– Да и не хочу я, – вздохнула гостья, – замуж больше. А деточку хочу. У тебя своих пятеро. Отдай мне Райку, – упрашивала она. – Я её к вам завсегда отпускать буду.

– А! – ухмыльнулась Дарья. – А мать вернётся? – Она искоса посмотрела на Катерину.

– Вернётся – отдам, не моя же. – Она огляделась по сторонам и, не заметив Райку, продолжала: – А не вернётся – кто о девочке позаботится? У тебя своих забот хватает. А ей уже десять. И одёжку надо, и учиться! Отдай.

Дарья колебалась. От Проскофьи пять лет известий нет. Отец где-то лежит в безымянной могиле. Сирота её племянница.

– Ладно, – натянула рукавицы Дарья и начала собирать дрова. – Давай у неё спросим. Захочет – пусть идёт. А нет – заставлять не буду, всё же братушкина кровинка. Ничего от него не осталось.

Райка, услыхав такой расклад, потихоньку убежала за сарай. Спряталась от всех. Сердце колотится, и страшно ей, и отчего-то радостно. Смотрит она, как корова медленно траву жуёт. Большой живот у Бурёнки. Нагуляла летом она телёнка. Вот родится он, мамка покормит его, и заберут бычка или тёлочку. Отдадут в чужой дом. И уже не вернут. «А я всегда могу сюда приходить. Только что мне тут делать? Мой дом дальше по улице, где папка с мамой жили, меня растили, Анютка родилась. Чужая я здесь». Впервые подумала Райка о своём положении. «Чужая Катерине. Только как она за меня просила! Она одна, и я одна. Вместе уже будет не так горько нам с ней». Разболелась голова у Райки. Мысли крутятся как волчок, не зацепить, одни эмоции, всё смешались воедино, не разобрать. Стала она косынку развязывать. Ослабляет узелок, а сама думает, что Катеринин это подарок. «Хорошо, должно быть, жила она с мужем. И еды у неё, поди, больше нашего. И места побольше. Ладно, пойду к ней. Вернуться всегда успею».

– Райка! Райка! – кричала тётка. – Куда запропастился этот чёрт?

– Я здесь, – отозвалась девочка и вышла во двор.

Женщины молча смотрели на неё. Райка виновато опустила голову. Тётка заворчала, что девочка опять сапоги перепачкала. Катерина только улыбалась, глядя, как ребёнок неловко с ноги на ногу переступает.

– Тётя Катя тебя к себе жить зовёт, – наконец сказала Дарья, – пойдёшь?

Сердечко, которое билось птичкой в груди, вдруг успокоилось, затихло всё в голове. Стало так ясно и ровно внутри. Райка хотела ответить, но только кивнула головой. Слова застряли в горле. Вдруг появилось желание убежать, но Катерина позвала к себе. Райка застыла, не зная, что ей делать.

– Ну, иди собирайся, раз так, – сказала ей тётка. Райка рванула в дом, захлопнула за собой дверь и зарыдала. Слёзы лились и лились по лицу, а она, в оцепенении, продолжала молчать.

– Давай недолго, сейчас сразу и пойдёшь, – услыхала она и кинулась собирать скудные пожитки. Несколько тетрадок, карандашей, букварь, пара каких-то вещей, из остального она давно выросла, мамино письмо, папина металлическая коробочка из-под леденцов, в которой он хранил табак, вот и всё. Огляделась. На столе ничего. На кровати теперь её сестра одна спать будет. Или подселят младшую. Это теперь её не касается.

Райка вышла во двор.

– Немного у тебя вещей, – весело заметила Катерина. Девочка ещё крепче прижала их к себе.

Проходя мимо тётки, Райка остановилась. Дарья обняла её крепкою рукой и, Райке даже показалось, всплакнула.

– Ну да ладно. – Она легонько оттолкнула племянницу. – Приходи, не забывай, не чужие ведь.

Катерина хотела помочь девочке нести ношу, но Райка не выпускала ничего из рук.

Дом Катерины был далеко, на другом конце деревни. Хата, как и все, небольшая, в одну комнату с деревянной переборкой для спальни. Перегородка не доставала до стены, и создавалось впечатление общего большого пространства. Посреди находилась печь. За нею кровать. За стенкой ещё одна. У входа стол с буфетом. Здесь и готовили на печи. В комнате стоял ещё один стол для гостей.

Катерина провела девочку за печь.

