Примерно через полчаса он выбрался, не обращая внимания на Семёнова, который ходил по площадке и дымил сигаретой со скуки. Открыл крышку капота и внимательно рассмотрел двигатель, что-то крутил, поворачивал. Забрался по пояс в салон, проверил зажигание, трансмисcию...

– Не при чём тут Гатчин, – сказал он, наконец, вытирая руки о ветошь. – Тут даже самый ас в кювет бы вылетел.

– А кто причём? – прищурился Семёнов, забыв о сигарете.

– Не знаю, кто, – вздохнул Николай, – а с тормозами возился кто-то. И недавно. Машина новая, а колодки не родные стоят. Изношенные все. Зачем кому-то их менять?

Капитан просиял. Точным броском отправил окурок в урну, взял автомеханика за плечо и повёл к столу, заваленному деталями карбюраторов. Ловко вынул листок из сумки на боку:

– Товарищ Закусин, вот вам бумага, перо. Запишите свой вердикт в точности, пожалуйста. Приобщим к делу.

Глава 16. Герой

Вот не любил Николай водку. Не любил и не понимал. Сивухой воняет, горькая – аж скулы сводит и ни одна закуска, даже чёрный хлеб с салом с прожилками этот помойный вкус не перебивает. Вот отец настойку на черноплодке делает – это да. Вкусная, терпкая, под солёные огурчики и пироги с грибами ой, как хорошо уходит! Ни один праздник на Посёлке без батиной настоечки не проходит: и свадьбы, и похороны, и родѝны: «Вы уж не забудьте, Иван Осипович, своё винцо взять!». Горькие пьяницы, конечно, без «беленькой» не могут, тащат её везде, на стол ставят. Травятся, за нож хватаются… А ни вкуса в ней нет, ни радости. Вот болтается она сейчас в желудке вместе с жаркѝм и салатами – того и гляди обратно полезет. И зачем столько выпили?..

Знамо дело – зачем. Ещё в октябре ходили разговоры, что гараж-то уже забит весь, расширяться уже некуда: дальше улица. А в ноябре начальство завода объявило, что гараж будет преобразован в Автотранспортный цех. Всё оборудование вывезли на Тагилстрой, где за десять лет отгрохали Металлургический завод. Там уже был и бандажный, и копровый, и механический, и литейный, и газовый цех. С Петровичем и Степаном Николай попрощался, пожал руки: недосуг будет больше в сторожку в другой район бегать. Попили чайку в последний раз. Петрович всё костерил политику, Прибалтику. Кивнул Николаю: «Я тебя найду, как понадобишься».

Когда директор завода при всём честном народе пожал Николаю руку и поздравил с тем, что он теперь – начальник Автотранспортного цеха, то сначала не поверил. Оказалось, предложили месяц назад Катаеву, но он уехал с женой в Свердловск. Так что дело было давно решённое.

– Ты, Николай Иваныч, не тушуйся, – говорил Фёдор Фёдорович, – лучшей кандидатуры среди механиков не найти, гаражом ты руководишь давно. И вообще, ты герой у нас!

Рабочие вокруг понимающе заперемигивались, заулыбались, а Николай опустил глаза. Через месяц после визита дяди Стёпы – капитана Семёнова, в «Тагильском рабочем» вышла заметка. Коротенькая такая, но весь гараж гудел, как улей: обсуждали, как замнач Закусин помог милиции дело раскрыть. Целое покушение на убийство директора «Райпищеторга», которому тормоза в машине испортили!

– Так что, Николай Иваныч, – похлопал его по плечу директор, – принимай оборудование и подчинённых.

Николай и принял. А через неделю его инженеры и спросили: когда, мол, проставишься? Должность принял, а не обмыл, не по-людски это.

Вот и пришлось тоже у бати настоечки взять, у мамы Оли – огурчиков, пирожков с мясом. Посидели всей бригадой после смены в конторке за столом, отметили. Тостов разных наговорили. Кому-то хватило, а гулякам трёх бутылок мало показалось. Свою, «беленькую» достали. Николай вроде и выпил её немного, но яда сколь ни выпей – всё отрава.

Разошлись уже заполночь, когда на смену заступила охрана. Трамваи все уже, конечно, ушли в Депо. Последний автобус тоже укатил. До вокзала бригаду довёз слесарь Ушкуев, а дальше все разошлись пешком. И водка мало того, что не грела ещё и неприятно плескалась где-то внутри.

