Кому пойдёт имя "Маврикий"? Чёрному от солнца пахарю или лесному схимнику1, чей звериный дух за давностью стал запахом увядших роз. О чем думала Хлоя Вардас, когда давала это имя своему младенцу? Её мальчик родился светлокожим, голубоглазым, с курчавыми светлыми волосами. Такими были его древние предки, не смешавшие кровь с южными варварами. Таких почти не осталось среди современных эллинов, не отличимых от осман. Среди чёрных голов афинян его светло-золотистые кудри видно было издалека – белая овца в чёрном стаде. Овца с постыдной тайной, предатель в голодной, но гордой Элладе.

Его друзья в годовщину Фермопил и в День Освобождения рисовали синие кресты на щеках и лили вино под ноги пластмассовой Паллады. Они чертили на фанере плакаты и горланили у посольства Республики Эквиций, виновной во всех эллинских бедах, а Маврикий тайком выводил в тетрадке: Мауриций Варда. Это имя звучало иначе, в нём бился на ветру тугой пурпур с золотым орлом – Маврикий мечтал об Эквиции.

Этим утром желание стало особенно острым – его уволили. Начальник, хозяин мелкой конторки, клепавшей на коленке приложения для торговых точек, вместо последнего жалования выдал ему на всю сумму список выдуманных штрафов. Выбор был невелик – идти домой с пустыми карманами целым или с переломанными рёбрами – карманы в любом случае останутся пусты. Маврикий выбрал первое.

Он шёл по разбитой дороге, мимо облупленных стен, сплошь заклеенных политическими плакатами и объявлениями дешёвых гетер, мимо торговцев – крикливых, с подгнившими фруктами, и тихих, с бутылками самодельного узо2 за пазухой, мимо пекарен с дурманящим запахом горячих лепёшек, где руки сами тянется к хрустящему горячему боку, и лучше не доставать их из карманов.

Мауриций вывернул из переулка на Патисион и врезался в толпу. Тысячи злых и весёлых эллинов шли к центру столицы. "Свобода или смерть!" – крикнул кто-то, и старый клич покатился по толпе в обе стороны. Эти слова что-то значили, когда Эллада была частью Османской империи, а какой смысл в этих словах теперь? Свободы – хоть топись в ней, в смерти тоже никто не ограничивает, а ничего про хорошую жизнь в этом кличе нет. Криком люди глушат бурчащие животы, которые могли быть полны, не отвернись от Эллады Эквиций.

Когда эллины восстали, Эквиций помог. Сильно напрягаться не пришлось: несколько легионов встали лагерем на османской границе во Фракии, и этого хватило, чтобы Константинопольский султан охладел к своей мятежной окраине. Не вмешайся Эквиций, османы утопили бы Элладу в крови, но Эллада получила свободу. Как женщина, избавившаяся от мужа-тирана, она уничтожила всё, что напоминало о прежней жизни, посрывала мечети с минаретами, и теперь гордилась быть единственной страной в мире, где нет ни мечетей, ни минаретов.

А Эквиций полностью потерял интерес к освобождённому народу. Освободил и не накормил. Как его было не возненавидеть? Да поделись Маврикий своими мечтами с окружающими земляками – его разорвут на части и пойдут спокойно дальше, пятная кровавыми подошвами асфальт. Все эти Яннисы, Йоргосы, Демисы вовсе не кровожадны – кровожадна толпа, а они, влившись в неё, оставили имена снаружи.

– Парень, пошли с нами! Врежем им! – ткнул его в плечо какой-то здоровяк. Маврикий не хотел никому врезать, он хотел уехать.

В Эквиции – широкие проспекты и густые парки, там вежливые вигилы3 сдержанно улыбаются прохожим, а прохожие исполнены достоинства, потому что сыты и уверены в завтрашнем дне. Там по дорогам ездят роскошные автомобили, а не бродят толпы обезумевших бедняков. Там никто бы не выбросил на улицу человека, не выплатив жалованье, потому что в Эквиции закон и справедливость, а в Элладе только право сильного.

Бессильная ярость голубем билась в горле, Маврикий и сам отрастил бы крылья и улетел на запад. Прямо сейчас взмыл бы из этого смрада в свежий воздух и умчался, но не на чем, не растут, даже между лопаток не чешется.

