Николай подул, чтобы чернила высохли. Подумал о том, что надо и маме Зое копию сделать. Она недавно письмо написала, прощения просила, что выгнала тогда из дома, о сестре рассказывала…

Из приоткрытого окна вкусно потянуло смолистым запахом уральских сосен. Где-то недалеко стрекотали кузнечики. Слышно было, как на часы заступил караул. А Николаю отчего-то чудился совсем не Урал. А место, где он сроду никогда не бывал.

«Хайноука на белорусском… А по-русски – Гайновка…»

Маленький рабочий посёлок рядом с заповедником Беловежская пуща. Жителей тысяч двадцать всего, не больше. Рядом – железнодорожная станция, старая лесопилка да деревообрабатывающий завод. Столовую открыли недавно, ещё вот собираются – кинотеатр. А почти год назад, в 1939 году, это был Бельский повет, польская земля. А сейчас – земля советская. Потому что здесь Польша во главе с Пилсудским не мирилась с СССР, а в Германии к власти пришёл Хитлер. Он захватил Польшу, и СССР заключил с ним союз о взаимном ненападении. И вот тогда, в сентябре 1939 года, Хитлер отдал часть Польши СССР, где и была Гайновка. Новая территория стала Западным Особым военным Округом, куда и отправили самых надёжных, самых подкованных командиров.

Леса красивые здесь, густые леса – мощные дубы, кудрявые клёны, мшистые ясени. Из-за влажности кажется, что теплее, чем на Урале. По крайней мере, в холода по ночам в казарме не лязгаешь зубами под казённым одеялом.

Но не погода беспокоит Николая, а слухи. Слухи о войне с немцами чёрными гадюками ползут кругом, и с каждым днём всё чаще. Германские войска подбираются всё ближе с каждым днём. Говорят, вместе с ними наступают венгры и финны. Здесь, на границе, слухов больше. Молоденькие солдаты смеются над ними – что им, всего два месяца, как призвали. А командиры постарше хмурятся, отмалчиваются. Про отпуск даже и не заговаривают.

«И ладно бы слухи. Но ведь вооружение наше – где оно? Где? На бумаге-то всё красиво, а в моей двести восьмой моторизированной дивизии всего пятнадцать лёгких «бэтэшек», Т-26 – вообще один, Т-38 и Т-40 – только для учёбы и годятся! А боеприпасы, подвозом которых я, как воентехник, командую – на чём их подвозить, спрашивается? Тридцать четыре бронемашины, из которых на ходу, дай бог, половина. Двадцать девять ЗИСов – живых из них – четырнадцать. Я-то уже передал начштаба список запчастей, которые надо поменять и немедленно: свечи, бензонасосы, задний мост, колодки… Только где теперь этот список? И когда ещё из Харькова наши подъедут с новенькими Т-34 с конвейера?.. Леса-то здесь красивые. Да. Все здесь в них и полягем…»

Николай очнулся с колотящимся сердцем за столом штаба. Дышать было больно, будто чёрная клешня с двумя молниями сдавила горло…

Уютно светила лампочка. Стрекотали кузнечики за окном. Войной не пахло.

Глава 6. Война, которой не было

Июньская жара спала и над Нижним Тагилом расцветал бархатный мягкий вечер. Шофёр-автотехник Николай Закусин машинально вслушивался в обороты двигателя райкомовского «Форда».

Только что он высадил у дома своего начальника – Шалву Окуджава, первого секретаря Нижнетагильского горкома. Тот всю поездку своим мягким грузинским акцентом рассказывал, как его семнадцатилетний сын, Булат, читал ему какую-то повесть. И не какую-то там сказку, которых уже целые тетради, а совсем серьёзную вещь, с которой можно в Свердловское областное издательство податься… А младший, Виктор, уже ждёт не дождётся, когда в школу пойдёт осенью, и во всём берёт пример со старшего брата…

– У меня тоже есть младший брат Виктор, – с улыбкой сказал Николай. – Тоже шофёром быть хочет.

