– Где галстук? – спросил он, а бровью еще сильней.

– Какой галстук? – не понял я.

– Он еще не вступал, – услышал я спиной тоненький голос того рыженького шкетёнка, Фенька.

– Отставить не вступал! – рявкнул капеллан и на лицо мне посыпались его слюни.

Я подумал, что это, наверное, некультурно будет стереть рукавом его слюни прямо сейчас, прямо перед ним, поэтому и стою обплеванный, ничего не понимаю и на всякий случай молчу.

– Ну что, оглашенный? – поинтересовался капеллан. – Вступать будем?

Я ничего не понял, ни про оглашенного, ни про вступать.

– Какой? – спросил я. – Куда вступать?

Первый вопрос капеллан проигнорировал.

– В ряды! – снова рявкнул капеллан и снова целая россыпь его слюней мне на лицо.

– Можно, – согласился я просто для того, чтоб не уточнять насчет «рядов» и не получить новую порцию его слюней.

А капеллан на это мое «можно» как надует грудь, я подумал что он меня теперь уж точно всего обплюет, а он развернулся на каблуках и заорал на мальчиков:

– Строй-ся!

Мальчики тут же зашевелились, забегали. Кажется всё сумятица какая-то и куча-мала, но не прошло и минуты, а мальчики выстроились в ровный треугольник носом на капеллана – значит выучено это у них так: всего лишь пару раз кто-то налетел на кого-то и разок кто-то с кем-то звонко стукнулся лбами.

Капеллан сходил к табуреточке и вернулся с алюминиевым тазиком в руках. А там, а в тазике – картофельные клубни, целый тазик этих картофельных клубней, еще с паром, черные, обгорелые как из костра клубни – пахнут! Я подумал вдруг это мне, или всем нам, но это не мне и не всем нам. Капеллан отставил тазик на пол, стал между мной и мальчиками. Все сделалось вдруг каким-то торжественным, даже света будто стало меньше, будто кто керосиновые лампы прикрутил.

– Я торжественно клянусь! – выстрелил капеллан прямо мне в лицо и стоит, на меня уставился, бровь задирает.

Я ему в ответ тоже бровью телеграфирую – что тут скажешь?

– Я торжественно клянусь! – повторил капеллан чуть-чуть растягивая слова и тут я вдруг понял, что он хочет, чтоб я повторял за ним, но только я начал, как он перебил меня.

– Я… – начал я.

– Яторжественноклянусь! – перебил меня капеллан скороговоркой.

– …торжественно клянусь, – докончил я.

Капеллану такая заминка не понравилась, бровь его сдвинулась еще на этаж выше. Пришлось повторить. Медленно, будто он обращается к самому распоследнему на всем белом свете тупице, отделяя каждое, капеллан произнес три слова, а я, выдержав чуточку, повторил эти слова за ним. Вроде у нас получилось – капеллан легонечко кивнул нижней челюстью куда-то в сторону:

– Перед лицом своих товарищей! – все также медленно проговорил капеллан.

– Перед лицом своих товарищей, – как и он, выделяя слога и ставя как бы на каждом ударение, повторил я.

Капеллан опять кивнул нижней челюстью – дело пошло лаже.

– Раз: не курить! – в одно слово выпалил капеллан, я аж вздрогнул.

– Я не курю, – сообщил я капеллану.

– Все равно клянись! – рявкнул капеллан.

Я не стал возражать:

– Честное слово, – сказал я.

Капеллан кивнул челюстью.

– Два: клянусь не срамословить!

– Чего? – не понял я.

Капеллан собирался было снова кивнуть нижней челюстью, но не успел, челюсть у него отошла вниз да там и осталась.

– Два: не срамословить! – повторил капеллан вдруг как-то устало. – Клянись!

– Честное слово, – согласился я.

– И три: не колобродить!

Тут уж я и переспрашивать не стал:

– Чес-слово! – только и сказал я.

– Ура! – завопил капеллан.

– У-ра! У-ра! У-ра! – завопили мальчики за ним.

А когда отгремело всеобщее ура и все затихло, капеллан так засверлил меня взглядом, что и мне пришлось буркнуть себе под нос:

– Ура.

Капеллан засунул руку себе в карман, пошарил там, достал красную тряпку, тоже обрезок занавеса, тряхнул ею перед моим носом, как фокусник, покрыл этим обрезочком себе предплечье, да так и закаменел.

– Который-нибудь, – обратился капеллан к мальчикам спиной, – повязать!

