В будущем своем я нимало не сомневался, уверенный, что человек такой внешности, таких дарований и такой храбрости везде пробьет себе дорогу. К тому же в кармане у меня звенели двадцать гиней – этих денег, по моим расчетам (весьма ошибочным, как оказалось), должно было хватить месяца на четыре, а тем временем судьба уж позаботится о моем благосостоянии.
Итак, я продолжал свой путь, напевая про себя или беседуя со случайными прохожими, и встречные девушки, завидев меня, ахали от восторга – что за душка джентльмен! Что до Норы из замка Брейди, все это отодвинулось куда-то вдаль, точно между вчера и позавчера пролегло по меньшей мере десятилетие. Я поклялся, что, только достигнув величия, вернусь в родные края, и, как вы увидите из дальнейшего, сдержал слово.
В ту пору на королевской проезжей дороге царило большее оживление и сутолока, чем наблюдается сейчас, во времена почтовых карет, которые за несколько часов доставляют вас из одного конца королевства в другой. Дворяне путешествовали на собственных конях или в собственных экипажах и проводили по три дня в дороге, на которую вы сейчас истратите не больше десяти часов. Таким образом, у путника, направляющегося в Дублин, не было недостатка в приятном обществе. Часть дороги из Карлоу в Наас я проделал в обществе джентльмена в зеленом с позументом кафтане и с нашлепкой на глазу, ехавшего из Килвангена на кряжистой кобыле. Мой попутчик задал мне обычные вопросы: куда я еду и как мамаша не побоялась отпустить свое дитятко без призора – ведь на дорогах, слышно, пошаливают; на что я ответил, выхватив из кобуры пистолет, что у меня с собой надежное оружие, оно уже сослужило мне верную службу и при случае опять меня выручит; но тут к нам подъехал какой-то конопатый малый, и, пришпорив гнедую кобылу, мой попутчик пустился вскачь. Догонять его я не стал, моя лошадь была слабее, и я щадил ее, мне хотелось еще этим вечером добраться до Дублина, и по возможности в пристойном виде.
Подъезжая к Килкуллену, я увидел толпу поселян, окруживших одноконный портшез, а в полумиле от нее улепетывал, взбираясь на косогор, как будто мой давешний приятель в зеленом кафтане. Рядом с портшезом выездной лакей, надсаживаясь, орал: «Держи вора!» Но никто не трогался с места: стоявшее кругом мужичье только смеялось его испугу и наперебой подшучивало над забавным дорожным приключением.
– Что же ты не шугнул его своей хлопушкой? – говорил один.
– Эх ты, трус! – корил его другой. – Сплоховал перед капитаном! Даром что он одноглазый!
– Вперед, как твоя барыня соберется куда ехать, пусть лучше тебя дома оставит, – советовал третий.
– Эй, любезные, что здесь за шум? – поинтересовался я, въезжая в толпу, но, увидев, что дама, сидящая в портшезе, смертельно бледна и напугана, хорошенько щелкнул плетью, заставив грубиянов отойти подальше.
– Что случилось, сударыня, отчего вы в таком расстройстве? – спросил я, сорвав с головы шляпу и осадив свою кобылу у самого окошка портшеза.
Дама сообщила мне, что она жена капитана Фицсаймонса и направляется в Дублин к мужу. На ее портшез напал грабитель, и хоть этот дубина, ее слуга, вооружен до зубов, он сразу же запросил пардону. Когда грабитель их остановил, в поле рядом работало человек тридцать поселян, но ни один не бросился на помощь – мало того, эти изверги называли его «капитаном» и желали ему удачи.
– Что ж, это свой брат бедняк, – сказал один из крестьян, – мы и желаем ему удачи.
– Наше дело сторона, – сказал другой.
А третий сообщил нам, ухмыляясь, что это небезызвестный капитан Френи. Два дня назад он в Килкенни откупился от суда, тут же у ворот тюрьмы сел на свою лошадь и уже на другой день ограбил двух чиновников, объезжавших округу с избирательными списками.
Я приказал этим канальям вернуться к своей работе, если они не хотят познакомиться с плетью, и принялся, как только мог, утешать миссис Фицсаймонс в постигшем ее несчастье. «Много ли она потеряла?» «Все решительно! Злодей взял у нее кошелек, где лежало больше сотни гиней, а также все ее драгоценности – табакерки, часы и две алмазные пряжки от башмаков капитана, ее мужа». Я от души посочувствовал ей и, заключив по выговору, что передо мной англичанка, посетовал на огромное различие между обеими странами, заметив, что у нас дома (имея в виду Англию) такие ужасы просто невозможны.