Четыре года назад, после визита Сталина в Нижний Тагил в феврале 1937 года, кто-то пустил слух, что «сейчас-то дадут пинка этому грузинскому выскочке». Да не вышло. Николай сам видел, как Сталин, мрачный и серьёзный, закрылся вместе с первым секретарём Окуджавой в кабинете. Долго они оттуда не выходили и важные лица, сопровождавшие генерального секретаря, периодически осторожно стучались, но, получив недовольное «Занят!», замирали и вытягивались по струнке. Сталин и Окуджава вышли ближе к вечеру уставшие, поужинали, перешучиваясь. А наутро долго катались по всему городу, смотрели на Уралвагонзавод, новенькие двухэтажные домики в разных районах и строящиеся дороги. А потом вдруг новый цех открыли – танки делать… Хотя войны вроде ни с кем не ожидалось. Франция только с Англией бессильно пыхтели пропагандой, пытаясь развязать конфликт за конфликтом. Но, видно, хватило народу и Великой Войны – с её химическим оружием, ненавистью и пленными со всех сторон. Веймарская республика предпочитала держаться тише воды, ниже травы. И когда Хитлер и его приспешники забегали с воплями «Хайль!» и принялись резать лавочников, их арестовали – и на этот раз уже надолго. Писали, что отправили в какие-то трудовые лагеря – бороться и дальше, раз уж этот Хитлер сумел целый талмуд «Моя борьба» в тюрьме сочинить…

А рабочий день советского автотехника Николая Закусина был окончен и ехал он теперь в райкомовский гараж, чтобы поставить верного железного коня в денник. С того сна в войсковой части в Свердловске Николай тщательно следил за радиосводками и газетами, но о войне никто не говорил. Все хотели мира. Все хотели вкусно есть и хорошо жить. Заключались по всей стране новые контракты, приехала в город новая делегация чехов – строить новый район, открылось ещё с пять новых кинотеатров, а Тагилхоз завалил все магазины отборным мясом и молоком. Голодные годы вспоминались, как дурной сон.

И всё же именно сегодня, 29 июня 1941 года, Николай Закусин тревожно вслушивался в обороты двигателя «Форда»: не стучит ли, не воет? Не погнулся ли коленвал? Но нет. Всё с ним было хорошо, двигатель пел славно, как Утёсов в «Весёлых ребятах» – сам ведь за движком следил, берёг, как зеницу ока. Однако… слышался ему на улицах Тагила звук другого двигателя. Отечественного. Мощного. Шестицилиндрового.

Ведь точно так же он ехал сегодня во сне.

Нет.

Не так.

Во сне он гнал на тяжёлом «ЗИС-5» во весь дух, выжимая скорость по максимуму. В кузове что-то кричали солдаты, сержант Сулёма и младший лейтенант Антипенко – всё, что осталось от двести восьмой моторизированной дивизии.

А может, просто казалось, что кричали. Потому что лейтенант Закусин оглох от воя бомб, падающих с неба. В ушах звенело от ударной волны, которая настигла их группу в лесополосе и подбросила машину сзади. По губам из носа ручьём бежала кровь и капала на колени. Сквозь треснувшее лобовое стекло Николай видел только узкую ленту дороги на Белосток-Волковыск-Слоним…

Голова раскалывалась от боли. В ней только и билось: «Лишь бы успеть! Достать снаряды, бензин! Лишь бы ребята продержались под Зельвой! Лишь бы…»

Восемь дней войны пролетели, как восемь часов. Немцы напали подло: ночью. Тогда же тринадцатый мехкорпус и подняли по тревоге. На помощь двадцать пятому разведбату из войсковой части выехали ещё утром 22 июня 1941. И сразу в бой! Трое суток обороняли Браньск… сколько бойцов и техники там оставили!.. и отступили под шквальным огнём к речке Нурец – отбивались уже там.

Столько мёртвых зараз Николай не видел никогда. Вот ещё говоришь с человеком – и всё! В следующую минуту он лежит на гусенице танка, убитый осколками брони от башни, разнесённой немецким фаустпатроном. Или сражённый вражеской пулей из засады. И везде наши танки – подбитые, горящие, застрявшие в болоте. Машины перевёрнуты, кругом обгоревшие тела, страшно стонут раненые…

Небо стало чужим, немецким. С него сыпались бомбы, сея панику и хаос. А немцы снарядов не жалели… Связь пропала в первые же часы. Все, кто уходил её наладить, больше не возвращались. Боевых частей больше не было: люди рассыпáлись по лесам в попытке спастись. Людей с каждым часом оставалось всё меньше. Новобранцы просто сбегали, сходя с ума от ужаса.