Насколько проще быть устрашающим. Если люди боятся тебя, они не рискнут подойти близко.

По правде говоря, я не знаю Коралину.

Вообще не знаю.

Ни того, что заставляет ее смеяться, ни ее любимого цвета. Кем она хочет стать, когда вырастет, или есть ли у нее аллергия на моллюсков.

Вот что делает это… странным для меня. У меня есть связь с человеком, которого я почти не знаю.

Я не знаю ее так, как большинство, но я знаю ее так, как никто другой никогда не узнает.

Наши травмы — это родственные души, эмоциональные потрясения, которые разделяют два незнакомца на переплетении путей. Мы оба бежали, пытаясь забыть, и прошлое наказывает нас обоих за это.

«Свет», как организатор этого мероприятия, был для меня просто неким бонусом.

Хеди Тенор пришла в компанию моего отца, когда та только создавала организацию, и попросила нас стать соучредителями. По словам совета директоров, это был способ связать имя Хоторна с чем-то хорошим.

Я отказался.

Вместо этого я выписывал ей чек, когда им требовалось финансирование или пожертвование от имени Розмари. Я не хотел, чтобы эта организация, работа Хеди и ее боль стали инструментом маркетинга для «Хоторн Технолоджи».

Эти девочки заслуживают большего, чем просто жалость.

— Что ты видишь?

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, неподвижно стоящую рядом со мной. Между нашими плечами расстояние в несколько дюймов. Знает ли она, насколько это очевидно? Как она физически и эмоционально держит других на расстоянии?

Я прослеживаю взглядом изгиб ее изящного носика, ногтями цвета индиго она заправляет прядь белых волос за ухо.

И что же я вижу?

Девушку, которой так или иначе восхищается почти каждый мужчина в этой комнате.

Не только потому, что она художник, а потому что она обаятельна. Это не имеет ничего общего с ее красотой. Многие женщины красивы, но именно так она незаметно привлекает к себе внимание, не подозревая о том, какой эффект производит на окружающих. Это проявляется в ее походке, жестах при разговоре, осанке.

В ее глазах появляется отрешенный блеск, из-за которого губы вытягиваются в прямую линию. Это делает ее неприступной, как будто ты не хочешь тревожить мысли, которые витают у нее в голове.

И все же…

Ты, блядь, ничего не можешь с собой поделать. У тебя практически нет выбора, кроме как увидеть ее поближе.

Не помогает и то, что серебристое платье, в которое она одета, облегает каждый изгиб, струится ниже груди и обнажает левую ногу чуть ниже бедра, подчеркивая изящество ее убийственной фигуры.

Я поворачиваюсь обратно к картине, засовывая руки в карманы.

— Человек, который слишком много думает и слишком мало говорит, — произношу я, гадая, оказывает ли мой голос на нее такой же эффект в этой освещенной комнате, как и в тени безмолвного коридора.

— В рейтинге Forbes «30 до 30» не упомянули, что ты искусствовед, — краем глаза я наблюдаю за тем, как она скрещивает стройные руки на груди.

— Ты веришь всему, что читаешь обо мне?

— То немногое, что я читала, похоже, было ложью, — я не упускаю из виду, как она выделила слово «немногое», желая напомнить мне о том, как мало я волнуюее. — Говорят, ты неразговорчив. Однако, похоже, это не так.

— С тобой.

Мой ответ удивляет ее. Может быть, это из-за честности, а может быть, из-за ее недоверия. Это правда, что я мало разговариваю, ни с незнакомцами и не ради веселья, но мне нравится разговаривать с ней.

Мне нравится знать, что кто-то хочет слышать мой голос, и, хотя она отрицает это, она хочет быть этим кем-то. Я думаю, что Коралина Уиттакер думает обо мне чаще, чем ей хотелось бы, чтобы я знал. Что она испытывает ко мне любопытство из-за той ночи в «Вербене»? Когда мой голос был единственным, что удерживало ее от падения за грань?

Я почувствовал это.