Дома ждали мама и старший брат в инвалидной коляске. По виноватым глазам Маврикия они сразу всё поняли.

– Почему? – спросила мама.

– Просто не заплатил, насчитал штрафов ни за что.

Мама молча встала и ушла в свою спальню.

– Мам, а что я мог сделать? У него брат полицейский! – крикнул Маврикий в закрывшуюся дверь. Ответа не было.

– Опять без ужина, – вздохнул брат и взялся за ободы колёс.

– Маркос, это несправедливо!

– Хочешь справедливости? – брат зло качнул головой. – Давай по справедливости. В почтовом ящике я сегодня нашёл интересное письмо. Такая марка на конверте красивая – бордовая, с золотым орлом.

– Пурпурная… – поправил Маврикий, скрипнув пересохшим горлом.

– Да хоть фиолетовая. Значит братик сбежать от нас решил, бросить – выживайте, как хотите! Не, я тебя прекрасно понимаю, и сам бы сбежал, если б было чем…

– Ну всё же не так! Я не бросаю вас, я буду помогать! Каждый месяц буду присылать деньги. Больше, чем мог бы тут заработать!

– Ну да, конечно. Начнётся новая, сытая жизнь, ты и думать о нас забудешь. По справедливости, мне б это письмо порвать. Мать тебя родила, выкормила, вырастила, тряпки покупала, учёбу оплатила. И я, братик, тоже на тебя пахал, пока ноги не отнялись. Ты нам до смерти должен!

Маврикий хотел возразить, но брат угрожающее нахмурился, на крепких руках, сжимающих ободы, вздулись вены.

– Молчи! Если я письмо порву, тебе придётся снова писать своему хозяину в Эквиций – потратишься на пересылку, потеряешь время, а, может и работу – зачем ты ему, такой неорганизованный?

– Что ты хочешь?

Маврикий вдруг осознал, что очень хочет ударить брата, не просто ударить, а бить, колотить со всей дури, пока тот не потеряет сознание или даже умрёт. Лицо брата расплылось до узнаваемости, кровь стала водой, а сам Маркос Вардас – бездушным препятствием. Это нелепое существо с руками толщиной со свиной окорок и неуклюже вывернутыми ногами перегородил своей коляской выход в новую жизнь. Кулаки сжались сами, и брат это заметил.

– Выкинь из головы, – сказал он. – я даже без ног намного сильнее тебя. За письмо я хочу тысячу драхм. Я знаю, они у тебя есть.

– Откуда? – задохнулся Маврикий.

– Откуда есть или откуда я знаю? Вот тебе третий урок справедливости. Я нашёл твой тайник и исписанные бумажки. Подпись себе придумываешь, Мауриций Варда? – это имя он произнёс, как на пурпурное знамя плюнул. – Тайник я нашёл, а деньги не взял: я не вор, не краду даже краденое. У нас с мамой краденое!

– Это моё, я откладывал на отъезд!

– Паршивое оправдание, братик. Выживаем мы вместе, и всё, что у нас есть – общее. Неси деньги, мы есть хотим.

– На что же я уеду?

– Укради, ограбь, убей – сделай то, что никогда не делал! Если хочешь уехать – придумаешь.

Маврикий так и сделал, со стыдом и ненавистью к себе. Когда в салоне третьего, но невероятно роскошного для него класса стюардесса терпеливо показывала Маврикию, как застегнуть ремень, его брат Маркос открыл дверь кладовки, где хранились тёплые вещи. Вместо дорогой кожаной куртки к вешалке был прицеплен конверт. В нём лежали четыреста драхм и короткая записка: "По справедливости. У нас всё общее". Маркос хмыкнул и выкатился в кухню. Он положил деньги на обеденный стол, а конверт с запиской покрутил в руках, поднёс к носу, даже на просвет глянул.

"Всё б тебе под горку…" – усмехнулся он и спрятал его под сиденье коляски – на память.

***

В огороженном углу зала прилёта аэропорта Аугусты4 сгрудились эллины. Они жались друг к другу, маскировали смущение громкими разговорами и натянутым смехом. Несколько увешанных дутым золотом женщин с жадными чёрными глазами, пара десятков смуглых мужчин в куртках из свиной кожи и туфлях с загнутыми носками и Маврикий Вардас – тоже в коже, тоже в ультрамодных для Афин туфлях, но светлокожий и белокурый. Чужой.