То, чего не знаю я… может быть… Ты знала это даже тогда, когда я пришла к твоему дому? Ведь так, Элеонора?

Она молча кусала губы и чертила сломанной веткой какие-то фигуры на земле.

– Мне нужно подумать. Может быть, мои слова не принесут тебе ничего хорошего.

– Это все равно. Я хочу знать, что бы там ни было.

Она коротко кивнула.

– Поговорим об этом завтра. Не торопи меня, раньше этого делать нельзя.

– Ты знаешь, как это для меня важно.

– Вероятно, что это важно и для меня.

Элеонора ушла, а я с тоской поглядела в синее небо.

Когда же ты дашь мне ответ?

Почему ты меня так мучаешь?

Почему ты так мучаешь меня, Бог, в которого я не верю?

***

К слову сказать, у Элеоноры мне нравилось. Она была более чем радушной хозяйкой, и ее слова насчет библиотеки оказались впоследствии совершенной правдой.

Здесь были какие-то книги, ветхие и еще пахнущие свежей типографской краской, громадные, как толковый словарь, и крохотные, изданные в так называемом «карманном» формате и мягкой шелковистой обложке. Мне нравилось бывать в библиотеке, но по-настоящему я за нее еще не бралась. Не было времени и повода, я училась верховой езде и отправлялась порой с Элеонорой в долгие, до одури изматывающие прогулки.

Мы почему-то всегда находили общие темы для разговоров, и, даже если и спорили, поссориться всерьез не могли.

Она могла бы стать мне настоящим другом, эта странная, сияющая перламутровым светом Элеонора. Таким другом, какого у меня никогда не было.

Ее возраст не мешал находить мне с ней общий язык. Она выглядела ненамного старше меня, а внутреннюю дряхлость зачастую встречаешь в ровесниках. В Элеоноре этого не было.

Странная и загадочная, могущественная и совершенно равнодушная к власти… Бесконечно одинокая: ни мужа, ни детей, ни любовника у Элеоноры не было.

Я не вполне ее понимала.

Но мне она очень нравилась.

***

Она исполнила свое обещание, и мы снова встретились, на той же скамье, под кронами тех же деревьев, что были свидетелями и нашего первого разговора.

Она долго молчала, как будто бы не желая вновь заводить эту тему.

– Скажи же что-нибудь, – попросила я наконец, когда от молчания в предсмертных судорогах начал корчиться воздух, и сидеть так и дальше стало невыносимым.

– Я скажу, хотя и не желаю этого. Мои слова не принесут тебе ни покоя, ни радости.

– Счастье, знаешь, у каждого свое, – усмехнулась я ей в ответ.

– Да, знаю, и для некоторых оно заключается в походах и битвах, в звоне отточенной стали, в возможности заглянуть в проникнутые предсмертным ужасом глаза врага.

– Ты говоришь о полководцах и воинах, в то время как я не являюсь ни тем, ни другим.

– Теперь – да, но потом возможно многое, и существует же вещь, называемая голосом крови.

– Ты знаешь что-нибудь о моей семье?

Она не отвечала и смотрела куда-то в сторону от меня.

– Ты должна мне сказать, если знаешь что-то, мне ведь ничего не известно о своей семье, кроме как о сестре, да и она была мною потеряна… Элеонора, зачем скрывать, если ты видишь что-то?

– Я вижу кровь, реки крови, вижу жестокость, вижу былую славу и безмерную власть. Я вижу разные лица, лица твоих родителей, сестер и братьев, у тебя была очень большая семья, Анна Гольц! Ты была самой младшей, нежданным ребенком давних супругов. Тебя должны были баловать и лелеять, нежно охранять твою жизнь и твою любовь к творчеству, опекать тебя всей семьей. Этого не произошло.

– Что же случилось?

Элеонора стиснула праздно лежавшие на коленях руки.