От вершины треугольника отделился рыжий Фенек, подошел, снял красную тряпку с руки капеллана и расправил ее – платок, такой же, как и у каждого мальчика здесь. Мне пришлось наклониться, чтоб Фенек смог достать. Он ловко накинул платок мне на плечи и связал длинные его концы узлом. Пока Фенек старательно обвязывал платок вокруг моей шеи, я все пытался вытаращить свои глаза так, чтоб посмотреть, что за хитрый такой узел он сооружает под моим подбородком, но как я ни старался, ничего у меня не вышло разглядеть.

Наконец узел завязан, я выпрямился. Капеллан хлопнул меня по плечу:

– Как надел, береги! – напутствовал он меня.

– От чего? – не понял я.

– Не от чего, а береги! – сказал капеллан и хлопнул меня по плечу еще раз. Ну уж я не стал переспрашивать, а то он меня всего сейчас как ковер всего выхлопает.

Капеллан нагнулся к тазику с клубнями, выхватил один, обдул его старательно со всех сторон, занес да вдруг как припечатает мне этим клубнем! Я и сообразить ничего не успел, а он знай себе втирает клубень мне в лоб, в одну точку.

– А теперь ешь! – сказал капеллан, отнял клубень от моего лба и торжественно протянул его мне.

– Я… – начал я осматривая клубень.

– Отставить я! – не согласился со мной капеллан. – Нет такой буквы в алфавите! – заявил он.

– Я – последняя буква в алфавите, – неуверенно сказал я.

– Что?

– Так говорят, – объяснил я, – я – последняя буква в алфавите.

– Тем более! – внезапно согласился капеллан. – Ешь! – приказал он и поднес клубень поближе к моему рту.

Я наклонился и откусил кусочек.

Капеллан кивнул нижней челюстью:

– Вольно! – скомандовал он мальчикам и отдал мне надкушенный клубень.

Мальчики тут же распустились, но не кто-куда, а все в одну сторону – к тазику с клубнями.

– Еще вот что, – сказал мне капеллан, запустил руку под свою серую курточку с одним единственным трехлычковым погончиком и извлек откуда-то оттуда из ее внутрей зубную щетку, самую обычную зубную щетку: Зубы чистить тоже надо не забывать, – сказал он и протянул щетку мне.

– Спасибо, – я поблагодарил капеллана и взял щетку.

– Спасибо, – раздумчиво повторил капеллан, посмотрел на меня как-то грустно, развернулся на каблуках и пошагал на выход, заложив одну руку за спину.

Неделю, наверное, я проходил с золой и пеплом от картофельного клубня на лбу поверх ожога; еще одну потом – просто с ожогом, когда зола и пепел отвалились.

Вот так я вступил в ряды, вот такую клятву я дал капеллану перед лицом своих товарищей. Не курить, не срамословить и не колобродить, а что такое не срамословить и не колобродить что такое – не понятно у кого ни спроси. Вот и: честное слово, честное слово, чес-слово! И хор: Ура! Ура! Ура! А за ними и я.

Но это не все правила – три заповеди. Капеллан завел для нас целый перечень наставлений, напутствий, назиданий и поучений. Это не то чтобы список какой. В список, даже самый длинный это все не поместилось бы. Это выглядит так: когда ты делаешь что-то, чего по мнению капеллана делать не следует, он задирает одну бровь, тыкает пальцем тебе под шею в узел краснобархатного платка и на каждый тычёк выдает, например, такое: раз: не лги; два: послушествуй старшим; и три: носи добродетель в сердце. Ну кто так говорит?! Никто так не говорит! И что за слово за такое «послушествуй» – где он его взял или сам же его и выдумал?

Или вот это его «раз-два-три». Все-то у него, у капеллана, раз-два-три! Раз-два-три, взяли! Раз-два-три, положили! Раз-два-три, запевай! Это треугольное раз-два-три у него повсюду: треугольные платки на наших шеях и треугольные хоругви в наших руках, строимся мы в треугольник когда поем и когда слушаем его треугольные наставления, неизменно состоящие из трех пунктов. Как-то капеллан даже пытался из нас самих треугольную пирамиду соорудить, и соорудил даже, но ничего у него не вышло: когда Фенек кубарем рухнул с вершины пирамиды, а остальные просто рассыпались в разные стороны, Три Погибели строго-настрого запретила капеллану дальнейшую гимнастическую деятельность.