– Тут тепло. Здесь будешь спать? – Райка согласилась, рассеянно оглядываясь вокруг. – За столом уроки учить будешь. Клади всё на стол, – Райка удивилась, – потом разберёшь. Пойдём, чай попьём.

Пили из высоких керамических чашек, расписанных петухами. У Шамариных были только белые металлические кружки с отбитыми краями да ручками. Ели пустые блины, но свежие и ещё даже тёплые.

Райка осматривала стены. Напротив входа висел портрет мужа Катерины. С него смотрел ещё совсем молодой мужчина с открытым взглядом немного прищуренных глаз. Этот взор неотступно преследовал повсюду. В любой точке комнаты казалось, что хозяин избы внимательно наблюдает. И в хитром изгибе век виделось, что ему известны все проказы и тайны ребёнка. Пониже карточка, где они были вдвоём. Иван на ней выглядел счастливым, а Катерина сдержанно серьёзной и обжигающе красивой. И ещё чьи-то родители.

– Ну, ты пока осваивайся, а я пойду управляться. – Катерина поставила кружку на стол и засобиралась.

– Я могу помочь, – вызвалась Райка.

– Ещё поможешь, – остановила её женщина, – пока привыкай.

Катерина ушла доить корову, собирать дрова для печи. Райка осталась одна в доме.

Сбоку в буфете блестели рюмки и пузатые разноцветные кружки. За нижними дверцами вкусно пахло хлебом и вареньем. За печкой капал рукомойник. В отгороженной комнате кроме кровати стоял высокий шифоньер во всю стену с тремя дверцами. Райка не смела туда входить. Медленно она прошла в большую комнату, взяла со стола папину коробочку и письмо матери, легла на свою новую кровать и прижала вещи к груди.

Подушка оказалась мягкой, от покрывала пахло мылом. В доме было тепло, тлела печь. В тишине равномерно тикали часы. Всё было настолько хорошо и спокойно, что начало казаться ненастоящим. Звуки отдалялись. Райка уснула.

С Катериной они быстро подружились. Женщина старалась для девочки как могла. Та в ответ всё делала, чтобы не огорчать её.

Зимой заболела учительница. Школу распустили. А ближе к весне в деревню приехал новый педагог. Звали её Фурс Мария Васильевна. Она оказалась немного постарше Катерины. Собранная, энергичная, новая учительница единственная в деревне ходила в сапогах, вместо фуфайки носила пальто и шапку, на волосы, собранные в пучок. Платья у неё было два: синее и коричневое, разного фасона, пока неизвестного местным бабам.

Поселили учительницу в Райкином доме. Девочка ревниво смотрела на знакомые окна, проходя мимо, стараясь избегать встреч с неизвестным человеком.

Мария Васильевна приступила работать в две смены. Дисциплины в классах не было, но ребята побаивались новую учительницу. Фурс решила не терять этого шанса, сразу всё взяла в свои руки, рассадив учеников так, чтобы забияки не отвлекали тихонь, сильные могли помогать слабым. Она начала знакомство с детьми, записывая себе в блокнот какие-то пометки. Однажды ребята попросили её тоже рассказать о себе. Эта идея им показалась забавной.

– А почему у вас такая странная фамилия? – спрашивали ребята. – Бабы говорят, что вы еврейка, и у вас всю семью расстреляли, а вы из Германии сбежали.

– Сама ты еврейка! – прокричал кто-то в ответ. Дети зашушукались. Послышалось недовольное сопение.

Мария Васильевна внимательно слушала их. Она то улыбалась, то хмурила брови, думая, что ей ответить.

– Ну и сказочницы ваши мамы, – наконец произнесла она, прикрывая ладонью порозовевшую щёку. Пальцы у неё дрожали. И дети начали смолкать при первых же её словах.

– Фамилия моя совсем не еврейская, а имеет древние церковные корни, с абсолютно славянским происхождением.

– Так значит, вы из поповких? – подшутил кто-то. Дети хотели захохотать. Но Мария Васильевна их остановила.

– Моя фамилия так стара, что, возможно, была ещё и до крещения Руси, когда и попов, как ты говоришь, не было.

– А когда это было? При царе Горохе? – не унимались ученики.

– Ну православие на Русь принёс князь Владимир, из Византии, а не царь Горох.

Дети засмеялись. А неугомонный ученик смутился и притих. Множество глаз следило за каждым движением молодой женщины.