В город пришёл знойный август, сухой, с горячими ветрами, поднимающими с земли клубы пыли. Минька зажмурился, заслонил ладонью глаза и тихо ругнулся: «Чёртова песочница!» – и тут же прикусил язык. Во-первых, рядом в пролётке сидел батюшка, а во-вторых, в такой день поминать чёрта не полагалось.

Экипаж остановился у подъезда пятиэтажного дома, самого высокого в городе, и у Миньки зачастило сердце. Не раз и не два бывал он здесь, стоял у кованой ограды, глазел на парадный вход с садом и цветниками, обходил громадное здание в виде буквы «н» и замирал, наблюдая, как упражняются на плацу кадеты.

– Пятнадцать копеек, святой отец, – обернулся возница, получил монету и спрятал в карман.

Воробей спрыгнул с пролётки, одёрнул рубашку, перетянутую в поясе тонким ремешком. Следом сошёл отец Василий, подобрав полы рясы.

К подъезду ежеминутно подкатывали изящные экипажи с мальчишками – будущими кадетами и их важными отцами в мундирах с рядами блестящих пуговиц. Начинались обязательные вступительные экзамены.

О, как долго Минька ждал этого дня! Два года назад, едва успев приехать из Ефремовки, он стал упрашивать батюшку сходить в кадетский корпус. Их в городе было два. Первый назывался Неплюевским, по фамилии тогдашнего губернатора, а второй – просто Вторым. Именно туда отправились отец Василий с Минькой. Воробья тогда и на порог не пустили, он томился на крыльце.

Батюшка вернулся через полчаса.

– Записал? – бросился к нему Минька.

– Терпение, терпение, отроче Михаил. С девяти лет принимают в кадеты. Придётся подождать. Пойдёшь в приходскую школу, будешь старательно учиться… Репетитора тебе найду, чтобы к экзаменам подготовил.

Минька едва не разревелся от досады: он-то мечтал в скором времени надеть форму, фехтовать, ходить строем и отдавать честь.

Какой он глупый был, сейчас и не верится. Чуть не поругался с Егоркой, когда тот сказал, что Миньку в кадеты не возьмут. Стоял сентябрь, удивительно тёплый. Они гуляли по набережной, купили две порции мороженого у торговца с тележкой и уселись в беседке неподалёку.

У Водяных ворот с узкоглазыми ангелами расположились крикливые бабы с квасом, у киоска с фруктовым лимонадом собралась небольшая очередь. Тележку мороженщика окружили кадеты, выворачивали карманы, считали деньги. Минька не сводил глаз с из белых полотняных рубах и чёрных погон с цифрой «2» и буквой «О». Из-за них кадет называли двугривенными.

Егорка проследил за Минькиным восторженно-завистливым взглядом.

– Лучше не смотри, – посоветовал он и с причмокиванием облизал костяную ложечку, – в кадетский корпус только офицерских сынков берут, дворян. Мы им не чета… со свиным рылом да в калашный ряд.

– Как ты сказал? – поперхнулся мороженым Минька.

– Это не я, это тятька так говорит. Меня в корпус не взяли, велели в казачье училище идти.

–Тебя не взяли, а меня возьмут, – упрямо возразил Минька.

Он не поверил Егору: напутал, небось, приятель! Однако отец Василий подтвердил, что в корпус действительно принимают парнишек из семей военных, чтобы «сохранить династию». Воробей не знал, что такое династия, понял только – династии у него нет, сохранять нечего. И зашмыгал носом:

– Выходит, меня не примут?

– Разговаривал я с Александром Константиновичем, директором… Детей военных священников принимают. Я ведь, Миша, раньше благочинным был, служил при полку. Солдат воевал с ружьём, я – с крестом. Прямо в окопе, бывало, службу ведёшь или в сарае каком. Наскоро освятишь его – вот тебе и церковь.

Минька вытаращил глаза, он и помыслить не мог, что батюшка побывал на войне.

– А потом здоровье подвело, назначили меня в приютский храм к отрокам и отроковицам. Подрастёшь – директору прошение подам. Его рассмотрят и пришлют письмо, дескать, приходи на экзамен, отроче Михаил.

