– Не знаю, – пожала я плечами. – Ради чего-то же вы меня оставили?

– Трачу твоё время, – бросил он легко и непринужденно. Может, идея воткнуть ручку ему в глаз не так уж и плоха? – Ещё пары есть? – вопросил он, откинувшись на спинку стула.

– Да.

– Оставь ручку себе. Пригодится.

– Спасибо, но я у друга возьму.

Пусть не забывает о нём. Конечно, за помощью к Колесникову я не побегу, но в качестве временного прикрытия хотя бы на словах его персона вполне подойдёт.

Одинцов лишь лениво усмехнулся. Не совсем понятно, с издевкой или это ему так весело?

Он подкинул ручку, что была в его руке, и тут же её поймал.

– Колесников в курсе, что ты его кандидатуру выставила на дуэль со мной? – произнес он, испытывая к ручке в своей руке явно куда больший интерес, чем ко мне и к нашему диалогу.

– Как минимум, Колесников удивиться, что преподаватель хочет с ним стреляться из-за ручки.

– Из-за ручки ли? – Одинцов вновь обратил на меня своё внимание. Яркими голубыми глазами вгляделся в моё лицо, а затем едва заметно кивнул чуть ниже. – Синяки прошли?

– Не ваше дело, – огрызнулась я, почувствовав мгновенно выступившие на коже шипы.

Я – наивная роза, которая верит, что крошечные шипы помогут ей защититься от неминуемой участи.

– Значит, ещё не прошли, – плавно кивнул Одинцов. Вновь подался к столу и оперся о его поверхность локтями. Сосредоточил внимание на моём лице и в мгновение стал серьёзен. – Ремонт дома закончился?

– Ремонт?… Закончился.

А вот теперь стало не по себе. Из-за неспособности запомнить собственную ложь.

– Значит, пользоваться душевой в бассейне больше нет нужды?

– Простите, что лишила вас отличной заманухи для того, чтобы полапать студентку у себя в квартире.

– Да- … – вздохнул мужчина нарочито громко. – Жаль, конечно. Такая уловка пропала…

– Вы издеваетесь?! – воззрилась я на него со всей злостью и абсолютным непониманием происходящего.

– Я? – повел он насмешливо бровью. – По-моему, над тобой издеваются ты и тот, кто оставил эти синяки. Но ты с завидной самоотдачей защищаешь их обоих. Удивительно, Мельникова. Тебе нравится быть жертвой?

– Это никому не нравится.

– Тогда почему не сдала меня? Почему не сообщила руководству о том, что произошло у меня в квартире?

– Вы хотите огласки? – я бесстрашно заглянула в его глаза.

– Мне плевать, – повёл Одинцов равнодушно плечами. – Хочешь, вместе пойдём на меня жаловаться? – он даже вышел из-за стола и направился в сторону двери. – Идём. Не стой.

– Вы больной. Вам уже говорили?

– Что-то припоминаю, да, – чуть сощурился он. – Кажется, это была ты. И, если не ошибаюсь, там было ещё слово «извращенец». Получается, говорили, – заключил Одинцов с деловым видом. – Ну, так что, Мельникова? Идём на меня жаловаться, нет?

– Я никуда с вами не пойду.

– И часто ты никуда не ходишь после того, как тебе сделают больно?

– К чему вы клоните?

– К тому, что у меня дома ты была готова терпеть. И, поверь мне, любой другой на моём месте воспользовался бы этим.

– Вы о чём, вообще?

– Ни о чём, – дёрнул он плечами. – Просто информация тебе для размышления. Хотя бы раз позволь себе не молчать, Алёна. Папе дома тоже не жалуешься? Он не мог не заметить синяки на шее родной дочери.

– У меня отчим…

– Отчим? – быстро, как пулю, поймал он это слово. тонкие губы изломились в странной хищной полуулыбке. Но в следующую секунду в его голове вдруг запустился какой-то мыслительный процесс, заставивший его взгляд стать суровее и холоднее уже привычного. – Это сделал он?

Его рука потянулась к вороту моей водолазки, но я рефлекторно ударила по ней.

– Не трогайте меня! – рявкнула я, глотая непонятно откуда взявшиеся слёзы. – И не смейте лезть в мою жизнь, ясно?! Сама разберусь!

