— Заткнись, — говорю я ему. — Твои запястья связаны для твоей же безопасности. Если ты двинешься, попытаешься сбежать, стяжка вокруг члена окажется туго стянутой. Чем больше ты двигаешься или сопротивляешься, тем туже она будет. — Я отступаю на несколько шагов. — Ты понял идею.

Бунтовать — в нашей природе. Лоусон паникует, пытается освободить запястья и воет, когда давление пластиковой стяжки на его члене усиливается.

— Ты сможешь выбраться через несколько часов, — говорю я. — Когда закончится действие Виагры. — Я выбрасываю пивную бутылку в мусорное ведро. — А пока мне нужны ответы.

Он начинает кричать, и я прижимаю кончик лезвия к его горлу.

— Есть еще один способ закончить все быстрее. — Я надавливаю кончиком ровно настолько, чтобы пролить кровь, чтобы он понял серьёзность моих намерений.

— Какого хрена…? — Лоусон все еще был в панике, но, по крайней мере, перестал дергаться. Прогресс.

Жду, пока он успокоится. Затем сажусь напротив кровати.

— Чего вы от меня хотите? — Спрашивает он.

Это правильный вопрос. Это не лучшая моя ловушка, но иногда дешево и сердито — лучший вариант. Скромная ловушка, подходящая к преступлению. Я уверен, что его жена, сидящая дома с новорожденным, со мной согласится.

Лоусон не может знать, кто я. Информация, которая мне нужна, может выдать мою личность. Даже невнимательный техник может собрать все детали воедино. Я мог бы просто убить его, когда закончу, но тогда останется тело. Еще одно грязное убийство.

Кроме того, я стараюсь приберечь настоящее развлечение для более крупной рыбы.

— Один мой друг пропал, — начинаю я. — Полиция не разглашает информацию о последнем убийстве. Мне нужно знать, является ли эта жертва моим другом. — Я делаю паузу. — Он должен мне денег.

Лоусон тяжело дышит через маску.

— И это все?

— Много денег, — добавляю я.

— Жертву зовут Кристиан Зинковски. А теперь отпустите меня.

— Как прискорбно, — говорю я, вставая. — Это действительно мой друг. — Я стою у изножья кровати. — Мне нужно знать, кто его убил.

Он колеблется, прежде чем сказать:

— У меня нет этой информации.

— А я думаю, что есть. — Я пинаю кровать, заставляя матрас подпрыгнуть. Лоусон матерится, каждое движение заставляет его вздрагивать.

— Ты расскажешь мне все, что знаешь о Кристиане Зинковски и месте преступления. Я знаю, что расскажешь, потому что, несмотря на все, что ты натворил сегодня вечером, ты не хочешь, чтобы твоя семья пострадала. Чарити любит собирать фотогалерею своих клиентов. У нее не очень хорошая память. Ей нравится вести журнал имен и фетишей. Что им нравится. А что нет. — Я наклоняюсь к его уху. — А иногда, когда клиент особенно сильно ей не нравится, она любит рассылать копии его семье. На работу. Удивительно, как с помощью современных технологий легко добраться до нужных людей одним нажатием кнопки. Это как взорвать бомбу, только взрываются жизни.

После этого Майкл Лоусон рассказывает мне все, что знает.

Я записываю разговор на телефон, а когда он заканчивает, собираю свое оборудование, оставляя его привязанным к кровати с закрытым лицом.

— Вы так и бросите меня здесь? — спрашивает он, в его голосе слышна паника.

Я останавливаюсь у двери, снова задаваясь вопросом, стоит ли мне просто убить его. Я не люблю оставлять дела незавершенными. Это небрежно. Я смотрю на кровать, где он замер все еще в той же позе. Спина упирается в изголовье. Запястья привязаны к члену.

С другой стороны, кому он, черт возьми, скажет?

— Теперь можешь кричать о помощи, — говорю я, приоткрывая дверь. — Или можешь подождать несколько часов, когда твой обмякший член выскользнет из стяжки. Выбор за тобой.

Я жду у открытой двери, чтобы посмотреть, какое решение он примет. Этот выбор важнее, чем он думает. Один крик положит конец его жизни.

Он не шевелится и не говорит ни слова. Возможно, он умнее, чем среднестатистический бюджетник.

— Подумай о бабушке и бейсболе, — говорю я и закрываю дверь.

