Больше они не дрались, говорили. О чем, не знаю, у отца в кабинете двойные двери. Раньше я и не замечала, не было необходимости подслушивать. А теперь остается только ждать, сцепив зубы.

Из кабинета выход только через холл, значит мимо они не пройдут.

Стискиваю ладонью пальцы другой руки, вдавливаю в солнечное сплетение, словно так можно блокировать свои чувства и эмоции. А в мозгу отчаянно мечутся мысли.

Почему они подрались? Кто начал первый? Что Демид сказал отцу?

Моя провальная попытка шантажа оказалась настолько жалкой, что я испытываю в отношении себя настоящий испанский стыд.

Я знала, что он так отреагирует, знала и понимала. И все равно полезла со своими дешевыми угрозами.

Идиотка.

Теперь Демид будет считать, что я нарочно пришла к нему для секса. Намеренно подловила, чтобы потом шантажировать. Мне даже возразить нечего. Вся моя ложь про общагу и бедную студентку кричит в пользу этой версии.

Наконец двери распахиваются, и у меня сердце взлетает к гортани. Кажется, если не поймаю, вылетит наружу, и я пытаюсь сдержать его, сжимая ладонями горло.

Первым выходит Демид. На секунду задерживается на мне взглядом, и сердце ухает обратно в вязкий омут отчаяния и страха. У него на губе кровоподтек, но в целом видимых повреждений нет.

От облегчения становится еще хуже. Ноги подкашиваются, тело бьет крупная дрожь. Я боялась, что отец его убьет. У него в сейфе есть пистолет, но и Ольшанский насколько я помню любит носить с собой оружие.

И это я их между собой стравила...

Демид разворачивается и идет к двери. Следом из кабинета появляется отец. Пригвождает к полу тяжелым взглядом, я и забыла, что он у него может таким быть.

На отца страшно смотреть. Он похож на вставшего из могилы мертвеца — бледный, с бескровными покусанными губами. Что ж такого наговорил ему Ольшанский?

— Арина, — хрипло говорит отец, — он говорит правду? Он тебя не насиловал? Ты с ним... по своей воле?

Сильнее прижимаю ладони к горлу и киваю. Правда, папа. Демид останавливается у двери, но продолжает стоять спиной.

— Скажи, ты действительно это сделала, потому что... потому что не хотела, чтобы я узнал? Про отель... И надеялась нагнуть Демида?

Молчу. Не киваю, но и не отрицаю. Просто стою и смотрю ему в глаза.

— Глеб, не дави на нее, — доносится от двери грозный рык.

— Иди нахуй, Демид, я с дочерью разговариваю, — огрызается отец. На моих глазах рушится и осыпается фасад, который раньше был моим папой. Теперь я верю, что человек, который стоит передо мной — друг Демида Ольшанского. У них в глазах горит один и тот же огонь.

Чувствую на себе пронизывающий взгляд, поворачиваю голову. Демид выжидающе смотрит исподлобья, нахмурив брови.

Ну как сказать, что нет, не поэтому? А потому что он мне понравился? Как можно такое говорить, когда он вот так смотрит? Это же фактически признаться в любви. Да я скорее язык себе откушу.

Но и чтобы считал меня расчетливой дрянью, тоже не хочу.

— Я приехала чтобы вернуть ему футболку, папа, — с трудом шевелю пересохшими губами. — Просто так получилось...

У Ольшанского дергается кадык, отец закрывает глаза.

— Уходи, Демид, — говорит сухо, — а ты иди собирай вещи. Завтра Иван отвезет тебя в аэропорт, в два часа самолет.

— Куда, папа? Мне же с утра на занятия... — пробую возразить, но он рявкает «Иди собирайся, я сказал!»

Хлопает входная дверь, я закрываю руками лицо и бегу в свою комнату.

***

Я наревелась так, что теперь не могу уснуть. Чемодан остался валяться посреди комнаты несобранным.

Он меня выгоняет. За что? Из-за Демида? Но я действительно не знала, что они друзья. Если разобраться, я ничего об отце не знала. И не знаю. Вот сегодня увидела, как он умеет злиться. И каким жестким может быть, когда его задеть.

В дверь осторожно стучат. Игнорирую стук, пусть думает, что я сплю.

— Арина, дочка, открой. Я же слышал, как ты носом хлюпаешь.

