Татьяна ждала племянника, обещавшего отвезти ее домой, но он освобождался только через два часа. На велосипеде в такую погоду разве куда мыкнешься, а сама так и не получила права, хотя ведь надо, но куда ей ездить. В Греции хорошо, тепло, но отопление зимой дорого, интернет – дорого, а так хорошо, вот только нет вкусных конфет, Татьяна любила вафельные с ореховой начинкой – «Красная шапочка», «Каракумы», батончики.

Сестра хозяйки, ее звали Аделфа, допила кофе. Татьяна сказала: хотите, Аделфа вам погадает на кофейной гуще? Анастасия отказалась, а Павел согласился. Аделфа сердито опрокинула чашку на салфетку. Татьяна неуверенно перевела, что Павла ждет свидание с незнакомкой, а может незнакомцем, Татьяна не разобрала, в общем, Павла ожидает судьбоносная встреча. Он улыбался, не придавая гаданию значения, Анастасия чувствовала, что усталость, как капли пота, проступила на ее лице. Аделфа с достоинством предсказательницы покинула их. Татьяна все говорила, сожалела о пропавших днях тепла: билеты такие дорогие, ну ладно ноябрь, в ноябре все бывает, а это ж сентябрь, в сентябре обычно жара. Анастасия еле терпела, но ее страшила мысль о темном номере, о вынужденном молчании. И Павла тоже. Он расспрашивал Татьяну о ее жизни, она с удовольствием рассказывала, наконец он предложил отвезти ее домой, зачем ждать племянника, и Татьяна с радостью согласилась.

– Не переживайте, – сказала она Анастасии, – еще будет жарко, еще покупаетесь.

В номере было темно, как вечером, дождь бил по стенам, по окнам. Анастасия выпила снотворное, укрылась одеялом и заснула. Когда проснулась через два часа, с тяжелой головой от снотворного, Павла в номере не было, и телефон его был отключен. Она звонила раз за разом, и равнодушный голос сообщал, что абонент вне зоны доступа. Обследовав номер, она обнаружила, что Павел возвращался: забрал рюкзак с документами, поменял обувь – его мокрые мокасины валялись на коврике в прихожей. Значит, жив, но зачем ему документы? Захотел сбежать?

Анастасия спустилась в холл. Аделфа сидела на ресепшен и смотрела сериал на ноутбуке. Анастасия постеснялась спросить, как давно ушел Павел, как будто в ее беспокойстве было что-то неприличное. Ну и пусть, думала Анастасия, сбежал так сбежал. С ней он все пережил. А ведь жизнь одна. Вот о чем он думал давно, конечно, и сбежал.

Анастасия попросила вина. Аделфа не понимала. Вайн, дринк, ай вонт дринк. Аделфа открыла барный шкафчик, достала бутылку с узо и неодобрительно налила Анастасии рюмку.

В номере снова навалилась тоска. «Паша, ты где?» Сообщение не доставлялось, и ей казалось, что с Павлом тоже приключилась беда – на машину упало дерево или ее унесло, как лодку Андреаса, в море.

«Миленький ты мой, Пашенька ты мой».

Она вспомнила, как он сильно болел гриппом в первый год их совместной жизни, она ездила в магазин за курицей, варила бульон, а он спал в комнате весь день, и тогда она знала, что Павел поправится, но как она переживет его хвори в семьдесят-восемьдесят?.. Она была уверена, что они проживут вместе до конца. Она представляла, как Павла отвезут в больницу, она будет бояться всех звонков, особенно ночных, как боялась ее бабушка, когда дедушку забирала скорая. С холодеющей душой ложилась к Павлу, он уже потел, сбрасывал жар, трогала рукой его лоб, уже не такой горячий. Слава богу, будешь еще чай с лимоном? Тебе нужно много пить.

А этой зимой она думала, ища плюсы в их расставании, что в старости ей не придется переживать эти тревоги, вызовы скорой, ночной страх, что не вернется из больницы, что он умрет первый.

«Пашенька, милый».

Анастасия вышла на балкон. Разодранная ветром глициния засыпала пол балкона лепестками, и вся земля под балконом в лепестках, словно в осыпавшихся брызгах фейерверка. Небо темное, со всполохами зеленого, словно от разорвавшихся снарядов. На улице ни кошек, ни собак. Только дождь стеной.

Она включила, чтобы успокоиться, телевизор.

Женщина в кольцах рассказывала, как испечь пирог, это было понятно без перевода, потом начались новости, опять показали бесчинства непогоды, репортаж о пропавших без вести Андреасе и лодке, и ни слова о Павле.

