— Ты такая хорошая, блядь, девочка, принимаешь меня всего, вот так, Коралина, — я скрежещу зубами. — Я собираюсь наполнять тебя всю, пока ты не переполнишься мной.

Я говорю резче, чем хочу, но все кажется таким порочным, когда я пытаюсь насладиться каждым дюймом своей длины, проникающим в мой новый дом. Она смотрит на меня в отражении, ее глаза слезятся, и она тает для меня. Она мягкая и пропитывает все вокруг, поглощая меня, как волна.

Моя рука отпускает ремень, я кладу обе руки ей на бедра, сжимая ладонями ее нежную кожу, используя как рычаг, чтобы погружаться как можно глубже с каждым толчком. Она вздрагивает, сладко постанывая, так близка к тому, чтобы свалиться с обрыва, и мои яйца напрягаются, желая последовать за ней с этого обрыва.

Не чувствуя себя достаточно близко, я обхватываю ее руками за талию, притягивая к себе. Она вскрикивает от смены положения, мой член оказывается так глубоко внутри нее, пирсинг атакует ее точку G до такой степени, что это почти слишком.

Но мне никогда не будет достаточно.

Ее упругая попка упирается в верхнюю часть моих бедер, когда я толкаю ее вверх и вниз по своему стволу, используя ее киску, чтобы массировать мой член, как игрушку. Я трахаю ее так, словно она принадлежит мне, чтобы погубить, потому что так оно и есть. Я разрушу все, что она знала раньше, и упаду на колени, восхищаясь красотой того, во что она превращается.

Я прижимаюсь губами к ее шее, прерывисто дыша ей в ухо, ощущая вкус пота, стекающего по ее горлу.

— Намочи мой член, детка. Кончи на меня. Покажи мне, как тебе хорошо со мной, — стону я, чувствуя, как она уже начинает расслабляться, как тугая пружина внизу ее живота разрывается надвое.

— Черт, черт, черт, о боже мой, — ругается она, напрягаясь в моих объятиях.

Ее киска душит меня, изголодавшееся притяжение доводит меня до предела, когда она изливается на мои бедра, пульсируя вокруг моего члена, пока я не наполняю ее своей спермой.

— Коралина.

Ее имя звучит мольбой в изгиб ее шеи, пока я продолжаю изливать свою сперму в ее мокрую киску, трахая нас обоих на волнах нашего оргазма. Даже когда она вжимается в меня, как марионетка, потерявшая ниточки, она все еще стонет и хнычет, покачивая бедрами, встречая каждый мой толчок.

Я никогда не хочу выходить из нее, никогда не хочу покидать ее тело.

Она — опиум. Наркотик, вызывающий привыкание, от которого я никогда не захочу отказаться. Это едва уловимое, сладкое жжение наркотика, вводимого в кровь, его нити обволакивают твой разум, заманивая тебя в то укромное местечко, где прячется нежный шепот и сладкое облегчение.

В ее теле заключен покой. Тихий покой после того, как мир годами давал мне только войну. Тишина, которую жаждет хаос внутри меня.

— Сайлас, — шепчет она, откинув голову к моему плечу. — Думаю, у тебя получилось. Я официально разрушена.

Я наклоняюсь к ее шее и осыпаю поцелуями, проводя языком под ремнем, чтобы успокоить покрасневшую кожу. Улыбаюсь, пока нахожусь еще в ней.

— Ты тоже меня разрушила.

Разрушила страх любить из-за неизбежной потери.

Смерть — это не возможность, это необходимость для каждого из нас. Страшно осознавать, что в любой момент нас могут забрать, в одну секунду мы здесь, а в следующую — уже нет. Еще страшнее, когда ты любишь кого-то и знаешь, что, что бы ты ни делал, он умрет.

Но она того стоит. Стоит боли, стоит страха, стоит горя, если она уйдет раньше меня. Она на вес золота, и я хотел бы уничтожить всех, кто заставлял ее чувствовать себя не такой. Как будто любить ее — это сложно.

Любовь к Коралине Уиттакер стоит неизбежной смерти.

Тишина, повисшая в воздухе, разбивается вдребезги, как стекло, когда звонит мой телефон. Хорошие вещи редко бывают долговечными, и этот момент покоя? Ничем не отличается.

