Странное дело, под взглядом этих штормовых глаз я почувствовала родство с их обладателем, словно моя кровь сама по себе откликнулась на него, подсказывая: мы не чужие, хоть я его впервые видела. Следом я вновь испугалась, ведь у него в груди тоже торчал нож. Без такой филигранной, драгоценной рукоятки, как в спине девушки, гораздо проще. Подобные принято прятать от чужих взглядов, использовать исподтишка и выкидывать. Но от этой грубой рукоятки по груди мужчины неумолимо расползался серый зловещий рисунок, будто морозный узор по оконному стеклу. Вдобавок дымчатая нить тянулась от ножа к вытянутой в сторону мужчины руке мертвой девушки, связывая их, подсказывая, кто хозяин ножа. Кто именно воткнул его в грудь венценосному незнакомцу, предал.

Наверное, я никогда не смогу объяснить, что меня толкнуло действовать. Быть может, боль и разочарование в необыкновенных серых глазах, ведь я только-только сама пережила боль. Или дикое, непривычное, но такое желанное чувство родства с незнакомцем. Наверное, загадочное наитие и интуиция подсказали, что следует срочно сделать.

Я с огромным трудом перевернулась на живот и, прилагая неимоверные усилия, поползла к раненому мужчине. Он что-то произнес на незнакомом языке надтреснутым голосом, выдохнув еще и облачко пара, словно морозной зимой. Его глухой тон полоснул меня очередной волной безмерного разочарования, неимоверной боли и бессильной ярости, но при этом смирения. Он явно готовился к смерти, готовился принять ее… От меня? Посчитал, что я его добью?

Пока ползла к сероглазому, удивилась, как поразительно остро и четко воспринимала его эмоции. Не по глазам читала, а словно нутром их чувствовала. Но задумываться о странностях восприятия было некогда – раненый на последнем дыхании.

Добравшись до мужчины, задыхаясь от усилий, я приподнялась на локтях и, с сочувствием глянув в его недоуменно округлившиеся глаза, взялась за рукоять ножа и вытянула тот из груди. Похоже, наитие не обмануло: жуткая, смертоносная морозная сеть, что расползалась по груди несчастного, исчезла. Он с облегчением, жадно вдохнул. А вот интуиция меня жестоко подвела: ладонь, в которой я сжала нож, обжег чудовищный холод, проник до самой кости. Я завопила от жуткой боли, сознание помутилось и отключилось…

Из тьмы и хаоса бесконечного множества мелькавших перед глазами разрозненных картинок я вырвалась с криком, задыхаясь от ужаса. Разные языки, разные миры, разные люди, технологии, магические ритуалы, жуткие и не очень, – все смешалось у меня в голове. Я запуталась: где мое, а где чужое? Это кино, больная фантазия или реальность?

Еще и собственное тело штормило. Меня опять то пробирало холодом до костей, то яростно сражавшийся с ним за сердце и душу жар обжигал, будто злобный пес, отгонявший от своих владений врага.

Резко сев, судорожно дыша, я испуганно, заполошно вертела ладони, недоуменно разглядывая. И чем дольше смотрела, тем отчаяннее ныла:

– Нет-нет, только не это! Этого просто не может быть…

А все потому, что мои нежданно-негаданно почерневшие руки буквально истекали странной чернотой, непокорной, злобной, обжигавшей холодом. Будто бы живой… Я с остервенением вытерла ладони о постель, но на серой простыне не осталось ни следа от этой гадости.

– Катрия? – спросил смутно знакомый голос.

Вздрогнув, я обернулась и увидела мужчину, из груди которого вытаскивала нож. Надо же, спасла! Вполне живой сероглазый стоял напротив меня, но за прутьями решетки, а вот я, оказывается, сидела за этой решеткой, как в тюремной камере. Причем явно где-то в подземелье: слишком сумрачно, затхло, сыро и серо, и гнетуще. Ни окон, ни дверей, только камера три на три, каменные стены и решетка напротив узкой лежанки с жестким комковатым матрасом и крохотного стола.

