А потом отца не стало – рак легких на последней стадии. Натка с ужасом смотрела, как вся энергия уходит из его стройного тела. Мать смотрела на его увядание с плохо скрываемым отвращением, и Натке стала противно от этого. Один раз она даже закричала ей: «Да ты его никогда не любила!», за что получила огромную затрещину, от которой неделю болела челюсть. Сама она не отходила от его постели, вся в слезах, ловя последние моменты общения с самым важным человеком в своей жизни. Отец не пытался бороться – болезнь обнаружили на последней стадии – и смерть он встречал достойно. В его глазах не было страха, в голосе – заискивания жажды жизни. «Пора значит пора», говорил он тихо. Натка смотрела в его глаза и понимала, что сейчас он там – в буранах Тихого океана, плывет на лодке, всматриваясь в океан. За несколько дней до смерти он рассказал ей об айлатке.
«Послушай», – кашляя, с трудом выдувая из легких воздух, говорил он, «Я такого зверя там видел, трудно поверить. Были мы на Безымянном в последний раз. Ну там, откуда всех выселили в Советское время. Мало кто туда плавает. Есть там наблюдательный пост за китами, от старой научной экспедиции. Так вот, я пошел с командой, они за кашалотами наблюдали, а я искал, где лосось нерестится. Только работой я так и не занялся. Диковинный это остров, скажу тебе… Что-то звало меня внутрь. Однажды утром я встал и долго бродил по изломам и холмам. Не знаю сам, чего искал. Рыб же на суше нет, сама знаешь. И все какой-то свет струился и было так тепло. Я взмок, сбросил с себя куртку. А сам думаю: как же так? Какие холода здесь, а на острове так тепло? Но было так тепло и солнечно, а передо мной поляна цветов раскрылась. И вот тут-то самое странное и произошло. Из этих цветов расправились крылья, большие такие, как у чайки. Но только то была не чайка. Я поверить глазам не мог, когда увидел, что крылья эти несут змею. Она извивалась в воздухе, большая была такая, что питон. Хотя я питонов только в зоопарке видел. Только без окраски – серая вся. А глаза, такие желтые с узкими монетами зрачков – в меня вперились. И вот подлетела эта животина ко мне, а я только рот раскрыл, смотрю на эту диковину. Змея язык высовывает, неподвижно на меня смотрит. А потом взлетела и унеслась куда-то в холмы. Я хотел за ней, но тут меня окликнули. Экспедиция меня целый день искала, им пора было уплывать. Я никому не рассказывал об этом, все равно бы не поверили».
Натка видела, что отец не врал, это была не байка или сказочка, чтобы ее развеселить. Она давно знала его, чтобы почувствовать в голосе и глазах настоящее воспоминание. Но если он видел это существо, значит оно было реально? И если да, он должен был его открыть! Но проклятая болезнь высосала из него жизнь, лишила славы. Так думала Натка, прокручивая рассказ снова и снова в голове. Когда отца уже не стало, девушка твердо решила, что полетит на Командорские, чтобы отыскать зверя из его рассказа. Ее отец не мог уйти из этого мира просто так, неизвестный никому, кроме нее и жестокосердной матери. Его имя должно было остаться как исследователя, обнаружившего новый вид. За него это сделает Натка. Она полетит на Командорские, поплывет на Безымянный и будет искать, неустанно, день и ночь, эту причудливую змею с крыльями, чтобы открыть новый вид и, как первопроходец, дать ей имя – а имя это будет в честь ее отца. Одержимая этой идеей, она больше не могла думать ни о чем. Парни, работа, ипотеки и сытая жизнь типичного городского потребителя были призрачным миром, который не имел к ней отношения и с которым ей приходилось мириться в силу обстоятельств. Реальная жизнь ждала ее там, на другом конце огромной России, на маленьких клочках суши, оторванных от материка, куда отправлялись добровольно только отшельники или безумцы. Конечно, мать не понимала ее. Эта женщина вышла замуж за другого человека всего через несколько месяцев после смерти отца, продав огромный дом с огородом, принадлежавший ему. В глазах Натки она была подлым предателем, и она обрубила все контакты с этой женщиной. Мыкаясь по работам, экономя на еде и жилье, она за несколько лет смогла накопить на билет на Командорские из Москвы. Обратный ей был не нужен. Оставалось только договориться с заповедником, чтобы ее взяли волонтером. Отозвался человек по имени Зорин, который собирался на Безымянный наблюдать за китами. И теперь, после череды нестыковок и спонтанных решений, ей нужно было найти биолога в незнакомом месте.
