Свою новую недвижимость я тоже посетил: дом находится в немецкой деревеньке, такой блатной пригород Мюнхена. Двадцать минут до центра города и час до Альп. Спокойный и сказочный край. Если бы я ценил что-то подобное, то уссался бы от счастья.

Сам дом, конечно, тоже хорош: классическая немецкая двухуровневая застройка с треугольной крышей, большой прилегающей территорией, сплошь усаженной ярко-зелеными туями. На заднем дворе я заприметил бассейн. Дед с бабушкой не бедствовали.

Внутри требуется ремонт: деревянные окна и перекрытия нужно нахрен снимать, коричневую напольную плитку заменить на что-то современное, а еще хорошо бы застеклить террасу. Работы дохрена, потому что домина изнутри оказался гораздо просторнее, чем виделось со двора. Сейчас этот дом у тети арендует семья с двумя детьми, поэтому я заглянул туда совсем коротко.

Надо упомянуть, что здесь на юге сейчас зимние плюс десять градусов, и частный двор абсолютно зелен, а у соседей вообще что-то цветет. Ебанная красота.

Вы когда-нибудь доводилось чувствовать ядовитое разочарование от сбывшейся мечты?

Вот он я, вот она Родина. Дом, свобода, спокойствие, клумбы зимой, дороги под линейку, страховки. А в душе беспросветная черная дыра. Всепоглощающая, которая не в силах насытиться. Что туда не пихай — ее не заткнуть.

Пока оставлю все как есть: за территорией присматривают арендаторы. Пусть живут и дальше, во-первых дом сам себя окупает, а во-вторых, я не понимаю, нахрена все это мне одному?

Я тут со своей-то жизнью не знаю, что делать, куда мне еще ответственность.

То, что мама не хотела, чтобы я наследовал дом до двадцати пяти лет, имеет смысл. Потому что я понятия не имею, кем хочу быть, когда вырасту.

____

Увальнем гружусь в такси-минивэн, который везет нас в горнолыжный отель. Вот уж, где снежно.

Сразу заселяюсь в свой номер. Видимо, понты у меня в крови с маминой стороны: тетя заказала нам самые пафосные номера.

Внутри отделка из сруба и камня. Лично у меня посреди комнаты красуется подвешенный в воздухе камин, а балкон комнаты открывает вид на синеватые исполинские скалы.

—Вильгельм, покатаешь меня на шее? — племяш Нико смотрит на меня глазами по пять копеек, выпрашивая снежных трюков, как в прошлом году.

Не хочу грузить щегла инфой, что на моих плечах уже качается многотонный груз боли и разочарования, поэтому ссылаюсь на временный запрет спорта, и отправляю свое семейство кататься без меня.

В отель стягивается всё больше людей, заполняя склоны и рестораны. Я как раз нахожусь в одном из таких. И я здесь единственный, кто сидит в одиночку. Счастливые семейки, распрощавшиеся с работой на каникулы, окружают мой стол со всех сторон.

Раскотяшиваюсь на деревянном стуле ресторанной террасы, устланном пушистой шкурой кого-то ненатурального, смотрю вдаль на катающиеся цветные куртки. Невольно подслушиваю соседние разговоры на всех диалектах немецкого. Хотя любой другой иностранной речи тут тоже завались.

Вот такой разговор на русском как раз и долетает до моих ушей:

—Говорю тебе, Лен, он один. Иди поулыбайся, познакомься! Не тухнуть же тут неделю без мужиков, — подсказывает кому-то сердобольная подруга.

—Привет, могу подсесть к Вам? — девушка смело обращается ко мне на английском, пробегая глазами по всему, что на мне надето. Оценивает добычу.

—Че хотела? — отвечаю ей на грубовато, ненавижу, когда ко мне женщины сами клеятся. Кого надо — сам выделю.

—Ой, а Вы говорите, да? — растерянно лыбится мадам.

—Петь еще умею, — выдаю незаинтересованно.

—И станцевать? — пытается неловко флиртовать, но у меня настолько недовольная рожа, что там легко читается: «Не влезай, убьет».

—Помочь чем-то? — напоминаю ей об изначальной цели.

—Спасёте девушку от одиночества? — все менее уверенно говорит.

—Хреновый из меня спасатель, попробуйте, вон, столик с ребятами из Нидерландов, — киваю в сторону в надежде, что этого будет достаточно.

