– Пожалуй, сила титула и связей твоего отца, – заключила наконец Леди Лоури. – Конечно, только при условии, что он и их не проиграет.

Хоуп уже собиралась ответить, когда из дверного проема послышался грохот. Виконтесса быстро повернулась и отложила работу в сторону. Затем она встала и подняла руку в ее сторону.

– Останься здесь, Хоуп. Глэдис! Глэдис, что это было? Генри в порядке?

На несколько секунд воцарилась тишина, затем грохот повторился, и в коридоре послышалась тяжелая поступь. Раздался возглас удивления, перешедший в крик боли. Это была Глэдис, их старая горничная, давно ставшая членом семьи и второй матерью для Хоуп. Девочка подавила вопль, отражающий голос экономки, прежде чем дверь гостиной распахнулась.

В комнату вошли трое мужчин. Хоуп никогда раньше не видела никого подобного – не из-за одежды, грубой и темной, но довольно простой, а из-за их невероятного роста и агрессии, которая словно пар исходила от огромных тел. У всех на поясах висели дубинки и современные пистолеты. В два шага они оказались перед леди Лоури, которая застыла как парализованная.

– А где же ваш дорогой муженек? Он дома? Пришло время ему ответить по счетам.

У говорящего был сильный, немного невнятный акцент, а голос очень хриплый, но Хоуп все прекрасно понимала, как и ее мать. Беатрис открыла было рот, чтобы ответить, но через секунду закрыла. Ее губы, сухие и сжатые, вибрировали в беззвучном крике, пытаясь подобрать ответ, соответствующий такой грубости. Три вооруженных незнакомца в гостиной виконтессы Лоури; это было настолько немыслимо, что леди потеряла всякий дар речи. Казалось, она больше не может держать себя в руках, словно ей снится кошмар. Это стало еще более очевидным, когда один из мужчин сделал шаг ближе, и она пошатнулась в сторону, едва не упав на стул.

– Вы в курсе, сколько ваш муж должен нашему боссу? У нас не осталось больше способов повлиять на него, миледи, мы исчерпали все возможные средства. И мы невероятно устали.

Должно быть, это был их лидер. По крайней мере, так думала Хоуп, стоя посреди комнаты, такая же неподвижная, как и ее мать, хотя внутри у нее все кипело. Только когда один из троих мужчин повернулся и подошел к книжному шкафу, чтобы забрать книги одну за другой, девушка шагнула вперед.

– Здесь нет ничего ценного!

Она не знала, откуда взялись силы. Во всяком случае, она заставила самого крупного из мужчин перевести на нее взгляд. Он улыбнулся.

«Может, я вправду все еще глупый ребенок».

– А я думаю, что здесь есть что-нибудь ценное, крошка.

Громила повернулся и протянул руку, свободную от пистолета, в сторону ее матери. Нет, не к ней самой. Он навис над жемчужным ожерельем, которое обрамляло длинную шею женщины и которое она никогда не снимала, даже ночью. Хоуп знала причину: как только она оставит его на комоде, виконт отнесет ожерелье в ломбард, а потом в тот же день растратит полученное состояние в притонах, игорных клубах или других злачных местах, которые только можно представить. И эти деньги улетучатся, как пепел в камине.

– Не тронь мою маму!

Словно вихрь, в мгновение ока Хоуп преодолела расстояние, отделявшее ее от мужчины, который боролся с обессилевшей от шока леди Лоури. Двое других были слишком заняты, обыскивая комнату и запихивая в карманы всевозможные ценности, поэтому Хоуп схватила руку главаря, сжимавшую ствол пистолета, и начала трясти ее.

– Глупая девчонка! Отвяжись!

– Отпусти маму! Отпусти мамин жемчуг!

Экономка, которая до этого момента подозрительно молчала, снова закричала в коридоре. Потом Хоуп услышала, как открылась огромная входная дверь, и еще больше шума донеслось со двора, где находился Роберт, единственный оставшийся у них на службе лакей. Крики были так далеко, что лишь легко касались сознания девочки.

– Хоуп, остановись! – Наконец ее мать смогла сформулировать мысли в слова. – Прекрати!

– Ах ты, мелкая тварь!

Громила отшвырнул Хоуп на пол, резко потянув за ожерелье – нитка не выдержала и порвалась. Жемчужины полетели во все стороны. Вожак зарычал, злобно нахмурился и с силой схватил виконтессу за локоть.