– Да ты ничего не знаешь, – протянул Федор, глядя ей в глаза. Взгляд был смеющимся, добрым.
Натка даже не скрывала, что не знает. Она только кивнула головой, и алеут в ответ указал ладонью в сторону высившегося каменного кряжа.
– Поднимемся туда, посмотрим вокруг, – сказал он, – Если они где по берегу ходят, то мы их увидим.
Он посмотрел на пляж, к которому они пристали, и кивнул Натке:
– Видишь борозды там, на песке? Они тоже сюда на лодке приплывали. Значит, от этого пляжа недалеко ушли. А если даже со скалы их не увидим, пойдем в домик. Я, кажется, помню, где он. Я там переночую, а то уже поздно, в ночь через море не пойду.
Натка поблагодарила Бога – и орнитолога – за то, что он послал ей такого знающего проводника. Идти оказалось дольше, чем она поначалу оценила. Ноги утопали в полотне из кочек, расстилавшемся пологой стеной, из которой вырастали изрезы каменистых горок. Трава чавкала под ногами, уводя вглубь ботинок, и пару раз Натка ощутила в голени обжигающий холод. Подрагивая, она передвигалась почти вприпрыжку за топавшим напролом Федором и мысленно упрекала себя за то, что не взяла сапоги. Чем выше они поднимались по возвышению, тем реже становилась дерновина и тем чаще встречались темные крупные камни – лоснящиеся куски базальта. С каменистого кряжа постепенно открывался вид на северную часть острова, до того укрывавшегося за высокой грядой. Глазам Натки открылась долина, тянущаяся глубоко вдаль, исчезавшая в молоке тумана. Коричневые луга перебивались глазами спокойных озер, плавно переходивших в каменистую береговую линию. Натка подумала, что они вполне могли подплыть к острову и с этой стороны, вот только пришлось бы сбить ноги о неприветливые нагромождения валунов.
– Вон они там! – привлек Натку Федор, указывая пальцем в сторону луга.
Натка вгляделась и увидела в стороне, куда он показывал – у небольшого озерца прямо напротив океанского берега – две фигуры. Точнее, сначала она подумала, что фигура была одна – большая желтая точка. Но затем в единоцветии коричневого луга что-то нарушилась, будто кусочек пазла выпал из мозаики – и вскоре Натка поняла, что рядом с человеком в черном бродит фигура поменьше в одежде, сливающейся с цветом травы. Натка расправила вверх худые руки с пауками пальцев, замахала ими, что лопастями вертолета и стала подпрыгивать, по-детски отрывая ступни от земли и сгиная ноги в коленях.
– Э-ге-гей! – заголосила она, – Люююю-ди!
Федор благодушно рассмеялся. Точки вдали никак не отреагировали на ее крики. Скорее всего, они даже не видели Натку, а шквальный ветер, дувший прямо в лицо, хватал слова и бросал ей куда-то за спину.
– Пойдем спустимся к ним, – позвал Федор.
Вниз они сошли другим путем, по лестнице из камней, заботливо уложенной природой прямо к долине. Пустынное зрелище завораживало Натку. Она подумала, что, наверно, так выглядела первобытная природа, когда жизнь только выбиралась из океанов. Не было деревьев, не было цветов. Только цепкая паутина травы жадно втягивала из скудной почвы воду, щедро оставленную реками, которые в достатке текли давно на Командорских. Когда-то здесь был безжизненный серый камень, но за череду столетий реки и ветра сточили его, образовав долину, а после за дело взялась флора. Раскинувшемуся перед ней ландшафту было далеко до пышных лесов и возделываемых человеком посадков – нет, это была написанная жизнью картина выживания, на этом отдаленном клочке земли оно особенно оголялось. Натка подумала, до чего хрупка жизнь – ведь эти камни стоят уже миллиарды лет, да и будут стоять еще дольше. Растениям, которые появились задолго до животных, всего 500 миллионов лет, и их не станет, стоит лишь погаснуть солнцу. А что будет камням, этим памятникам древней истории Земли?
