С Кривоносым я вообще до сих пор не знаю, как обстоят дела. В том смысле, что он — закрытая книга. Никаких эмоций, никакой слабости. Даже когда орет на нас во время пробежки или занятий, делает это без огонька. Не то, что например, Шипко.

— Чтоб ваша беседа осталась секретом? — Переспросил Панасыч.

Смотрел он при этом мне прямо в глаза. Пристально. У нас с ним будто шел ещё один диалог. Молчаливый.

— Да. — Ответил я, не отводя взгляд.

— Ну… Хорошо. Идём. — Воспитатель шагнул к дереву, воткнул бычок в самый большой сугроб, а затем решительно направился к Большому дому.

— Эм… То есть прямо вот так все просто? — Я слегка завис, глядя ему в след. Буквально на пару секунд. Реально не ожидал, что процесс пойдёт настолько быстро. Но потом перестал тупить и рванул догонять Панасыча.

Не прошло пяти минут, как мы уже оба стояли в кабинете директора школы.

— Я вроде бы не звал слушателя Реутова. — Задумчиво произнёс Шармазанашвили, хмуро изучая мои ботинки, с которых по полу растекалась некрасивая лужа растаявшего снега.

— Товарищ капитан государственной безопасности, слушатель Реутов утверждает, что ему срочно необходимо поговорить с вами. — Отчеканил Панасыч, потом кивнул, развернулся и строевым шагом вышел из комнаты.

Видимо, мои слова про секретность Шипко понял буквально.

— Ну… Хорошо. Говори, Реутов. — Владимир Харитонович посмотрел сначала на закрывшуюся за воспитателем дверь, потом опять на лужу.

Выслушал он меня молча. Спокойно. Даже, наверное, внимательно. Затем, когда я закончил, так же спокойно спросил:

— Реутов, ты пьян? Вроде бы такой вариант исключается, но я не знаю, что еще можно подумать после подобных заявлений. Позволь уточню. Ты хочешь, чтоб я передал товарищу народному комиссару, будто тебе срочно необходимо посетить коммуну, в которой ты жил после того, как тебя нашли на улице. Правильно?

Я кивнул, подтверждая верность слов директора школы.

— Так… И что должно меня сподвигнуть на это?

— Понимаю, вам, наверное, это кажется странным, но честное слово, Лаврентий Павлович… то есть товарищ Берия будет рад этой новости. Вы ему только уточните, что вопрос касается прошлого. Он обязательно поймёт.

Не знаю, что конкретно в тот момент подумал Шармазанашвили. Наверное, что я — сумасшедший. По крайней мере, думаю, для него все именно так и выглядело. Но тем не менее, спустя буквально день, во время занятий меня разыскал Шипко.

У нас как раз закончился немецкий язык и мы должны были отправиться на обед.

— Реутов, завтра мы с тобой отправимся в дорогу. Утром чтоб был готов.

Все. Больше никаких пояснений не последовало.

Честно говоря, я даже был рад, что со мной поедет Панасыч. Нет, меня бы, конечно, устроило одиночное путешествие, но кто же отпустит без сопровождающих? Тем более курсанта секретной школы, тем более, такого как я.

Однако, если выбирать кандидатуру спутника, уж лучше пусть это будет Шипко.

Кстати, в отличие от меня, воспитателя предстоящая перспектива совместной поездки немного напрягала.

Прежде чем вы вышли за территорию школы, он ухватил меня за плечо, сжал его крепко, а потом сказал:

— Имей в виду, если ты что-нибудь по дороге сотворишь, я тебя задушу своими же руками.

Я кивнул молча и осторожно вывернулся из его руки.

У шлагбаума нас уже ждала «полуторка», которая должна была ехать в город за продуктами. Но к чему я точно не был готов, так это к самолёту. Думал, скорее всего в качестве транспорта будет поезд. В силу того, какой на дворе год, я даже и не вспомнил, что самолётостроение так-то уже идёт полным ходом. А товарищ Берия, который получил мое сообщение, видимо решил процесс ускорить. Думаю, именно от него исходило распоряжение насчёт перелета.

— Все. — Шипко вдруг резко открыл глаза и выпрямился, хотя только что сидел в абсолютно свободной, расслабленной позе. — Скоро сядем.

Я с удивлением покосился на него. Как он вообще все это чувствует?