Николай к себе на Уральскую шёл один, подняв к озябшим ушам воротник барашкового пальто. Этот ноябрь выдался непривычно холодным: не ноябрь, прямо, а декабрь. Лютый северный ветер раскачивал жестяные плафоны уличных фонарей. Они едва разгоняли ночной мрак, в котором с трудом угадывались силуэты редких прохожих. Старые липы, вдоль улиц (их давно надо было срубить) раскачивались на ветру и жалобно скрипели, жалуясь на жестокий, порывистый сѝверко. На толстых тумбах дрожали края отклеившихся афиш. Заунывно гудели провода. Ночь была мрачной и Николай впервые ощутил, как одинок. Как придёт он в пустую квартиру и завалится спать в холодную кровать. А кто бы чаёк с малиновым вареньем поставил да печку растопил… Вспомнилось, как гуляли всей бригадой на свадьбе у Варвары, которая ему пирожки носила – нашла-таки себе пару пó сердцу! А он всё один. «Бобыль!» – сердился иногда отец.

Улицы были пусты, всех вымел по домам ветер. Видимо, было поздно даже для народной дружины. После убийства рабкоров Кедуна и Быкова в каждом районе дежурили по ночам отряды добровольцев со свистками и топориками. Поначалу несознательные граждане посмеивались над дружинниками, а потом, как те отбили женщину с получкой у ворья, как двух школьников домой привели, как подкараулили банду у овощебазы – так сразу уважать и доплачивать стали. Маленько, конечно, а всё ж приятно, да и признание.

Но даже дружинников с повязками красных платков на рукавах сегодня не было. Николай свернул к пруду и ветер стал сшибать его с ног. Он нырнул в узкий и тёмный Ленинский переулок между домами. Отдышался: изо рта шёл пар, как зимой. В ночном воздухе пахло снегом и мелькнула мысль о том, нормально налажено ли отопление в цеху, а то к январю в спецовке задубеешь.

Свет фонаря с улицы вдруг загородили две фигуры в овчинных полушубках. И подобраны будто для смеха: один высокий, как жердь, другой короткий и косолапый. Долговязый обошёл его со спины, и Николай понял, что заправляет тут коротышка.

– Заманал петлять, как заяц! – хрипло бросил он Закусину. – Вали его, Карандаш!

Николай успел инстинктивно качнуться вбок и удар ножа долговязого пришёлся по касательной, распоров пальто на спине. Он махнул кулаком, метя в щетинистую морду коротышки, но тот поднырнул под его рукой и ударил в живот. Николай, охнув, согнулся и упал на колени. Фраза «Вали его, Карандаш!» была как нельзя более доходчивой, и он понял, что сейчас его просто зарежут ни за что, ни про что. Николай решить «валить» коротышку, как вожака и, схватив его за ногу, дёрнул, опрокинув на спину. Бандит рухнул навзничь и коротко охнул.

Николай успел врезать ему в челюсть, а потом получил такой удар сзади, что обмяк на земле. Сверху раздалось:

– Больше не полезешь, гнида, в дела наши воровские!

Он попытался встать и получил пинок под рёбра. Охнув, ещё раз пожалел, что пил водку. Да и вообще пил. Голова кружилась. Движения его были заторможенными в отличие от бандитов, которые своё дело знали.

Николай собрался с силами и перевернулся, чтобы успеть отразить нападение. В тёмном переулке ничерта не было видно, одни силуэты. «Карандаш» занёс руку с ножом. Николай на автомате прижал колени к груди и резко оттолкнул его. Самое время было бежать. Он поднялся, опираясь о деревянную стену дома, и тут перед лицом ощерилась рожа коротышки, перекошенная от боли:

– Куда лыжи намыл, духарик? Я тебя так пёрышком распишу…

Удар он сначала не почувствовал, только между рёбер огнём вспыхнуло. Сжал голову коротышки и саданул о стену дома так, что тот осел и уже не дёргался. Уже потом, когда, шатаясь, вышел из переулка, стало больно дышать. Под пальто намокала кровью рана.

Второй удар пришёлся от долговязого, что выскочил следом. Николай уклонился, но как-то неловко, и лезвие ножа вместо горла разрезало грудь ниже ключицы. Бандит пнул его по ногам, и он упал, зажимая рану ладонью. Из переулка донёсся хриплый кашель:

– Короче давай, Карандаш! Мочи его… Да пошукай по верхам! Сысой базарил, у него получка должна быть!