Я еще ненадолго остаюсь у дверей, просто чтобы убедиться. Лоусон молчит и я пересекаю парковку.

Может быть, я становлюсь мягче. До встречи с Лондон я бы не оставил Лоусона в живых.

Я понимаю, что такое любовь: эмоция, чувство. Это химические вещества в мозге — те же химические вещества, которые определяют личность и расстройства. В определенном возрасте изменить то, кем мы являемся и как мы себя ведем, практически невозможно.

Но если происходит что-то значительное — изменение химии, впервые испытываемые эмоции — повлияет ли это на химический состав мозга? Изменило бы это человека, его расстройство?

Люди выходят из комы. Люди, которые никогда не прибегали к насилию, внезапно совершают убийство. А психопаты впервые испытывают любовь.

Куда, черт возьми, катится этот мир?

Полагаю, эти вопросы нужно задать психологу.

К счастью, я знаю одного. И очень близко.

Глава 42

ЗАВИСИМОСТЬ

ЛОНДОН

Гудение аквариума заполняет мой офис. Отсутствие шума из зала ожидания делает обычно незаметный звук оглушающим в слишком тихой комнате. Я откидываюсь в кресло, закрываю глаза, позволяя жужжанию успокоить разум. Пациенты ушли. День закончен.

После напряженного утра я успешно сбежала от офицеров, присланных агентом Нельсоном, чтобы встретить меня в аэропорту. Два агента ФБР, которые иногда его сопровождают. Я знаю, они всегда наблюдают. Они перешли от попыток быть вежливо незаметными к абсолютной назойливости. Они зависают в вестибюле здания, возле стойки регистрации. Один даже пытался сегодня разбить лагерь в моем офисе.

К счастью, агентов вызвали в Рокленд для более важных дел, чем защищать меня. Судя по всему, в бюджет ФБР не включены расходы на «нянек». Кроме того, их расходы так урезали, что агент Нельсон вынужден возвращаться в штат Мэн на машине, а не на самолете. Это может быть моим единственным шансом связаться с Грейсоном.

Возможно, в этом и был замысел агента Нельсона. После того, что произошло между нами, в Холлоузе, я мало верю, что он хоть сколько-то мне доверяет. Так что есть шанс, что его милые агенты все еще прячутся и наблюдают.

Я могу пойти сейчас. Прямо сейчас. Замаскироваться как в «Синем клевере». Надеюсь, что Грейсон почувствует мою потребность…

Или я могла бы быть терпеливой. Поверить, что мы с Грейсоном все еще работаем в тандеме.

Но так ли это?

С тех пор, как я узнала о Лидии, на меня, словно прозрачная вуаль, опустилась своего рода отчужденность, чувство отстраненности от Грейсона, которое меня пугает. Чем больше я думаю о девушке — о женщине — которой я могла бы быть, тем больше я позволяю себе видеть ее глазами и чувствовать ее сердцем.

Я очарована, и я напугана.

Я до боли затягиваю нитку вокруг указательного пальца. Это снимает часть давления в голове, и я качаюсь на стуле назад и вперед, глядя в окно с видом на центр города.

Прежде чем я смогу приступить к осуществлению своего плана, мне нужно подтверждение. Это разумно. Я не какая-то влюбленная девчонка, переживающая из-за паузы в общении с парнем. Я страдаю от ломки. Как и любой наркотик, вожделение-секс-любовь закачивает в мозг эндорфины. И когда эти эндорфины поступают реже, желание может быть таким же сильным, как тяга к дозе героина.

Я пристрастилась к Грейсону и к тому, как он заставляет меня чувствовать.

И все же так же сильно я его боюсь.

Это нездорово, но нет такого понятия, как «здоровые отношения». Любое взаимодействие с другим человеком, которое изменяет химические вещества в мозгу, будет рискованным. Когда мы состоим в романтических отношениях, наше поведение меняется. Это научно доказано.

Любовь — та всепоглощающая любовь, о которой сочиняют сонеты, — это недолговечное чувство.

Такую любовь невозможно поддерживать. Это дикое и страстное чувство, которое пожирает вас, как лесной пожар, пылает все сильнее и бушует, пока не наступает момент, когда единственное, что ему остается — это угаснуть. Таковы мы с Грейсоном: лесной пожар. Мы будем жечь друг друга, пока наши ресурсы не иссякнут.