Смотрю на озадаченное лицо с капризно оттопыренной губой, оцениваю фигуру, затянутую в облегающий красный комбинезон, и понимаю, что до сих пор даже трахатсья не хочу. Точнее, хочу, но с Виолеттой.

—Чего такой злой? — снова включает попытку заигрывать, —Может, нужно сначала поесть?

Плохо соображает.

—Да баааляяяять, — шумно выдыхаю, лениво поднимаюсь и просто сваливаю из ресторана под недовольное шипение позади.

Парадокс в том, что мне необычайно одиноко, но я не ищу никакой, нахрен, компании.

Плетусь в номер и набираю Шелесту.

Глава 52.1 Вильгельм

С третьей попытки Макс отвечает.

—Тока недолго, чувак, я еще на смене, — Макс ставит телефон на барную стойку и запихивает в уши наушники. —Че за фэшн на заднем фоне?

—Это? —поворачиваю камеру и демонстрирую другу номер. —В отель праздновать Рождество приехали, программа праздничная, все дела.

—А почему хлебало такое недовольное тогда?

—Фирменное.

—Фирменное помноженное на десять.

—Макс, иди в задницу. Как батя?

—Твой или мой? — долбанный кудрявый любит душу за хвост хватать.

—Твой, — прикусываю верхнюю губу.

С моим отцом мы так и не общались. Он звонил всего один раз, когда я не видел. Хотя не уверен, что я бы вообще трубку взял.

—Вчера вставал, мы по клинике гуляли с ним, послезавтра обещают выписать, у нас же пока не Рождество, — улыбается. —А вот твоего батька видел пару раз в городе, мимо его машина проезжала.

—Рад за вас, — игнорирую слова о папе.

—Знаешь, кого еще видел?

—Блять, не хочу знать.

—Правильно, Виолетту, — Макс стреляет без предупреждения.

—Похуй, — вру.

Вру и сразу же палюсь, потому что даже сам замечаю, как сжал челюсти и свел брови.

—Ага, лечи меня давай, — отбривает равнодушно. —Короче, она снова вернулась в город, и работает сейчас….

—Макс, сука! Сказал уже, похеру мне, — цежу в телефон. —Я щас сброшу звонок.

От волнения соскакиваю с кресла-качалки, с которого звонил, и начинаю нарезать круги по номеру.

—Окей-окей. Не кипятись, принцесса, — вижу, как Макс поднимает руки в сдающемся жесте. —Давай тогда о погоде пообщаемся. У нас минус двадцать восемь, например. Дубак!

—Где? — стиснув зубы, цежу.

—Где дубак? У нас в городе, бро, — Макс понял, что я имею в виду, но издевательски не подает вида.

—Не беси, блять! Где она работает? — не выдерживаю.

В этом бою я проиграл еще в сентябре. Да, мне, сука, интересно, где она теперь работает. Где живет. Что ест. Что в ее башке творится.

—На заводе, банки на стерильность проверяет. А еще репетиторством подрабатывает.

—Ясно, — тщетно унимаю колотящееся сердце.

Работает и работает. Срать.

—Ниче больше не интересно? — щурится в камеру.

—Нет.

—Вы два идиота, чесслово, бро. Эта пришла, бесчувственную из себя строила, а сама слезами давилась. У тебя смотри качан от напряжения пополам треснет щас, — давит.

—Закрыли тему, — гавкаю на друга.

—Как скажешь, псих.

Виолетта скучает? Где-то за бетонными стенами сознания я улавливаю толику смысла в его словах, но этого недостаточно. Сворачиваем беседу, когда к Максу приходят новые посетители.

А я теперь не могу выкинуть из головы образ Олененка, о котором запрещал себе думать. Живет себе дальше, общается, по магазинам, вон, гуляет, раз у Макса была.

Конечно, чего я дебил наивный ожидал, что она мумией тлеть заляжет?

Нахрен! Во мне бушует злость.

Усталость до ломоты в конечностях хорошо снимает любые дурные мысли. Так и делаю: беру борд, упаковываюсь в форму и вопреки запрету врачей валю сразу на сложный склон.

После нескольких часов падений с переменным катанием, потный, буйвол, я на трясущихся ногах возвращаюсь в отель. Мой метод не думать о Виолетте подействовал слабо: теперь я не только зол, теперь я зол и задолбан.

Надеюсь, хотя бы уснуть в изнеможении.