При этом начальство от бригадира и старше уже сбилось перед проходной в кучку, достали списки, обмакнули перья в чернильницы, всё честь по чести, и ну ставить в графы галочки. Кто явился, значит, а кто может и нет. И достаточно ли хорош демонстрасионный материал для всеобщего обозрения, не будет ли стыдно перед другими трудящимися или даже целыми рабочими коллективами.
Напряженный момент, что и говорить, ответственный. Все толпятся, с ноги на ногу переступают, про себя мычат, ну когда уже, застоялись, стало быть, пора строиться уже в колонны и выдвигаться на прошпект. Но не тут-то было, не замай, жди команды.
Как всегда бывает, кого-то обязательно упустят в перекличке, кто-то перепутает прошлогодний плакат — а это всегда потенциальная крамола, плавали-знаем. Кто из нас не попадал с такой оказией — шагаешь ты такой плотным строем, излучаешь восторг, а тут нате, портрет с фанерной лопаты на тебя смотрит. Не тот. И главное знакомый такой! Приходится отчаянно выворачивать шею на бок, изображая временное помрачение в глазах. Не видел я ничего такого, товарищ, флаги реют, транспаранты полощут, как там — за всем углядеть!
Но на этот раз нет, в итоге со всем разобрались. Пропащих сыскали и поставили им на вид, плакаты переменили, древки подравняли, пару особо худых мест на кумаче быстро сподручными средствами залатали из резервов командования. Начальство хмуро кивнуло разводящим — можно, и тут же дружно занюхало рукавом. Хотя нет, быть того не может, стало быть, показалось, Тяпница же. Святой день.
— Ы-ы… А-а…
Загудел тут народ, затопал, загоношил, выстраиваясь понемногу в плотные колонны под свистки разводящих. Пошла команда — левее, правее, ряды выровнять, тылы подтянуть, куда, куда пошел, назад, от тебя, гля, вся колонну перекосило.
Туго натянутый центральный транспарант басовито загудел на ветру, дружно всплеснули стяги. Готова колонна!
Глаза горят, все как один на месте маршируют, левой-левой, раз-раз, невероятное впечатление производит это монолитное, слаженное движение сотен рук и ног, дружное раскачивание тулов, и главное так это все тебя затягивает, что ты уже и толком не помнишь, зачем сюда пришел и что будет завтра, ты погружен в священнодействие высочайше ниспосланной нам Тяпницы, готовой выплеснуться на улицы городов единым стремительным потоком. Ты тонешь в нем с головой, ты растворяешься в нем без остатка.
Настолько высоко напряжение, что в момент, когда раздается команда, воздух вокруг уже буквально искрит.
Колонна! Марш!
У-у, загудела в ответ колонна. Э-э, заголосили впередсмотрящие. М-м, наподдали толкачи инсталлясий. И разом пошли-пошли-пошли рядами трудящиеся демонстранты.
А тут уже и самое веселье!
Коллективы шагают, матюгальники надрываются, в углу фальшивит отставший от своих оркестр, напрочь затертый между двух колонн и потому никак не способный снова войти в единый ритм, с другого фланга поддают жару обтянутые в белое трико физкультурники — эти горловое пение изображают куда слаженнее остальных, сразу видно, ноябрятская выучка не пропала даром. Делай раз, делай два, делай три, тяпничня фигура замри!
Все вокруг аж ахнули, до чего красиво.
Но и наш коллектив тоже не подкачал — пусть брать приходится не уменьем, но числом, зато эффектно. Мы тута никогда не экономили на кумаче и ни разу не пропускали тренировку шагистики. Знайте же, чем больше реет флагов и трепещет знамен, тем визуально плотнее и увесистей смотрится колонна!
Главное нам на прошпект успешно выдвинуться и зашагать в свою очередь, по просторам уличным средь родных лабазов. Там и толкотня сама собой рассеется, и горла драть станет сподручнее. Тут же пока соседу в облезлый затылок дышишь, только и мыслей в голове — что о клацающих повсюду зубах. Так-то в творческом порыве али посредь трудового подвига нам не до того обыкновенно. Ну лязгнет разок чужая челюсть, ты товарища, значить, пни в ответ как следует, а сам в уголок отползай, пока не попустит. Тут же — колонна плотная, разгоряченная, так и без ушей остаться недолго. Уши-то не казенные, не напасесся. А впрочем, уже почти и протиснулись на оперативный простор, теперь если что — куда проще будет от коллеги отбиться. Вот он уже, прошпект-то!