– Говори, где остальные драгоценности!

– Н-нет… больше ничего нет, – заикаясь, пролепетала Беатрис.

– Ложь!

Он направил на нее дуло пистолета, и леди разрыдалась. Хоуп никогда не видела ее в таком состоянии. Оставалось загадкой, как та еще не потеряла сознание.

Сидя на полу, девочка прикусила нижнюю губу и краем глаза наблюдала, как один из мужчин берет с полки маленькую лакированную шкатулку с сусальным золотом. Ее любимую. В прежние времена, когда у них еще были деньги, она всегда была наполнена сладостями. Теперь в ней ничего не хранилось. И если они ничего не предпримут, то во всем доме ничего не останется. Не будет даже мамы, потому что мужчина не намеревался отвести от нее пистолет.

«Этого не может быть».

Грохот от разлетающихся по комнате вещей и плач Беатрис Мод заполнили гостиную. От ужасающего контраста с обычной тишиной особняка у Хоуп волосы встали дыбом. На руках, на ногах, на затылке. Внезапно словно ток пронесся у нее по жилам, пробуждая ото сна. Она поняла, что, за неимением других вариантов, ей самой придется выступить в роли рыцаря, чтобы спасти даму.

Она вскочила на ноги с той энергией, за которую ее всегда отчитывала мать, и бросилась на мужчину, целившемуся в леди Лоури. Было очевидно, что у нее нет никаких шансов на победу, но это было неважно. Единственное, что имело значение, – это дать отпор и заставить его убраться из дома.

Мужчина не успел даже охнуть, когда она накинулась на него. От неожиданности он спустил курок.

От грохота выстрела время словно остановилось.

Затихли все звуки, пыль очага повисла в воздухе, выражения лиц застыли в гримасе удивления и боли. И тут время снова запустилось, понеслось с невероятной скоростью.

Хоуп схватила ртом воздух, вскрикнула и рухнула. Прижавшись к полу, она уронила голову набок и вцепилась пальцами в короткий ворс ковра, который так надоел ей за все бесконечно тянущиеся дни в одиночестве дома. Ковер, как и все ее платье, моментально окрасился в красный, пропитался горячей жидкостью, разливавшейся узором вокруг нее. Кровь заполнила собой все: зрение, запахи, осязание.

Даже в воздухе повис металлический привкус.

– Хоуп! – воскликнула ее мать.

Выстреливший мужчина не успел среагировать. Только когда один из его спутников схватил его за воротник рубашки и дернул, ему удалось сдвинуться с места и побежать к двери.

– Мы еще вернемся, если виконт не заплатит! – крикнул он напоследок.

Это угроза уже ничего не значила. Женщины в зале проигнорировали ее. Старшая, все еще рыдая, опустилась на колени рядом с дочерью, судорожно водя глазами из стороны в сторону: от двери – к девочке, от жемчужин на полу – к крови, которая их залила. Дрожащими руками она провела по лицу Хоуп, а затем по своему, мокрому от слез и пота.

– Ну откуда такое упрямство, Хоуп? Глупая, глупая, глупая девчонка!

Ее маленькая дочка не могла говорить. Пуля в левой ноге пронзала все ее тело болью, словно расплавленная сталь разливалась по ее мышцам, сломанной кости, смешивалась с ее кровью.

Хоуп не кричала, потому что ее нога уже делала это за нее.

Красная жидкость, казалось, покидала ее, как покидало все, что она знала в своей жизни: отец, мать, друзья, деньги… Ее шансы влюбиться… Даже ее любовь к себе, чувство, которым она была обязана своему достоинству, осознанию того, что она чего-то стоит. Ее надежды. Все, что существовало для нее прежде, утекало вместе с кровью.

И как бы ни залечили ей кровоточащую рану, Хоуп знала, что потеряла все это навсегда.

Лондон, 1844 г.

Хоуп еще раз оглядела великолепный зал, заполненный танцующими парами, и вздохнула. Эти балы заставляли ее чувствовать себя еще более несчастной, и, едва ступив туда ногой (неважно, металлической или той, что из плоти и крови), она тут же жаждала вернуться домой, несмотря на то что именно этот самый дом и был причиной, по которой она, скрепя сердце, соглашалась сопровождать свою кузину Аннабель на бесконечных светских вечерах.