Другая группировка исмаилитов, возглавленная Убейдуллой, который выдавал себя за потомка халифа Али и дочери пророка Фатимы, опираясь на оседлые берберские племена Атласа, сокрушила аббасидского наместника западной части халифата – Магриба. По сути дела, предприимчивые вожди исмаилитов использовали вражду покоренных берберов к завоевателям арабам. Но и берберы в свою очередь использовали исмаилитов. Они поддержали пламя гражданской войны в халифате, помогли потомкам Убейдуллы – Фатимидам – захватить власть в Египте, овладеть всей Палестиной и частью Сирии. Но сами берберы откололись от Фатимидов и в 1041 г. вернулись к суннизму, что означало для них политическую независимость, ибо багдадский халиф находился сам под контролем сельджуков.

Так на фоне общего развала, вызванного не оскудением, а переизбытком страстей, Египет оказался самой сильной страной с самым вялым населением. Фатимидам оставалось одно: покупать гулямов с еще большим размахом, что они и делали. В результате власть перешла в руки военщины, Курд Салах ад-Дин Юсуф ибн-Аюб, основатель в будущем знаменитой династии Аюбидов, долгое время находившийся на службе у сельджуков, захватил власть в деморализованном Египте в 1169 г. и восстановил суннизм. В 1192 г. он отразил крестоносца Ричарда Львиное Сердце. А потомок Салах ад-Дина взял в плен французского короля Людовика Святого.

Салах ад-Дин и его потомки сумели остановить натиск крестоносцев, вернуть мусульманам святой и для них город Иерусалим и блокировать рыцарей в прибрежных крепостях на узкой полосе Бостонного Средиземноморья. Они смогли также прекратить раскол в мире ислама, упразднив исмаилитскую династию Фатимидов, восстановить арабскую культуру. И наконец, они осуществили принцип политической раздробленности, при котором населению жилось легче под властью своих, местных султанов, нежели под гнетом назначенных халифом эмиров.

Ведь слабый султан небольшого города или территории зависел от настроения своих подданных не меньше, чем они от его капризов. Конечно, раздробленность снижала политическую мощь, но этот недостаток компенсировался терпимостью и уступчивостью правителя. Так, султан Камил уступил Иерусалим Фридриху II и тем самым избежал изнурительной войны.

Мир ислама и мусульманская культура в целом в начале XIII в. были спасены, но кем? Туркменами-сельджуками, курдами Аюбидами и, главное, купленными на базарах невольниками, превращенными в гулямов или мамлюков – государственных рабов. А сами арабы и персы, чьи чаяния были символически воплощены в цвете их знамен, потеряли всякое значение. Знамена попадали ρ пыль и превратились в лоскутья.

Закономерный процесс этногенеза был сломлен, но очарование культуры гальванизировало Ближний Восток, на котором представители двух суперэтносов были вдвинуты друг в друга и образовали некое соединение, которое в этнической терминологии можно уподобить химере. Но это еще не все. Большая часть населения Малой Азии, Сирии, Месопотамии, Палестины, Египта и Нубии оставалась христианской, а католический мир создал свои первые колонии в Заморской земле: на побережье Ливана, в Константинополе – Латинская империя, на Кипре, а также среди перешедших в католичество армян. Силы систем уравновешивали друг друга, но равновесие это было неустойчивым и крайне обманчивым.

Иностранный легион – изобретение древнее. Уже римляне времен Империи и китайцы при династии Младшая Хань пополняли свои войска варварскими отрядами, так как сами римляне и китайцы предпочитали сидеть дома и наслаждаться культурой и отдыхом. В ранней Византии боевой силой были акриты – воинственные пограничники, не уступавшие арабам и сицилийским норманнам, а в поздней Византии, в X–XII вв., акритов сменили варанги – наемные иностранцы. Сначала варангами были преимущественно скандинавы, потом русичи и, наконец, англосаксы, покидавшие свою завоеванную и угнетенную чужеземцами родину.

В Египте ту же роль играли мамлюки, «принадлежащие», то есть рабы, но с той разницей, что варанги, заработав в Константинополе деньги, могли уволиться и вернуться домой, а мамлюкам пути назад не было: они были невольниками.

