— Игорь исключается. Мы больше не друзья и ты сама знаешь, почему. — Снова звучит папин голос.
— Ну, хорошо. — Мама разводит руками. Ее плечи безвольно опускаются. Она устала спорить с папой. — Сейчас с твоей стороны это даже не гордость. Это, Сережа, спесь. Вы словно два подростка…
— Перестань. Может, я накручиваю сильно. Может, это просто такой период и он пройдёт. Все нормализуется.
В этот момент мама как раз обнрнулась и заметила меня. Больше она говорить ничего не стала.
И вот сейчас я снова вижу, папа будто расстроен.
— Это те часы, которые тебе подарили в банке? — Снова спрашиваю я, затем осторожно дотрагиваюсь пальцем до лежащей на столе коробочки. Она продолговатая, вытянутая, а на крышке — Мальтийский крест.
— Часы? Ах, да. Часы… — Папа снимает крышку с коробочки и вытаскивает оттуда часы.
Они красивые, серебристые. Почему-то на ремешке. Странно. До этого у папы уже были часы, но карманные. А эти, получается, можно носить на руке.
— Хорошая вещь… — Папа задумчиво крутит часы в руке. — Ты знаешь, Алеша, история Vacheron Constantin началась аж 1755 года. Очень старая мануфактура. В нотариальной конторе мэтра Шуази молодой часовой мастер Жан-Марк Вашерон оформил договор о найме на работу подмастерья. Этот договор — первое упоминание об основателе престижной династии часовщиков и знаменует собой рождение одной из старейших существующих ныне часовых мануфактур. Такие часы носили жёны Наполеона — Жозефина и Мария Луиза. А вот тут, смотри…видишь? Ты всегда узнаешь часы по оригинальному логотипу в форме мальтийского креста, который неизменно присутствует на циферблате и заводной головке моделей. Эта эмблема стала для Vacheron Constantin символом вечного поиска совершенства. Мальтийский крест фиксируется на крышке заводного барабана, обеспечивая постоянство передачи энергетического импульса заводной пружины и тем самым улучшая точность хода часов. Так что, да… Подарок достойный. Жаль, что пришлось немного испортить его…
— Испортить? — Снова спрашиваю я папу. Мне кажется, часы наоборот прекрасны. Я почти половину сказанного не понял, но звучало все очень серьезно.
— Да… Видишь, вот тут сделал надпись. Вернее, ее сделали по моей просьбе.
Папа опускает руку ниже, раскрывает ладонь и я вижу часы совсем близко. Хочу прочесть слова, выгравированные прямо на циферблате, но отчего-то они расплываются перед глазами…расплываются… Расплываются…
— Реутов! — Конкретный такой тычок локтем в бок выдернул меня из состояния… Из состояния чего?
Я покрутил башкой, бестолково моргая глазами.
— Ты самоубивец, что ли? Заснул на уроке Старухи. Скажи спасибо, что она от Подкидыша любимого оторваться не может. А то бы тебя уже поймали на месте преступления.
Рядом со мной сидел Бернес и мы находились в классе. В классе, блин⁈ Я заснул на уроке. Это — ладно. Но мне только что приснился короткий сон из прошлого. Мандец… Приплыли…
— Марк…
— Да я понял, понял… Сразу не заметил, что ты заснул. Сам вырубаюсь после вчерашнего ударного дня. Думал, просто сидишь, облокотившись на руку. А потом ты начал тихонько по-немецки бормотать. Тогда и сообразил.
Марк смотрел на меня серьёзно, напряжённо. Интересно, что я успел сейчас ляпнуть? Хорошо, рядом оказался Бернес, а не кто-то другой. И дело не только в том, что Марк знает большую часть всей истории. Дело в том, что теперь он, вроде, мой должник.
Хотя, почему же «вроде»? Должник и есть. О том, что Бернес поведал мне за бараком, я никому не сказал ни слова. Причины на то имелись.
Сначала, конечно, просто охренел. Моей первой реакцией была мысль, ну, ты и крыса, Бернес…Оригинальности в этом ноль, само собой. Масло масленое получилось, учитывая, что про крысу речь и шла. Но зато искренности в моей мысли было просто через край.
Я же его, блин, спрашивал! Вернее, не спрашивал. Он сам сказал, мол, как ты мог подумать, Реутов? Мы же с тобой плечо к плечу, Реутов. И я такой, лошара… Ну, кто угодно только не Марк. Реально был готов заподозрить любого, кроме этого пацана.