Эту связь. Ту, которую я почувствовал, когда увидел, как она покидает поместье Синклеров. Ту, что я почувствовал, когда навещал ее в больнице. Тот тайный язык, который понимали только мы двое, когда она звонила мне. Та маленькая ниточка судьбы, которая не позволяла мне отвести от нее взгляд в том клубе.

Она вибрировала между нами, как секрет.

Ее убивает, что она не может взять в руки ножницы и разрезать ее.

Меня убивает то, что я хочу большего.

Я не должен желать большего ни от кого. Особенно от нее.

— Это должно заставить меня почувствовать себя особенной?

Я поворачиваю голову в ее сторону, и наши глаза впервые за сегодняшний вечер встречаются. В них нет ни капли застенчивости. Она выдерживает мой взгляд, одна темная бровь выгнута дугой, накрашенные темно-красные губы образуют линию, которая не подразумевает веселья.

Сурово красива, с очень небольшим оттенком мягкости на лице.

Ее каштановые волосы спадают за плечи, а белые пряди спереди заправлены за уши, чтобы продемонстрировать бриллианты, пронзающие мочки. Каждое ее движение кажется расчетливым, как будто она отточила искусство самосохранения в мире, который учил ее быть осторожной.

— Что-то вроде этого, — дразню я, не разрывая зрительного контакта.

Она хочет, чтобы люди воспринимали ее равнодушной.

Но она не может скрыть теплоту в своих глазах цвета каштана. Они не могут лгать. Несмотря на отстраненность, холодное безразличие, напоминающее окружающим о дистанции, которую она держит между собой и миром, в глубине скрывается более мягкое существо.

Невидимая крепость, которую она возвела вокруг себя, защищает ее от всех. В том числе и от себя самой, я полагаю.

— Ты выследил меня, чтобы поблагодарить? — выдыхает она, сверкнув глазами. — Или тебе нужны извинения за то, что я сбежала из «Вербены»? Дай мне знать, что я могу покончить с этим, и мы могли бы вернуться к тому, что никогда не знали о существовании друг друга.

Думаю, какая-то часть меня может быть садистом, раз мне это нравится. Зная, как меня не беспокоит ее язвительность, упрямство, которое делает ее злой. Я не враг Коралине, но я представляю угрозу.

Она знает, что на меня такое отношение не действует, и это доводит ее до бешенства.

Это мило.

— Почему я заставляю тебя чувствовать себя неуютно, Коралина?

Ее голова дергается, брови нахмурены, как будто я ее ударил.

— Это не так, — твердо говорит она, высоко подняв подбородок.

— Ты напряжена, — бормочу я.

Уголок моих губ слегка подергивается, и ухмылка, которую я не могу предотвратить, расползается по моему лицу, когда ее брови взлетают к линии роста волос. Несомненный розовый румянец окрашивает ее загорелые щеки.

Может, я и не умею общаться с людьми, но разбираться с головоломками у меня получается охренительно.

Я ей не враг. Я — угроза.

Коралину тянет ко мне, и это ее беспокоит. Так сильно беспокоит, что я могу получить худший из ее ядов, если буду слишком настойчив.

— Прости? — Коралина насмехается, обижаясь или, по крайней мере, пытаясь обидеться.

— У тебя напряженная поза, руки скрещены — если ты продолжишь сжимать их так же сильно, то на коже останутся отметины от ногтей, — я слегка наклоняю голову, ловя момент, когда она ослабляет хватку. — Твое тело говорит мне, что тебе некомфортно. Я спросил почему.

Мимо проходит официант с подносом пузырящегося шампанского, и она берет бокал, осторожно держа его между пальцами, и опускает взгляд, прикрывая глаза.

— Я просто хочу знать, чего ты от меня хочешь. Я бы предпочла просто покончить с этим. Нет необходимости в прелюдии.

Я провожу языком по передней части зубов, прикусывая губу. Когда я киваю, молча хваля ее за сексуальный подтекст, она стоит прямо, самодовольная, словно только что передвинула свою пешку к моему заднему ряду, пытаясь перевести ее в ферзя, чтобы поставить шах и мат.

— Что я могу от тебя хотеть?

— Ну… — она вздыхает, подносит бокал с шампанским к губам и делает глоток, — теперь я в долгу перед тобой за две услуги.