Одного предложения достаточно, чтобы война вернулась. Неудержимое разрушение. Здания рушатся, памятники рассыпаются, а все хорошее превращается в пепел.

— У нас чертова проблема.

31. О, БРАТ

Сайлас

Красно-синие полицейские огни освещают фасад дома детства Алистера Колдуэлла.

Кажется, он впервые ступил на эту территорию с тех пор, как два года назад покинул Пондероза Спрингс. В этих стенах не жило ничего, что стоило бы посетить. Сколько бы раз мать и отец ни пытались умолять его вернуться домой, вернуться и занять свое законное место, чтобы у них был сын, которому они могли бы передать свое наследие.

Как будто они не относились к нему, как к мешку с запчастями, с самого его рождения. Как будто они не создавали его в «чашке Петри»³⁸ на случай, если с его старшим братом Дорианом что-то случится.

Если бы они только знали, как сильно пожалеют о том, что выбрали его старшего брата своим наследником.

— Чертов трус! Даже не можешь выйти и посмотреть мне в лицо!?

Глухой удар тела Истона Синклера о дверь полицейской патрульной машины отдается эхом, когда я выбираюсь с переднего сиденья своей машины.

Я бросаю взгляд на Рука, мы оба стоим в нескольких шагах позади Алистера и Тэтчера.

Какое отношение к этому имеет семья Колдуэлл? Из всех мест, где мог появиться Истон, он выбрал именно это?

Тэтчер подходит к офицеру, который обхватил Истона руками, и пытается затолкать его на заднее сиденье с застегнутыми на спине наручниками.

— Не возражаете, если у нас будет несколько минут, прежде чем вы его заберете? — он поднимает несколько стодолларовых купюр между пальцами, ждет секунду, пока старший полицейский берет их у него, и убирает наличные в карман.

— У вас двадцать минут.

Он захлопывает дверцу машины, прежде чем развернуть Истона лицом к нам, позволяя ему облокотиться на машину, и отходит, чтобы дать нам время, за которое мы заплатили.

Глаза Истона затуманены, кожа бледная и потная. Я не знаю точно, сколько времени прошло, но если бы мне пришлось гадать, то я бы сказал, что прошло несколько месяцев с тех пор, как Истон Синклер был трезв.

От него мерзкими волнами исходит запах спиртного, и мой желудок сворачивается от аромата грязи и алкоголя.

— Конечно, вы четверо явились, — он скалит зубы. — Уэйн Колдуэлл позвонил тебе, чтобы ты его спас?

— Какого хрена ты здесь делаешь, Синклер? Стивен прислал тебя сюда, чтобы ты попытался нас подставить? — спрашиваю я.

— Почему бы тебе не спросить Алистера?

Истон Синклер всегда был предсказуем. Он выполняет приказы, как побитая собака, и редко сходит с намеченного пути.

Я не знал этого парня. Он не был тем человеком, которого я ненавидел с детства. Он был незнакомцем. Что делало его гораздо более опасным сейчас, прежде чем я смог бы предугадать его следующий глупый шаг. Сейчас? Царила атмосфера неуверенности.

Но не он застал меня врасплох.

Это сделал человек, которого я называл братом.

— Кто тебе сказал.

Что-то меняется, когда Алистер говорит. Все становится напряженным, затрудняя дыхание, превращая кипучую энергию в мстительный холод.

Плечи Тэтчера напрягаются, когда он смотрит на нашего друга, брови поднимаются в замешательстве, и в его глазах быстро, словно мимолетная искра, мелькает обида, прежде чем он возвращается к пассивному виду Пирсона.

— Стивен был достаточно любезен, что позвонил мне сегодня, просто чтобы сказать, что я всю жизнь носил неправильную фамилию, он почувствовал, что пришло время, — Истон выплевывает эти слова так, словно они обжигают ему язык. Его глаза остры, как ножи, и чистая ненависть, исходящая от него, была ощутима. Презрение и отвращение, направленное на Алистера.

— У твоего отца даже не хватает смелости выйти и посмотреть в лицо сыну, на которого он никогда не претендовал.

Вокруг нас сгущается напряжение, по мере того как связь, которую мы годами взращивали, ослабевает. Я чувствую, как нить, соединяющая нас четверых, рвется и извивается. Предупреждение о том, что мы находимся на грани разрыва, того, что, возможно, никогда не сможем восстановить.