– Я вижу кровь, боль и ненависть, и это жуткая картина, поверь мне… Я вижу, что благодаря чистой случайности удалось спастись тебе и одной девушке… но, скорее всего, вы оказались единственными. Эта кровь застилает мне глаза, я знаю только, что она лилась потоком по ступеням лестниц твоего дома, что и самые следы этой крови уничтожил пожар. Огонь пожирал все, и ничему не было спасенья…

Она обессиленно откинулась на спинку скамьи.

– Прошу, не пытайся выяснять подробности, не пытайся узнать, что там случилось на самом деле. Это слишком страшно и не по плечу одинокой молодой девушке.

Я медленно покачала головой.

– Элеонора, кто был виноват в этом кошмаре? Ведь были же у него виновники, я чувствую это!

– Чувствуешь? – встрепенулась она.

– Не подумай, – я попыталась изобразить улыбку, – это только голос крови, не бойся. Из меня хреновая предсказательница, честно тебе скажу.

– Я не знаю, кто был виноват, – сказала она, но что-то в ее тоне заставило меня засомневаться в ее словах. Тем не менее я не стала настаивать – пока это было мне ни к чему.

– Ты не могла бы сказать, что с Валентиной?

– С ней все хорошо теперь, и ты можешь не волноваться. Она совершенно точно жива, здорова и дела ее в полном порядке. Чего я не могу сказать о тебе.

В мою душу мучительно скребся еще один вопрос. Я не знала, как его задать, и не могла и дальше держать в себе.

Это было бы неправильно.

– Кем был Сергей, Элеонора?

Она долго не отвечала, прежде чем сказать:

– Этого я не знаю. Он известен мне лишь по твоим рассказам, и он не состоит с тобой в родственной связи. Но он не простой человек, и я бы на твоем месте почаще его вспоминала. Темная лошадка – одинаково может оказаться как врагом, так и союзником.

Неужели всевидящая Элеонора не знала, что я и без того вспоминаю его каждый день? Я пыталась рассуждать о нем трезво, но как раз трезвости-то мне в отношении Сергея и не хватало.

И плевать мне было на то, темная он лошадка или нет. Тут в ход шли иные понятия, иные чувства.

– Спасибо тебе. Я не знаю, из каких интересов ты мне помогаешь, я не имею ничего, чем могла бы тебе отплатить, но помощь твоя бесценна, и я твоя должница отныне.

– Никаких долгов и никакой благодарности не надо, Анна Гольц. Мой дом открыт для тебя сегодня и всегда, и я сделала вовсе не так много, чтобы ты чувствовала себя моей должницей. В моем доме редко бывают гости, и я действительно рада тебе. Пускай мне приходится повторять это в пятнадцатый раз, но я надеюсь, что ты мне наконец поверишь.

– Но ведь дело не только в том, что я твоя гостья.

– Да, но об этом как-нибудь в другой раз. Становится прохладно. Вернемся в дом, здесь можно замерзнуть.

Налетевший ветер казался мне умеренным и особенно меня не тревожил, но я послушалась Элеонору. Приближалось время ужина, и на сегодняшний день свежего воздуха и откровенных разговоров для меня было явно достаточно.

***

Что-то жестокой я стала в последнее время, вам так не кажется?

А? Не кажется?

Стран-но… Я-то думала, все это так очевидно!

Что осталось от девочки, сходившей с ума от боли и одиночества там, в прекрасном и сумрачном Пскове? Что осталось от нежной маленькой Анечки, что осталось теперь от меня?

Сны да воспоминания, с одинаковой тоской и бесцельностью тревожащие смешную шизофреническую мою душу…

Сны? Воспоминания? И только, Анна Григорьевна Гольц?

Да нет, слишком это было бы фальшиво и просто, милый мой друг. Не только оголтело яркие сны, не только чахлые, изржавевшие воспоминания.

Еще ведь я осталась, я, такая беспомощная, ироническая и безжалостная…

Такая вся пушистая весенняя кошечка – мяу! Да, было дело, называли меня в ранней и бесконечно далекой юности котенком и на ушко слова шептали неприличные, но приятные…