В годы войны в этих местах стояли финские войска. Мы с соседским Пашкой сочинили историю, что в нашем доме находился финский штаб. И в одной из комнат, а может быть во всех, остались запертыми офицеры финской армии. Нам рисовалась жуткая картина, как их скелеты в форменных кителях и фуражках до сих пор сидят за столом. Бабушка, должно быть, проверяла не рассыпался ли кто-то из них на кучку костей.
При доме был небольшой участок с несколькими грядками, кустами малины и черной смородины и старым грушевым деревом. Отличное место для моих детских забав, которые мы устраивали с Пашкой. Он был старше меня на три года, но почему-то охотно вёлся на мои причудливые выдумки.
Однажды я уговорил его выследить, когда бабушка откроет форточки, и залезть в комнату, два окна которой выходили на заросли малины. Окна были плотно зашторены и что-либо разглядеть в комнате с улицы было невозможно. Я легко проскользнул в форточку вперед головой, опустился на широкий подоконник и наполовину раздвинул штору. Когда я развернулся лицом в комнату с намерением спрыгнуть на пол, волосы у меня на голове зашевелились, а ноги стали ватными. Я замер от ужаса. Тусклый дневной свет упирался в противоположную стену. Там в промежутке между шкафами стоял скелет в накинутом на плечи пиджаке. Тут меня что-то толкнуло сзади. Я свалился на пол и дико заорал. От окна раздался еще более дикий крик. Это Пашка застрял в форточке. Его ноги дрягались в комнате, толстая задница закупорила форточку, а голова издавала вопли снаружи.
Потом, когда нас спасли, как нам казалось, от неминуемой гибели, Пашкин отец отлупил его ремнем. Я слушал Пашкины вопли и завидовал ему.
После этого приключения бабушка объяснила, что в комнате когда-то находился дедушкин рабочий кабинет. А скелет – это всего лишь наглядное пособие. Всё так просто. Жаль, что наша с Пашкой красивая фантазия потерпела крах.
Иногда, когда не находилось желающих приютить меня маленького на несколько часов, бабушка брала меня с собой в университет. Во время лекций я устраивался в первом ряду аудитории и с восторгом слушал, как бабушка ловко управляется с незнакомыми мне словами, выстраивая из них целые фразы. Во время экзаменов мне разрешались некоторые вольности. Заложив руки за спину, я важно прогуливался вдоль рядов, где студенты готовились к ответу, потешая их своим видом. Обстановка создавалась непринужденная, чуть ли не домашняя.
Я очень любил, когда к бабушке домой приходили на консультацию аспиранты, особенно если это были мужчины. Они приветствовали меня по-деловому:
– Привет! Как дела? В порядке? Молодец, так держать!
И тут же проходили в библиотеку, где их ждала бабушка. А я хватался за карандаши и бумагу и изображал из себя занятого очень важным делом мальчугана – исписывал листочки каракулями. Когда очередной аспирант уходил, он непременно спрашивал, чем это я тут занимаюсь, и я серьезно отвечал:
– Пишу письмо папе.
После их ухода я пытался примерить образ молодого человека, подошёл бы он мне в качестве папы или нет. Вопрос всегда оставался без ответа, потому что появлялась из библиотеки бабушка и отвлекала меня от философских размышлений какой-нибудь забавой.
Когда я научился писать, я действительно стал сочинять папе письма на маленьких кусочках бумаги и опускать их в керамического слона – копилку для монет, импровизированный почтовый ящик. Меня этот процесс очень занимал. Копилку делал, видимо, человек с юмором, потому что отверстие для монет было сделано под хвостом у слона. Хвост был задран вверх и закручен спиралькой. Однажды я этот хвост отломил, пытаясь чересчур усердно запихнуть внутрь слона очередное письмо. Похоже, копилка уже переполнилась моими посланиями.
Я испугался и разозлился одновременно от этой неудачи и выбросил слоника вместе с моими письмами, денежками, положенными туда неизвестно кем, с балкона бабушкиной квартиры во двор. Осколки копилки и монетки разлетелись по тротуару, газону, цветникам, а письма через несколько дней унесло куда-то сквозняками, постоянно гулявшими в нашем дворе.