– Как, стало быть, и вы англичанин? – воскликнула она в крайнем удивлении.
На что я ответил, что да, я англичанин и горжусь этим – я и вправду гордился; и я не встречал ни одного добропорядочного ирландского тори, который не желал бы сказать о себе того же.
Я сопровождал портшез моей новой знакомки до самого Нааса и, поскольку грабитель забрал у нее кошелек, испросил разрешение ссудить ей несколько золотых, чтобы у нее было чем расплатиться в гостинице. Она милостиво взяла деньги и была так добра, что пригласила меня пообедать. На вопросы миссис Фицсаймонс о моем происхождении и моей родине, я сообщил, что я молодой человек со средствами (я говорил неправду, но кто же станет хулить свой товар? Моя добрая матушка обучила меня с младых ногтей этой житейской мудрости), что происхожу я из хорошей семьи в Уотерфордском графстве, а еду в Дублин учиться наукам, на что матушка ассигновала мне пятьсот фунтов в год. Миссис Фицсаймонс также оказалась общительной собеседницей. Она дочь генерала Грэнби Сомерсета из Вустершира, чье имя мне, конечно, знакомо (оно было мне незнакомо, но у меня хватило учтивости об этом умолчать); замуж она вышла, признаться, против воли отца, ее муж, прапорщик Фицджеральд Фицсаймонс тайно увез ее. Бывал ли я когда-нибудь в Донеголе? Нет? Какая жалость! У капитанова отца там сотни тысяч акров земли, а такого замка, как Фицсаймонсбург, не найдешь во всей Ирландии. Капитан Фицсаймонс – старший сын и, хоть он и в ссоре с отцом, со временем унаследует огромное состояние. Она без конца описывала дублинские балы, банкеты в Замке, скачки в Феникс-парке, а также светские собрания и рауты – немудрено, что я развесил уши и только и думал, как бы и мне приобщиться к этой веселой жизни; но с грустью говорил себе, что мои щекотливые обстоятельства требуют особой осторожности и возбраняют мне представляться ко двору, коего чета Фицсаймонс была лучшим украшением. Я невольно восхищался этими непринужденными излияниями, сравнивая их с глупейшей трескотней вульгарных захолустных кокеток в килвангенских собраниях. Моя спутница чуть ли не на каждом шагу поминала какого-нибудь лорда или другую благородную особу и, видимо, свободно говорила по-французски и итальянски – я не преминул ввернуть, что немного изъясняюсь по-французски. Что до ее английского произношения, тут я, по правде сказать, был плохим судьей, ведь это была первая настоящая англичанка, какую мне довелось встретить. Она посоветовала мне остерегаться случайных знакомств в Дублине, где, по ее словам, было до пропасти жуликов и проходимцев, понаехавших из разных стран; когда мы познакомились покороче (а это произошло за десертом), она даже, к великой моей радости и благодарности, предложила мне поселиться у них на квартире, где Фицсаймонс, по ее словам, примет ее храброго юного спасителя с распростертыми объятиями.
– Полноте, мадам, – пытался я ей возразить. – Что же я, собственно, спас? – И это была чистейшая правда: я появился слишком поздно и не мог помешать грабителю распорядиться ее деньгами и жемчугами.
– А ведь сказать по чести, не так уж он много и взял, – вмешался ее обормот-слуга, который давеча испугался грабителя, а теперь исправно прислуживал нам за столом. – Разве он не вернул вам тринадцать пенсов медью, да и часы – сказал, что они томпаковые?
В ответ госпожа назвала его дерзким мошенником и приказала сию же минуту убираться вон. Когда же он повиновался, объяснила мне: этому дуралею, мол, и невдомек, что такое ассигнация в сто фунтов, которую Френи отнял у нее вместе с кошельком.
Будь я побогаче житейским опытом, я, пожалуй, догадался бы, что мадам Фицсаймонс отнюдь не дама из общества, за каковую она себя выдает; желторотый новичок, я верил каждому ее слову и, когда хозяин явился со счетом, уплатил за обед с видом лорда. Она, кстати, и не вспомнила о двух золотых, которые я ей одолжил. Итак, мы не спеша проследовали дальше в Дублин, куда и прибыли с наступлением ночи. Грохот нарядных экипажей, сияние факельных огней, великолепие тесно стоящих зданий ошеломили меня, хоть я и старался этого не показать, памятуя уроки милой матушки, учившей меня, что светский человек не должен ничему удивляться, будь то дом, экипаж или элегантное общество, дабы показать, что он и не то еще видал у себя дома.