«Целых два года терпеть…» – взгрустнул Воробей.

Он думал, нипочём не дождаться ему этого дня, и сейчас, стоя у подъезда, Минька всё ещё не верил, что войдёт в широкие дубовые двери вслед за важными офицерами. Ему стало страшно.

– Батюшка, благослови!

Тот благословил, сложив пальцы так, как рисуют на иконах.

– Благословите, святой отец! – пропищал за спиной чей-то голосок.

Минька обернулся и увидел парнишку в курточке с вышитыми золотыми якорями.

Батюшка и его перекрестил:

– Господь благословляет!

Минька вслед за отцом Василием поднялся по каменным ступеням парадного крыльца. Взрослых дальше приёмной не пускали. Дядька сверял фамилии по списку, делал знак мальчишкам, чтобы проходили дальше, а их родителям почтительно предлагал подождать окончания экзамена на мягких диванах.

Воробей очутился в длинном и светлом коридоре, поделённом аркой на две неравные части, прижался спиной к подоконнику и стал разглядывать на стенах картины сражений и портреты полководцев – Кутузова с полосатой лентой через плечо, Суворова с белыми лёгкими волосами. Настоящих кадет, двугривенных, Минька не видел: они ещё не вернулись с каникул. В зале толпились притихшие ребята, светлолицые и смуглые, одетые пёстро и разнообразно.

Из застеклённых до половины дверей вышел лысоватый военный, прямой как струна, с бородкой и усами.

– Господа! – сказал он, заложив руки за спину, и Воробей присел от страха. Это он господин?

– Господа, прошу вас разделиться на пары и занять места в кабинете.

Мальчишка в курточке с якорями, который подходил к батюшке за благословением, протянул Миньке руку, и тот поспешно сжал её. Они вошли в класс, уселись за парту с чёрной толстой крышкой.

У грифельной доски за длинным столом сидели экзаменаторы, и среди них – седовласый протоиерей с орденами и наперстным золотым крестом, усыпанным драгоценными, страсть какими блестящими камнями.

– Чью фамилию назовут, тот встанет и подойдёт к преподавателю, – объявил лысоватый и поднёс к глазам список: – Алексеев, Баринов.

Из-за парты поднялись названные мальчики. Один попал к батюшке, другой подошёл к преподавателю в мундире статского советника, взял книгу и стал бубнить французские слова.

Не успел Минька разглядеть гипсовые бюсты на высоком застеклённом шкафу с пособиями, как называли его фамилию – Вознесенский. Он вздрогнул, так чуждо она прозвучала, а ведь за два года привык к ней и считал родной. Обмирая, Воробей приблизился к столу по натёртому, скользкому паркету.

– Как твоё имя, отрок? – спросил протоиерей.

– Михаил.

– Василий Вознесенский тебе не родственник?

– О-отец, – ответил запинаясь Минька и умолчал, что он батюшке приёмный сын: вдруг скажут, что неродные дети не считаются?

– Псалмы знаешь? Читай «Живый в помощи».

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится… – зачастил Минька. Вспомнил, как ругала его мать: «Божье слово не комкай», продолжил медленнее: – Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него…

Священник спросил о первородном грехе и чаше страданий Христа, Минька это знал и ответил с лёгкостью.

Батюшка кивнул с улыбкой:

– Хороший отрок. Сразу видно, что отец – настоятель храма, воспитал сына богобоязненного, послушного.

– Я ещё в церковном хоре пою, – осмелел Воробей. – Могу спеть «Благословлю Господа на всякое время».

– После, после я тебя послушаю.

Минька так обрадовался, будто услышал, что уже принят в корпус, и, воодушевлённый, перешёл к преподавателю французского.

Тот посмотрел оценивающе и прищурив глаза:

– Parlez-vous français?1

Блеск орденов на мундире ослепил Миньку, он сглотнул слюну и пролепетал:

– Oui, monsieur,2

– Прочтите это.

Воробей бойко прочёл отрывок из учебника про мальчика Пьера и его друзей.