– Пока ты молчишь и боишься, Алёна, у тебя ничего не получится, – произнес он тихо, продолжая смотреть мне в глаза с некой жалостью. – Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит.

– Просто отстаньте от меня, – процедила я, чувствуя себя натянутой, как струна.

– Я к тебе и не приставал, Алёна. Но хочу обозначить, что теперь ко мне ты сможешь прийти только тогда, когда решишь для себя, что заднюю не дашь ни при каких обстоятельствах.

– Зачем мне к вам приходить? Что вы о себе возомнили, вообще?

– Не знаю. Это ты решишь сама. Свободна, Мельникова.

Поздний вечер. В квартире уже давно погас свет, в комнатах наступила долгожданная тишина.

Я тихо выползла из-под одеяла и взобралась на подоконник. Сев на него, вытянула перед собой ноги и лбом прильнула к прохладному стеклу. Казалось, от мыслей, что роились в моей голове, она нагрелась и вот-вот взорвётся.

Я не знаю, зачем я это делала весь день, но я всё время мысленно возвращалась к разговору с Одинцовым в аудитории.

Так бездарно себя выдать…

Конечно, он всё срастил. Для полноты картины ему не хватало одного единственного паззла и им было слово, которое я имела неосторожность сегодня взболтнуть.

Отчим.

Просто отчим…

И, мне кажется, я услышала щелчок, с которым в голове препода этот паззл лёг в картину. Будто в компьютерной игре открылся новый уровень.

Но больше всего меня раздражали его слова. Да, он говорил вполне нормальные вещи, которые будут крутиться в голове любого адекватного человека, даже чуть-чуть углубившегося в мою жизненную ситуацию. Но неужели он думает, что решение проблемы настолько простое? А я просто дура, которая не может понять очевидное?

Если бы не Катя, я бы сбежала из этого дома, города и даже области в день своего совершеннолетия. В следующую секунду, как только календарь в телефоне показал бы новую дату, меня бы здесь уже не было.

Но я здесь, и вынуждена быть здесь, потому что о Кате никто кроме меня не позаботиться. Мама считает её инструментом, с помощью которого можно надавить на отчима. Она может позволить себе толкнуть её, вместо того, чтобы просто попросить отойти в сторону. Она срывается на Катю по пустякам и считает это нормальным. Она и на меня срывается, в общем-то. Характер такой.

Отчим… Я не понимаю его отношения к Кате. Он, вроде, за неё горой, так как она родная, но иногда он ведет себя с ней хуже, чем мама. Он редко применяет к ней силу, по крайней мере, в десятки раз реже мамы, но то, как он порой уничтожает мою сестру словом, доводит до слёз даже меня.

И в итоге, если не вмешиваться, Катя превращается в подобие шарика для пинг-понга, которым родители перекидываются в агрессивной манере, пытаясь выяснить, в кого она такая тупая, заторможенная, плаксивая… и дальше по списку, в зависимости от ситуации и зерна конфликта.

«Пока ты молчишь и боишься, Алёна, у тебя ничего не получится. Ни у кого не получится тебя спасти, пока ты сама не покажешь, где и из-за кого у тебя болит», – сказал мне Одинцов.

Можно подумать, я не пыталась всё это показать ещё в детстве? Пыталась. Но любая моя попытка оказывалась провальной. Меня выставляли дурочкой, ненормальной, избалованной… Да какой угодно, но точно не той, которую нужно спасать. Перед любой комиссией и проверкой родители могли вывернуться так, что в итоге крайней оставалась я – мелкий корень зла, не дающий нормальным родителям вырастить хорошую дочь. И вторую. Такую же.

В ход так же шли упрёки о том, что за свою семью нужно стоять горой, ей нужно защищать, потому что других мамы и папы у тебя никогда не будет.

«Попадёшь в детский дом, и будут тебя там бить просто так. Кормить не будут, а бить будут. Привяжут к кровати и не отпустят даже в туалет, под себя будешь ходить», – вот, что я слышала годами от родителей.

«Давай, мы тебя сами в детдом сдадим? Смотрю, тебе не нравится с нами жить. Вот и поживи в детдоме, может, тогда поймёшь, как на самом деле бывает плохо», – говорил мне отчим.