Все это нервы, нервы, повышенная тревожность и прочее. Павел уходил вот так и раньше, и еще вчера утром, не предупреждал, и много раз он не приходил ночевать, потому что не обязан ни перед кем отчитываться. И уже так было, что она ждала, считала минуты, проверяла сводки с происшествиями.

Аделфа ушла к себе в комнату, на всех этажах темно и тихо. Осенью здесь малолюдно, а летом шумно, к бассейну не пробиться, рассказывала Татьяна. Анастасия поднялась на третий, там жил швед.

У шведа работал телевизор, гул голосов слышался через закрытую дверь.

Швед, наверное, почувствовал, что за дверью стоят, и открыл дверь. У него было заросшее бородой загорелое лицо, как у Павла, и голубые глаза.

Вам нужна помощь? Ноу, Анастасия улыбалась, швед смотрел строго, слегка удивленно. Анастасия представилась, я живу внизу, вы спрашивали вчера про кошку. Швед вспомнил, обрадовался – ваша кошка, к сожалению, нет, не моя, как ваше имя, сказал, какое-то длинное, не Йохан и не Йонас, Анастасия побоялась переспросить. Я видела, что вы читали книгу на шведском, и если прочитали, то можно одолжить на вечер, дело в том, что я изучаю шведский, планирую жить в Швеции. Швед не понимал, смотрел на Анастасию недоверчиво и испуганно. Анастасия сдалась, написала в переводчике. Минуточку, закрыл перед Анастасией дверь, какой ужас. Вернулся с книгой. Анастасии хотелось с ним поговорить: остаться одной перед закрытой дверью показалось еще ужаснее, чем напоминание о Мавритановой.

Анастасия медлила, прочитала аннотацию – что-то про охоту, осень, Ингер и Йохан расследуют исчезновение. Швед терпеливо ждал. Анастасия хотела его спросить: вы не боитесь шторма? Но швед смотрел на нее так же равнодушно, как на кошку. Анастасия забрала книгу и ушла.

На улице заплакал младенец. Или это кошка? Ее подружка исчезла, где-то прячется от непогоды.

«Инспектор Йохан Мартинссон проснулся в шесть утра», как просто читается. На улице снова заплакали. Анастасия нашла в чемодане их с Павлом дождевики, ее розовый, его оранжевый, и вышла на улицу.

Ветер немного стих, но дождь усилился, лил с ожесточением. Она шла по дождевой воде, как по мелкому морю. Магазины, кафе закрыты, имущество спрятано хозяевами от разрушений, темно, словно город вымер. И только в таверне у Николая горел свет.

Внутри сидели греки разного возраста, мужского пола, и среди них Павел, а она представляла, как будет опознавать в морге его тело, а вот он жив, ест, пьет и смотрит передачу о брачных танцах райских птиц. И даже не собирался бежать в Афины, значит, все несерьезно там, Мавританова, УЗИ – ерунда.

Местные греки ели домашнюю еду – мясо и картошку, пили самогон из маленьких рюмочек, ей принесли салат, хлеб, самогонку – за все копейки центов. По телевизору райские птицы сменились павлинами. Павел обнял ее за плечи, представь, Андреас вчера напился и ночевал у товарища, а лодку да, унесло в море, как его ругала жена.

Тоска и тревога отступили – там, снаружи, дождь, а здесь тепло, еда, люди, Павел жив. Он закурил, и она тоже, одну на двоих сигарету, как когда-то давно-давно, когда им было по двадцать, тебе же нельзя, ты спортсменка, и ты спортсмен, и они были моложе и счастливее, хотя Павел сейчас красивее, чем тогда, и она изысканнее, но юность есть юность, юность прекрасна. Как она бежала к нему на тренировки, как ездила с ним на соревнования в Финляндию – седьмое место, Павел после ушел из команды.

Передача о птицах закончилась. Греки смотрели футбол, кричали, хватались за головы.

Анастасии хотелось рассказать им всем, что она и Павел всерьез занимались спортом, она фигуристка, а Павел хоккеист. Переключите на хоккей или фигурное катание, есть ли в программе телепередач хоккей или фигурное катание? Греки не понимали ее английский, а она не понимала их английский. Позвали девочку, племянницу Николая. Она перевела на греческий. Семнадцать лет, очень красивая. Павел посмотрел на нее смущенным ее красотой взглядом. В программе не было ни хоккея, ни фигурного катания.