Сегодня тут особенно красиво. Убранство вытеснило голодранство, кумач заместил жесткач, а плакатное слово — слово матерное. Тяпница же, а как иначе, сегодня все должно быть красиво. И дружно.
Шагают трудящиеся, мычат всей толпой, шаркают ногами, слюнявыми ртами хлопочут, держат строй, строевой в меру слуха песне подвывают, древками размахивают, вперед не напирают, потому как распорядок для тяпничного демонстранта — мать и бать. Гляди-ка, весь город почитай на прошпект высыпал, тут же без орднунга беда случится — и друг дружку подавят, и начальство огорчат. Нехорошо получится.
А вот кстати и трибуна показалась, гляди! Если разом привстать на цыпочки да нею тощую как следует вытянуть, то вполне уже возможно разглядеть. Трибуна убранная, вся в кумаче, по богам венки стоят, как на могилке, а на самой верхотуре говорят что и сам государь-амператор со свитой обретается, чтобы он нам был здоров. Сказать так, ни черта там не разглядеть, но с другой стороны, а зачем людям врать? Наверняка же и стоит, надежа, смотрит на нас с высока, ради высочайшего его догляда всё обустроено — и перекрытый прошпект, и реющие знамена. Нам тут, отсюда, из самой толпы, ничегошеньки не видать, если уж так-то подумать. Маши, как говорится, не маши, толкай али тяни, всё один сказ.
А над головами уж разносится положенный праздничный конферанс.
— Бу-бу-бу, та-арщи!..
— Ы-ы… А-а… — это наш коллектив возвысил голос, продвигаясь ближе к трибуне. Один черт не понять, что там в матюгальник бають, но поддержать почин — почему нет. Так и так, знаем мы те почины, через радиоточку их транслируют по утрам сразу после ноябрятской зорьки. Бодрит, знаете, иногда спросонья, выполним-перевыполним, копать — не перекопать.
И там, на трибуне, в ответ нашему кличу согласно закивали. Эти шапки каракулевые, кажется, для того специально и пошиты на рабочий кредит, чтобы издаля ими кивать. Солидно так, с оттяжкой. Одобряем народный порыв, слышим коллективное чаяние. Ну вот как подобное единение не оценить, у меня в такие мгновения обыкновенно даже порой непрошеная слеза по щеке пробегает. Да что там у меня, у всей демонстрасии.
— Ы-ы… А-а… — замахала колонна руками, кто перст воздетый оттопырил, кто кулаком потряс, а что и дулю сообразил выразительную завернуть. С такого расстояния однова хрен заметишь. А разводящие со свистком на шее тоже как бы невзначай удачно так отвернулись, чтобы любовь народная дыхание восторгом не сбивала.
Так в общем-то парад у нас обычно и проистекает. Мы себе шагаем да дули вертим. Его верховенство государь-амператор кивают. А между нами — море разливанное штопаного кумача колышется. Ну красота же? Красота и есть!
Главное не забывай переставлять ноги, дабы не создавать собой заторов. По прошпекту сегодня должно прошагать полутора миллионам таких же как ты восторженных демонстрантов. Тяпница же!
А между тем, гляди, что это там в небушке застрекотало-закашляло, гудит-летит, крыльями машет, разгоняет облака? Глянь-ка, люди, чаво нам в этот раз подогнали!
Все как один задрали бошки в зенит, высматривают. Неужто и правда взлетел, родимый? Кажный божий день последние года три нам всем внушение делали на политинформасии — так мол и так, ученый народ в шарашках и кондрашках из последних сил готовит к запуску назло супостатам секретный как есть квадратный трехчлен. И так этим трехчленом заморочили уже всем нам голову, что по вечерам у доминошного стола старичье только и шуткует, мол, где квадратный трехчлен, сучечки? И рыбу костяшками тут же забивает. К сожалению своему, тайно доношу до высочайшего сведения, не оченно-то народ у нас веровал, что полетит. А тут нате!
Летёт-гудёт-подпёрдыват. Красы неземной, если на чад из сопла не косить. А кто нынче идеален, ты что ли? Ты на рожу свою косую, всю в язвах от жеваных ран, посторонними гражданами нанесенных, в зеркале видал? От то-то же, лучше бы позабыть такой вид. Так что нечего критиковать чужой кульман с ватманом. На то спесиальные люди государем поставлены, надзор весть и если надо — сразу того. Это только в народной присказке дальше шарашки не пошлют. Еще как пошлют, милай! А потому руки по швам, вставную челюсть на место до щелчка и хором, значит:
