– Найдет, если он мне нужен… Если б я ему понадобился – тогда другое дело… Заметила, как мы разобщены и не умеем друг другом пользоваться? Нет, не шкаф достать или там заказ к празднику – а в общем государевом деле… Погоди, Маня, – он вдруг поднялся. – А ты фамилию не спутала? Может, Ястреб звонил?

Она расхохоталась:

– Точно, Ястреб, я ж говорю, птичья фамилия!

…В киоске Ястреба горел свет. Костенко постучал в дверь, никто не откликнулся. Странно. Он обошел киоск, выискивая щелку, чтобы заглянуть внутрь: по всем законам свет ночью в киоске должен быть выключен. Впрочем, у него здесь все схвачено, подумал Костенко. Этому закон не писан. Щелочку он нашел между портретами Пугачевой и Высоцкого. Первое, что увидел, была бутылка коньяка, почти до конца выпитая, три бутерброда. Левая нога Ястреба была неестественно задрана, словно бы вывернута и мертво лежала на коечке, покрытой аккуратным ковриком…

На счастье, дежурную группу МУРа возглавлял майор Глинский, один из учеников Костенко; принесся через десять минут.

Мишаня Ястреб убит был сильным ударом «колющего тонкого предмета» в шею, в то время, когда он наклонился за книгой – ротапринтное издание «Царствование Алексея Михайловича». Отпечатков пальцев обнаружить не удалось, работал профессионал: следов ограбления не было. Эксперт взял анализ на запах. Собака потеряла след в двухстах метрах от киоска, видимо, убийца сел в машину.

Взглянув на эксперта, Костенко поинтересовался хмуро:

– Когда его убили – примерно? Рискните ответить на глазок…

Эксперт Галина Михайловна еще раз прикоснулась тыльной стороной ладони к шее Ястреба:

– Вы меня ставите в неудобное положение, Владислав Романович, я должна поработать в морге… Приблизительно часа полтора тому назад… Но это не официальный ответ, чисто априорный, не взыщите…

Костенко попросил Глинского проверить карманы Ястреба, все бумажки с записями, а сам пошел к автомату.

– Манюнь, я, видно, сегодня поздно вернусь, ты ложись, солнце… Постарайся вспомнить, когда мне Ястреб звонил.

– Что-нибудь случилось?

– Да…

– Серьезно?

– Да.

– Ты не один?

– С табором…

– Слава богу… Он три раза звонил, Славуль… Днем, потом часов в семь и незадолго до твоего приезда.

– Разница была какая?

– Не понимаю…

Костенко рассердился:

– Ну, днем спокоен был, потом заволновался, вечером торопился…

– Я не помню, Славуль… Я как-то этим звонкам значения не придала… Последний раз он, кажется, чуть пьяненький был, какой-то агрессивно-торжествующий…

– «Я ему очень нужен», так он сказал?

– Вроде бы… Или «он знает, как я ему нужен»… Ты правда не один?

– Куда я один-то гожусь ныне, Машуня?! Спи, малыш… Не жди меня, чтоб я не дергался…

…Глинский выложил на стол паспорт Ястреба, удостоверение Общества книголюбов, ручку марки «Паркер» с золотым пером и записку: «Отдать Лене за поставку «Слепящей тьмы» в четверг, в семь».

– Сегодня четверг? – спросил Костенко.

– Четверг.

– Денег в киоске нет?

– Пять рублей в кармане убитого.

– А чего ж не вытащили?

– Наука хочет посмотреть пальцы.

– Слушай, Глинский, мы с тобой можем сейчас установить Люду? Ту, которая работает секретарем в кооперативе «Заря»? Кооператив заметный: продает инструменты, компьютеры, ксероксы…

– Нам бы хоть один подарил… Фамилии этой Люды нет, товарищ полковник?

– Я Костенко, а не полковник, Глинский… Не надо так меня… Фамилии нет. Проси установку на председателя правления кооператива, через него пойдем на эту самую Людку, она мне нужна…

Бригада осталась работать в киоске, а Глинский с Костенко поехали на Петровку.

…Дмитрия Игоревича Аршанского, председателя кооператива «Заря», нашли у Черных, в кооперативном ресторане на берегу Москвы-реки. Гулял, плясал самозабвенно – махал маленькими ручками, изображая рок, вертел двух роскошных жопастых девок, которые смотрели на него, маленького лысого коротышку, с обожанием.