Оторопело оглядевшись, я уставилась на знакомого незнакомца за прутьями, которого по-прежнему воспринимала родственником. Он был в костюме похожем на тот, в каком я увидела его впервые, только темно-синем, с пудовой цепью на груди и венцом на голове. Рядом с сероглазым стоял мужчина выше него на голову – блондин с карими глазами, в строгом черном сюртуке, прямых брюках, туфлях. Без знаков отличий и погонов, но наверняка из спецслужб или военный. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не слишком жесткое, суровое выражение лица, усилившее резкие черты. В карих, устремленных на меня глазах светилась неприкрытая неприязнь на грани с ненавистью. Его эмоции, которые я почему-то отчетливо ощущала, подсказывали: он очень надеялся на гадость с моей стороны, чтобы уничтожить.

Под взглядами этих, без сомнений, властных, сильных мужчин и особенно под гнетом их эмоций стало крайне неприятно. До такой степени, что я решила встать, но не вскочила как провинившаяся студентка, а будто из воды выходила. Зашуршала ткань моего платья, горчичного цвета, сильно мятого. Одновременно по краю сознания скользнула мысль, что имя Катрия частенько мелькало в хаосе, терзавшем меня недавно.

Приподняв многослойную шелковую юбку, я медленно передвинула и спустила ноги вниз. Почему-то слишком длинные ноги, и бедра тоже почему-то оказались шире. Уже совершенно иначе я рассматривала свои ладони, подняв их к глазам. Отметив, что и они больше моих прежних, с длинными пальцами, холеной белой кожей, не знавшей работы, правда, под продолговатыми обломанными ногтями темнели ободки грязи.

От накатившей паники и непонимания я невольно взвыла, резко встала и покачнулась на нетвердых ногах. Все ощущения в пространстве стали иными, как будто у меня сместился центр тяжести, зрение и вообще все изменилось. Раньше, опустив взгляд, я не наталкивалась на грудь та-акого размера, которая нагло спорила с законом тяготения и гордо смотрела вверх, а не уныло – вниз.

Мое негодование зашкаливало, внутри росло страшное, опасное напряжение, которое грозило разорвать меня на мелкие кусочки. Я сама себе напоминала закипающий чайник – того и гляди крышку сорвет. Это состояние вылилось в боль: казалось, пальцы раздулись и сейчас лопнут! И чувства чудили не меньше: меня раздирало от желания рвать, метать, а еще лучше – кого-нибудь прибить в самой жестокой форме.

Мало того, от меня по полу и стенам начал расползаться знакомый по недавнему спасению родственника «морозный узорчик», но, добравшись до прутьев, закрывших меня в этом каменном мешке, злобно отпрянул, наткнувшись на сияющий энергетический экран.

Родственник что-то обеспокоенно сказал. Вновь услышав имя Катрия в обращении ко мне, я взревела:

– Я не Катрия! Я…

И в ступоре замолчала, пытаясь вспомнить: кто же я? Мой подбородок и губы дрожали от отчаяния, страха, усилий сдержать слезы и обиды на все и всех. Я не помнила своего имени! Но помнила, что плакать бессмысленно, ведь слезы мне ни разу в жизни не помогли.

Очередная эмоциональная вспышка практически затмила мой разум, а тело обожгло замогильным холодом. Во рту разлился металлический привкус, запахло свежей землей, что напугало до чертиков, я слишком хорошо запомнила агонию, которая приходила следом за ними.

Вдруг за моей спиной раздался писк. Обернувшись, я увидела крысу, наглую, огромную, зубастую. Я с детства эту «нечисть» боялась. И опять же, по наитию, а может рефлекторно, спустила все накопившееся во мне темное напряжение на мерзкую тварь. Из рук рванула темно-серая мгла, не менее мерзкой голодной тварью накинулась на крысу и за мгновение превратила ту в горстку тлена. Удивительно, что после такого избавления от грызуна мне стало физически легче. Словно из чересчур раздутого шара стравили лишний воздух. А вот морально… Морально почему-то стало еще хуже. Сердце и душу начал медленно наполнять знакомый пугающий холод.

– Катрия! – воскликнул мужчина с цепью на шее и выдал короткий взволнованный спич на неизвестном языке.

Растерянно слушая непонятную речь, я проследила за его рукой. Он показывал мне на стол, где, как оказалось, стоял кувшин с кружкой и большая тарелка с хлебом, сыром и мясом. От сильнейшего голода, который я мгновенно ощутила, казалось, тряслись все поджилки. Ринувшись к столу, первым делом напилась, а то по горлу словно наждаком прошлись.