Казалось бы, мамлюкам легче всего было принять ислам, что давало свободу, и раствориться в конгломерате народов мусульманского мира. Но они избегали свободы как огня, и не зря. Одинокий человек на чужбине, без денег и друзей был обречен на самую жалкую жизнь. А находясь в войске, он был сыт, одет, вооружен и имел прекрасную перспективу повышения, потому что султан или эмир нуждался в его преданности и доблести.

Выше мы рассказали о судьбе Ильдегиза в Арране. И ведь таких счастливцев было много, причем самая благоприятная обстановка для них была именно в Египте, потому что сельджуки и курды сами были воины, египтяне же – нет. Но чтобы иметь успех и сделать карьеру, надо было иметь верных друзей. А где их найдешь в Каире или Фустате? Но и здесь выход был отыскан.

Египетское войско при Фатимидах, по словам поэта и путешественника Насир-и-Хосрова, состояло из 60 тысяч гулямов: суданских негров, тюрков, славян – и 135-тысячного ополчения, в состав которого входили берберы Магриба и арабы Хиджаса. Когда же берберы и арабы отпали от Фатимидов, значение гвардии возросло. Быть рабом-воином стало не позорно, а почетно и выгодно.

Согласно традиционным представлениям эволюционной этнографии, мамлюки должны были смешаться в единую социальную группу. На самом же деле социальная общность, которую они действительно представляли, была разорвана этническими феноменами. Все началось в 1062 г., когда тюрки схватились с суданскими неграми и изрубили их.

Во время беспорядков были разграблены дворец халифа, государственная казна и даже библиотека. Только энергия халифа Мустансира, призвавшего из Сирии Бадра (тоже бывшего раба, ставшего военачальником), спасла положение. Его войско заняло Каир в 1073 г. Бадр заманил тюркских повстанцев в западню и перебил всех до единого в одну ночь. Порядок был восстановлен, но за время смуты отпали Алжир и Тунис, а Сицилию в 1071 г. завоевали норманны, точнее, французы из Нормандии. Надо было заново комплектовать армию и научиться обходиться без выходцев из Судана, негров.

И вот представьте такую картину. На невольничий базар, где стоят нагие юноши, выходит сотник в чалме, в роскошных шароварах, с саблей на боку и кричит: «А ну, крещеные, кто из Чернигова, кто из Мурома, отзовись!» Кое-кто отзывается, и сотник уводит их к себе в казарму, чтобы включить в свой отряд.

Затем выходит другой сотник и кричит: «Эй, уланлар, кель менде». Его сменяет третий, говорящий по-черкесски, четвертый – по-алански, пятый – по-грузински, и так, пока все не разберут своих земляков. Принцип этнической близости выдерживается более строго, чем в любых иных коллизиях.

И это закономерно! Верность своему начальнику обеспечена, ибо воину податься некуда. Чужие его не примут и даже если не выгонят, то продвинуться не дадут. Разумеется, местных мусульман, уроженцев страны, в эту гвардию не допускали. Ведь они были связаны с населением, они могли найти защиту у мулл и улемов, имели возможность принадлежать к разным скрытым шиитским толкам… Нет, не надо, разве только рядовыми, без права на выслугу!

Однако вряд ли сытые, одетые, вооруженные и никем не обижаемые мамлюки были счастливы. Приобретя некоторый комфорт, они потеряли родину и родных. Пусть даже военный лагерь на острове, где были расквартированы степняки, или замок, где жили черкесы и грузины, были роскошнее их кочевий и деревень, горных аулов и землянок в долине Риони, но ведь там оставались друзья и подруги, мудрые старики и ласковые бабушки.

А память подсовывала им совсем не нужные картины: врагов, которые вяжут руки и гонят их, привязанных к хвостам коней, плетьми; купцов, покупающих их на базарах в Шафе, в Крыму или Трапезунде; надсмотрщиков с ременными бичами… Тяжелая штука, эта память. И ведь не выкинешь ее, как обгрызенную кость.

Вот поэтому работорговцам лучше было не попадаться на глаза мамлюкам. Работорговцами в XIII в. были монголы, греки с армянами и венецианцы с генуэзцами, а также их друзья – рыцари ордена тамплиеров, сидевшие в замках у берега лазурного Средиземного моря.