Костенко пригласил его на улицу:

– Мне Людка нужна, Дмитрий Игоревич. Срочно. Не откажите в любезности дать ее телефон или адрес.

– Что, малышок наградила столицу еще одним спидом? – Аршанский мгновенно протрезвел. – Документы извольте, пожалуйста.

– Я оперативный дежурный по МУРу, – представился Глинский. – Вот мое удостоверение.

– МУР не по нашей части, – усмехнулся Аршанский. – Кооперацию добивают затаившиеся сталинисты и общинные плакальщики… Что с ней случилось? Девка хорошая, слаба, правда, на передок, но ведь это МУР не тревожит… Телефон у нее легкий для запоминания: четыреста девяносто девять, девяносто девять, сорок, она, мне кажется, с начальником абонентской сети установила дружеские отношения…

– Адрес не помните?

– Один раз был. Ночью… В состоянии подпития, не взыщите… Еще вопросы есть?

– Завтра не нашли бы время поговорить со мной? – спросил Костенко. – Не допрос, не вербовка – мне нужен ваш совет, всего лишь.

– Совет вам – это и есть вербовка, – заметил Аршанский. – Звоните после семи, может быть, я выкрою для вас полчаса. Но не обещаю, очень много встреч… Предмет совета?

– Убийство.

– Рэкет?

– Нет.

– Хм… А каковы побудительные причины?

– Не знаю. Поэтому прошу о встрече…

Оттуда же, из ресторана, позвонили Людке. Заспанная бабулька ответила раздраженно, с надрывной обидой:

– Побоялись бы Бога, в такое время тревожить…

– Люда сама просила, это Аршанский, председатель, – ответил Костенко, – из кооператива…

– Аршанский, Засранский, какое мне дело?! Увезли Людку, взяла сумочку, намазалась и укатила. Сказала, что на час, а уж два ночи, стерьва поганая!

– Это будет второй труп у тебя сегодня, Глинский, – прикрыв трубку, шепнул Костенко. – Звони в прокуратуру, доставай понятых, гоним к старухе.

– Прокуратура потребует оснований, Владислав Романович… Не дадут они постановления…

Костенко дал Глинскому трояк.

– Купи шоколадку, ладно?

…Бабулька дверь не открывала:

– Ракитники, – причитала она, – смотрите, вымогатели паскудные, я уж ноль-два набрала, тикайте добром…

– Ракитники – это как? – Костенко недоуменно оборотился к Глинскому.

– Рэкетиры, – ответил тот. – Россия чужие слова трудно приемлет.

– А – бюрократ?

– На это есть свое: «волокитчик», «супостат», «коваристый», «сутяга»…

– Соседей будить неудобно, про «ноль-два» она лапшу на уши вешает, – заметил Костенко. – Дура баба, сейчас ее внучку где-то топят или жгут, а она – вишь ты, а?

Глинский приник к двери:

– Бабулька, я из милиции, майор Глинский, позвони по «ноль-два», тебе подтвердят… Мы чего к тебе просимся-то, бабуль? Мы боимся – не было б с Людкой беды…

Старуха позвонила в милицию, было слышно, как она переспрашивала из дальней комнаты: «Глинский?! Как, Габинский?! Тьфу, православных у вас нет, что ль?! Все с подковыкой, ни черта не разберешь… Так открывать ему?! Я трубочку не ложу, я при вас открою, если замолчу, значит, извели меня, на вашей совести буду…»

Старуха цепочку сняла, потребовала документ, Глинский протянул ей удостоверение, она долго шептала звание опердежурного и фамилию, потом наконец впустила в квартиру.

Маленькая двухкомнатная «хрущевка» была обставлена антикварной мебелью (правда, красное дерево соседствовало с карельской березой и орехом), на кухне стояла западногерманская ультразвуковая плитка – положи в духовку мясо на минуту – вот тебе и готовый ромштекс, там же, на кухне, стоял диковинный приемник. Неплохо секретарша живет.

– Бабушка, я за Люду волнуюсь, – сказал Костенко.

– Бабушка преставилась, царство ей небесное… Я – прабабушка ейная… Так и я за ее волнуюсь, за стерьву…

– Она когда уехала?

– Да часов в восемь… Сбежала вниз, потом вернулась, вроде бы краски эти самые взять, чтоб морду загорелой делать…

– Вы в окошко не видели, ее такси ждало?