Дворник дядя Коля сгреб деньги с тротуара в кучку и забрал их себе, а потом устроил следствие, кто же это разбрасывается деньгами. Он обошел квартиры в соседнем подъезде, а в нашем дошел только до третьего этажа. Его расспросы привлекли внимание детворы, старушек и местных пьяниц. Все лето на газоне копошился народ, выискивая в траве разлетевшиеся из копилки деньги. Я сам однажды нашел старую монетку в пять копеек и отдал ее неопрятному дяденьке в стоптанных башмаках.
Бабушка или никак не связала это событие со мной, или намеренно молчала, чтобы не травмировать меня лишний раз напоминанием об отсутствующем в моей жизни отце.
Мама подстригала меня «а ля паж». Длинные волосы цвета прошлогодней соломы доставали до плеч, крайние пряди слева и справа от лица закручивались рожками. Когда я впервые появился у бабушки на работе, мне, кажется, шел шестой год, все присутствующие на кафедре начали ахать, восхищаться:
– Ах, какой милый ребенок! Екатерина Аркадьевна, откуда у вас такое чудо?
А одна дама догадалась спросить:
– Как тебя зовут, девочка?
Я на автомате, не обратив внимания на слово «девочка», ответил, как меня научила мама, когда я пошел в детский садик:
– Меня зовут Генрих Валентинович, Большая Черкизовская, 34б, квартира 75.
В комнате повисла мертвая тишина. Я не понимал, почему. Обычно после моего представления в таком духе окружающие весело смеялись. Бабушка взяла меня за руку и отвела в дальний угол возле окна.
– Вот что, Генрих Валентинович, посиди-ка тут тихо и нам не мешай.
Я честно выполнил ее поручение и почти два часа провел за разглядыванием хмурых невских волн, видимых из окна кабинета.
По дороге домой мы зашли в парикмахерскую, и меня подстригли «под мальчика».
– Ну, вот, теперь похож на мужичка, – приветствовала меня бабушка, когда мастер вывела новоиспечённого мальчика из «подстригального» зала в холл салона.
Мне эти слова очень польстили, и я втайне надеялся, что стал похож на папу. Мама потом высказала бабушке недовольство таким самоуправством, но очевидно ей всё-таки понравился мой новый облик.
Когда я стал постарше, мы сначала недели по четыре жили в городе. Бабушка водила меня по театрам, выезжали в пригороды, ходили по магазинам, музеям.
Однажды мы даже выбрались в музей-усадьбу бабушкиного кумира Батюшкова в Вологде. Там ее встретили как родную. Нас напоили чаем с сухарями с орехами. Бабушка преподнесла музею в дар какую-то находку из своей коллекции.
Мне очень нравился рыцарский зал в Эрмитаже, и я был готов ходить туда хоть каждый день. Когда мы с бабушкой пришли туда первый раз, я, стоя перед витриной с рыцарскими доспехами, пообещал себе, что когда вырасту, обязательно примерю их на себя. Железно!
А вечерами начиналось мое учение-мучение. Второй бабушкиной страстью после Батюшкова была гитара. Она отлично играла и пела романсы, русские песни и могла переложить на гитарный лад понравившиеся ей современные и классические мелодии. Передо мной была поставлена задача научиться играть лучше, чем она сама. В награду мне была обещана внушительная папка нот салонной музыки первой половины девятнадцатого века, если я дорасту до сознательного возраста и не погибну под гнетом «проклятой немецкой сентиментальности».
Когда я рассказал маме о моих гитарных страданиях, она засмеялась и сказала, что когда-то из-за этой гитары сбежала из дома в Москву после окончания школы . А ещё из-за Батюшкова. Маме я ничего не обещал, а про себя решил, что обязательно научусь играть на гитаре. Железно. Да и Батюшков не так уж плох, особенно под гитару.
Одной из первых песен, выученных мной при свете белых ночей, была «Катя, Катерина, маков цвет…». Бабушка ее очень любила и просила к месту и не к месту, чтобы я ее сыграл. На сборище филологинь это было обязательно. Бабушкины подруги, также как и она сама, были в том возрасте, когда позволено все, и не стеснялись выражать свои эмоции. Так я объяснял себе то, что они смеялись надо мной, я считал, что надо мной, когда я играл и, особенно, когда пел. А ещё изрядной долей коньячка из бабушкиных запасов, собранных от щедрот благодарных студентов и аспирантов и в поездках по многочисленным научным конференциям. Хотя признаю, что вид ребенка, изображавшего влюбленного барда, был комичен по-любому.