Вот как после этого вообще верить людям? Нет, я априори и не верю никому, все сволочи продажные, но твою мать…Бернес⁈ Мне казалось, из всех детдомовцев он самый принципиальный и порядочный.
— В смысле, ты? То есть прям ты?– Уточнил я на всякий случай, чувствуя себя при этом форменным идиотом. Ну, мало ли, вдруг просто чего-то не понял. Хотя, куда уж там не понять. На шутку это все не похоже.
— В буквальном смысле, и да, прямо я. — Бернес отвернулся, плюнул в снег, проследил за полётом собственного плевка, а потом сел на корточки. — Млять, не могу тебе в глаза смотреть…С души воротит… Чувствую себя ужасно.
— Зачем? Просто, зачем⁈ Объясни. Ты ведь не просто так решил признаться. Ну, давай поговорим тогда, что ли. Как такое вообще получилось?
Я примостился напротив Марка, который упорно смотрел куда угодно, лишь бы не на меня. При этом наоборот пытался заглянуть ему в лицо. Хотелось видеть, что там на его лице в данную минуту. Ну, и еще надеялся, сейчас он засмеётся, долбанет меня по плечу и скажет, будто все это — один большой прикол.
Однако, судя по интонации голоса Бернеса, говорил он совершенно серьезно. Да и шуточка вышла бы такое себе. За подобные шуточки можно и отхватить по-серьёзному.
— Там…все сложно. Попробую с самого начала. У меня сестра была…как была…надеюсь, и сейчас есть…Когда мать с отцом забрали, сестру определили в один детский дом, а меня в другой. Я сбежал. Ну, не мог там находиться. И без того место не самое радостное, так еще…Воспитатели детей травили на таких, как я. Родители — предатели Родины. Сын — будущий предатель. Дела до этого детдомовским не было, конечно. Срать им и на предателей, и на Родину. Но…официальная вседозволенность, она им была по душе. Поэтому, как только получилось, я ноги сделал. Добрался каким-то чудом до Черного моря. Знал, что в Одессе дядька живёт. Видел его, правда, сто лет назад. Но для меня это было, как…не знаю…Как единственная надежда. Думал, дядьку разыщу, потом сестру вместе найдём. Но…
Бернес пожал плечами и усмехнулся. Я видел по его напряжённой позе, разговор Марку даётся нелегко. Хотя бы угрызения совести мучат, и то неплохо. Было бы хуже, начни он об этом говорить легко или без явного чувства вины. Впрочем, скорее всего, если бы не совесть, так и вообще не признался бы.
— В общем, не задался мой план по поводу дядьки. В Одессу-то прибыл, нормально. Когда вспоминаю, как добирался, волосы дыбом встают. Ума не дам, почему нигде не сгинул. Всякое было. Почти полгода потратил на дорогу, представь себе. Приходилось и воровать, и побираться, и с голоду думал опухну. На середине пути захворал. Лихорадка так скрутила, мама не горюй. Чуть копыта не откинул. Тетка чужая какая-то в деревне выходила, что родного. Я мимо шёл как раз да в ее огороде упал. Жар уже такой был, не соображал ни черта. И жрать хотелось сильно. Жрать, пить. Половину пути на своих двоих же преодолел. Ну, вот пока у нее отлёживался…пока от города к городу добирался. На поездах не всегда была возможность. А уже в Одессе…там все иначе сложилось, чем я ожидал. Ну, да черт с ним. В общем, когда меня легавые загребли, думал, все…Не видать мне сестры. А потом вдруг со школой эта история началась. В первый день со мной капитан разговаривал, который директор школы. Вот он и сказал, что после окончания учебы, через год поможет мне сестру найти…
— Короче, тебя типа официальным стукачем оформили…– Я покачал головой. — Сделали предложение, от которого ты не смог отказаться.
Был ли я возмущён? Нет. Обескуражен? Тоже нет. Все логично. Я даже чекистов в этой ситуации понять могу. Ясен хер им нужен свой человек среди детдомовцев. Мало ли, до чего шайка малолетних бродяг, воров и жуликов додумается. Все-таки мы не в пансионате благородных девиц находимся. Так-то, на секундочку, в данном месте будущее Советской разведки обучается. Учитывая, какое оно будет, это будущее, так и хрен его знает, кого тут судить или ярлыки «плохой», «хороший» вешать. Чуть больше двух лет пройдет, адский ад начнется. А Бернес…Легко в кого-то другого пальцем тыкать и сволочью его называть. Я вот, к примеру, неуверен, как бы поступил на его месте. Совсем неуверен. Тут хотя бы причина ясна.