Судорожно всхлипываю, спаливаясь окончательно, но открывать и не думаю.

Замок несколько раз проворачивается, дверь открывается. Отворачиваюсь и зарываюсь лицом в подушку. И зачем было спрашивать разрешения? В этом весь отец...

— Извини, Аринка, что вламываюсь. Но я не готов сидеть под дверью как плешивая псина, — отцовский голос в самом деле звучит взволнованно, в воздухе появляется легкий запах алкоголя. — Хотя в твоих глазах я наверное такой и есть.

Он подходит к кровати, кладет руку на плечо. Дергаю плечом, сбрасываю руку. Негромкий вздох, и отец опускается на пол возле кровати.

— Я вот думаю теперь... Неужели ты и правда меня таким дерьмом считаешь, а, дочка? Демид меня так обложил, что я в себя прийти не могу. Почему ты не дала ему вызвать полицию?

Молчу, не хочу отвечать.

— Арина, детка, ты меня настолько презираешь?

В его голосе чувствуется такая боль, что я не выдерживаю. Отрываю лицо от подушки.

— Потому что я сама поехала на эту проклятую вечеринку, папа. И сама поднялась в номер. Исмаилов бы сказал, что все было по согласию. Ты же сам говорил, что его отец практически всесильный. Я не хотела, чтобы ты знал. Чтобы кто-то еще знал. Не представляла, что надо будет все это кому-то рассказывать....

Захлебываюсь в истерике, отец испуганно вскакивает, садится рядом.

— Успокойся, дочка, ты чего?

— Потому что я знаю, как важен для тебя твой бизнес, папа!

— Важнее чем ты? — его голос звучит странно.

Пожимаю плечами. Судя по тому, что он отправляет меня к маме, то да. Важнее.

— Не молчи, Аринка! Почему ты так думаешь.

— Ты же меня выгоняешь... — выдавливаю еле слышно, и он досадливо кривится.

— Да не выгоняю я тебя, дочка. Мы с Демидом тебе отель забронировали и билет. Слетай на недельку в Турцию, воздухом морским подыши. Надо, чтобы тебя в городе не было, нам так спокойнее будет. А там за тобой люди Ольшанского присмотрят.

Поднимаюсь на локте и шокировано вглядываюсь в темный отцовский силуэт.

— Так ты меня не к маме отправляешь?

— Нет, Арина. Как ты могла такое подумать?

— Пап... — кривлю губы и толкаюсь лбом ему в локоть.

Отец осторожно кладет мою голову себе на колени, гладит как в детстве, когда читал сказки.

— Ты можешь рассказать, как все было? Только спокойно, как будто смотришь со стороны — кто что говорил, что делал. Постарайся вспомнить, о чем они говорили между собой.

Или оттого, что мне не видно его лица, или оттого, что я уже все выплакала, говорить легче. Отец аккуратно задает вопросы, обходя или тщательно фильтруя неприятные моменты. И когда я заканчиваю, мы некоторое время молчим.

Отец перекладывает мою голову на подушку, встает, разминает кисти рук.

— Папа, — зову в темноту, — я не собиралась Демида использовать. Он мне просто понравился. У него кран потек, меня водой облило.

— Этого еще не хватало, — раздается из темноты ворчливое. — Забудь про него, дочка. И про кран его забудь. Пусть он на других течет.

***

Демид

— Поговорил? — спрашиваю Глеба, который удобнее усаживается на пассажирском сиденье. Друг кивает и щелкает ремнем безопасности.

— И как?

Кривится и шевелит пальцами, не отрывая кисти от колена. Так себе, значит. Но главное, что поговорили.

Теперь у меня полностью развязаны руки. Я могу делать свою работу, не отвлекаясь на мелочи. К примеру такие, как реакция влиятельных отцов наших потерявших берега мажорчиков. Это я полностью спихнул на Глеба, а сам занялся подготовкой.

Арина улетела, и когда ее самолет оторвался от земли, я вздохнул с облегчением. Ее присутствие достаточно сковывало, хоть я и дал себе слово больше не вспоминать о том вечере в своем доме, когда она принесла мою футболку.

Дружба дороже. А то что у меня до сих пор встает, стоит вспомнить наше неожиданное близкое знакомство, дело поправимое. День-два качественного, секса с какой-нибудь оторванной девчонкой, и Арина Покровская исчезнет из моей головы с космической скоростью.