И еще один вопрос вертелся на языке. Достаточно любопытный. Он, этот вопрос, в принципе и раньше у меня был, а сейчас стал ещё более насущным.

Кто такой Шипко Николай Панасыч? Потому что в его рабоче-крестьянское прошлое я перестал верить окончательно.

Аэродром, на котором сел наш чудо-самолет, действительно не выглядел как гражданский. Тот факт, что он относится к местному авиационному заводу, был очевиден сразу. Кроме того, вдали я заметил большой ангар, наверное, как раз для лётных машин.

Пока приземлялись, честно говоря, вспомнил все молитвы, которые когда-либо знал. Представить раньше не мог, что у меня может появиться аэрофобия. Теперь она есть.

Ну и конечно, сам аэродром… Полоса, так будет точнее. С обеих сторон — снег, впереди только «взлетка».

Видимо, в этом месте проходят испытания новых самолётов или что-то типа того. Впрочем, судя по тому, что я сейчас тоже нахожусь здесь, наверное, его еще используют для таких вот особых рейсов.

Возле взлётной полосы нас уже ждали. Вернее, ждал. Один человек. Водитель, который мерял шагами территорию неподалеку от привычного глазу «воронка».

Они прямо как под копирку здесь, эти «воронки». Впрочем, чего привередничать? Автопром в 1938 году не сильно радует широтой ассортимента, но это вполне закономерно. Да и машина сейчас реально роскошь для обывателей. А чекисты… Хрен его знает. Может, им нравится, как выглядит «воронок».

Попутчики, которые летели вместе со мной и Шипко, попрощались с нами и исчезли в другом, прямо противоположном направлении. Их тоже встречал автомобиль, но это был небольшой грузовичок с открытым бортом. Судя по всему, мы с Панасычем гораздо более важные люди, если для наших нужд выделили легковушку. Да еще с личным шофёром.

Выглядел водитель, кстати, достаточно молодым. Лет двадцать пять, может тридцать, и то с натяжкой. Заметив Шипко, который широким, размашистым шагом приближался к машине, парень замер, вытянулся по струнке, а потом вдруг по-доброму, открыто улыбнулся чекисту, как хорошему знакомому.

— Николай Панасыч, сто лет не видел вас. — Начал было он и даже подался вперед, собираясь пойти навстречу.

Но в этот момент заметил меня, топающего следом за Шипко, моментально посерьезнел и сразу исправился:

— Простите, товарищ сержант государственной безопасности…

— Да ладно тебе, Павлуша. Это — свои. Воспитанник мой. Можно сказать, сын родной. — Выдал Панасыч абсолютно серьёзным тоном, хотя я прямо всеми фибрами души почувствовал сарказм в его словах.

При этом Панасыч не остановился, не сбавил темп. Проскочил мимо водителя, лишь кивнув ему в знак приветствия, и сразу направился к тачке.

Я удивлённо посмотрел Шипко в спину. Какие интересные новости. Везет мне — слов нет. Только слёзы счастья лить остается. В Москве без пяти минут дядя остался. Тут — человек сразу в отцы метит. И главное, все, как на подбор, исключительно чекисты.

— А-а-а-а-а… Ну отлично тогда. Рад знакомству. — Водитель протянул мне руку, приветствуя. — Павел.

— Алексей. — Буркнул я, но ладонь парню пожал. Он точно ни в чем не виноват. Зачем на него срываться?

Кожанка у Павла была расстегнута и я вполне мог оценить форму, знаки отличия на которой имелись в виде одной «шпалы». Значит, получается, передо мной лейтенант государственной безопасности. Шипко — сержант. Я хмуро посмотрел на Панасыча, который уже практически залез в машину.

В общем-то, вывод один. Или Шипко такой же сержант, как я — Майя Плесецкая, даже не Коля Цискаридзе. Но это странно. Имя поменять — ок. Звание занижать — херня какая-то.

Либо Панасыч за пределами школы занимается делами, где сержант он или майор — играет не самую решающую роль. Потому что все, кого мы встречаем, ведут себя с Шипко, будто он где-то чуть ниже Бекетова стоит в этой их нквдешной иерархии.

А Павел, который сейчас пялится на дорогу и крутит баранку, вообще, между прочим, относится к моему воспитателю с откровенным уважением, граничащим с восхищением.