Меня осеняет. Грейсон никогда ничего не делает импульсивно. Выбор жертвы, необдуманное убийство, склад. Выбор всегда делала я, но он так и задумал.

Меня превратили в убийцу против моей воли, и Грейсон освобождает меня от этого опыта. Воспроизводя его, делая его нашим.

Я захвачена, одурманена. На мгновение на лице жертвы появляется выражение шока, прежде чем на шее появляется темно-красная линия. Капли крови стекают по горлу, а затем бурная река проливается на его грудь. Влажное бульканье эхом разносится по замкнутому пространству.

Тепло разливается по тыльной стороне руки. Влажный жар крови. В воздухе витает медный туман, запах убийства действует как афродизиак.

Я наблюдаю за нашей жертвой, а Грейсон наблюдает за мной. Я чувствую, как его взгляд сверлит меня, следя за каждым движением, каждой реакцией.

Грейсон отпускает тело, и оно оседает на пленку. Он, не задумываясь, позволяет жертве бесцеремонно упасть. Мой взгляд скользит вверх, и когда я смотрю ему в глаза, меня охватывает мука голода. Боль нарастает, ненасытная, требующая утоления. Когда Грейсон обходит лужу крови, сверля меня взглядом, эта боль проникает глубже, заставляя выгнуться.

Он преследует меня, как охотник, словно он умирает с голоду, и роняет клинок, прежде чем схватить меня за бедра и поднять на руки. Я уже так близко. Дрожащая, на грани, едва способная удержаться за его плечи, пока он направляется к контейнеру.

Его движения первобытны. Продиктованы нуждой. Он кладет меня на стальную поверхность и задирает юбку, пальцы оставляют за собой красный след. Юбка и трусики оказываются сдернуты с бедер одним быстрым движением.

Он не спрашивает — ему это не нужно. Ему не нужно спрашивать, возбудило ли меня наше убийство, он получает ответ, когда пробует меня на вкус, тело без слов дает ему знать. Наше общение за пределами простого разговора. Наше желание можно утолить только необузданной чувственной плотью и кровью.

Как только он оказывается меж моих бедер, его рот накрывает мой, и меня охватывает неутолимая жажда. Резкий пульс усиливает боль, боль настолько приятную, что я стискиваю зубы, в то время как каждый мускул во мне сокращается, а лоно сжимается в ожидании, когда его наполнят.

Грейсон поднимает взгляд, одновременно вкушая меня и наблюдая, как на меня накатывает волна. Я ломаюсь от одного щелчком языка, слишком возбужденная, чтобы сдержаться. Но этого недостаточно. Совсем не достаточно. Оргазм только усиливает потребность чувствовать его внутри себя.

— Ты мне нужен. — Это звучит как мольба, но Грейсон уже поднимается, чтобы заклеймить то, что принадлежит ему.

Он держится одной рукой за контейнер, а другой тянется к застежке джинсов. Я мельком вижу его твердую длину, когда он расстегивает молнию, мой киска снова начинает пульсировать от этого эротического зрелища.

— Ты на вкус как грех, — говорит он, выпрямляясь. Затем он просовывает руку мне под поясницу, решительно передвигая меня, чтобы создать идеальный угол.

Никакой сдержанности. Грейсон входит в меня одним мощным толчком, прижимая рот к моему, чтобы проглотить крик. Я хватаюсь за его шею, цепляюсь за него, пока он заполняет пустоту. Бедра дрожат от удара, грудь ноет от трения о его плоть.

Он сжимает мои бедра и снова вонзается в меня, сильнее, его поцелуй крадет кислород из легких. Я расстегиваю пуговицы, отчаянно пытаясь убрать все преграды между нами, в то время как он задирает блузку, чтобы полностью открыть меня.

Я дергаю воротник, прерывая поцелуй, и, наконец, стягивая рубашку с его плеч. Затем кладу ладонь на обнаженную грудь. Ощущение грубых косых шрамов — столько же, сколько его убийств — посылает возбуждающую дрожь в мое тело, когда он погружается глубоко в меня.

Это безумное отчаяние возвращается, оно неутолимо. Безумие поглощает нас — больше, ближе. Недостаточно. Никогда недостаточно. Как только он избавляется от рубашки, я пытаюсь приблизиться, мне жизненно важно почувствовать его. Его стон рикошетом проходит сквозь меня, когда он хватает меня за зад и с силой прижимает к себе, приподнимая меня в воздух.

Ноги охватывают его стройную талию, я качаю бедрами, объезжая его, пока он упирается в единственную твердую поверхность, чтобы мы не упали. Все происходящее ощущается грязным, грубым и чертовски прекрасным.

Он хватает меня за волосы, двигаясь навстречу каждому покачиванию моих бедер.

— Блять, — выдыхает он. — Ты, блять, меня ломаешь.

Мое тело отзывается на его слова, сжимая его член, я провожу ногтями по его спине.

— Еще, — требую я.

Он стаскивает меня с контейнера и, поддерживая рукой за спину, врезается в меня сильными порочными толчками, которые сносят мне голову. Я приглушенно стону в его шею, зубы упираются в мышцы, мне нравится, как его пульс бьет по моему языку. Металлический вкус крови наполняет мой рот, и я не уверена, моя ли это или его — прокусила ли я его кожу или прикусила губу — но это доводит меня до грани.

Мы как вампиры, высасывающие друг друга досуха; жидкий огонь опаляет нас изнутри, когда мы истекаем кровью, истощая наши вены. Боль — единственный способ утолить потребность, которую не может удовлетворить секс.

Грейсон упирается спиной в балку, его толчки становятся дикими и безудержными. Я тянусь рукой к его шее, мне хочется почувствовать учащенное сердцебиение, почувствовать себя ближе к нему. Его глаза вспыхивают.

— Сделай это, — бросает он вызов.

Я сильнее сжимаю пальцы, и он опускается на пол, усаживая меня сверху. Я отчаянно трусь о него и трахаю его, пока пульс под моей ладонью учащается.

Власть.

Острые ощущения от лишения жизни — возможность распоряжаться ею — ощущения, как она буквально ускользает из ваших пальцев…

Его рычание вибрирует по всему моему телу, а член твердеет и пульсирует внутри меня. Я отпускаю его горло, и мы оба кончаем. Меня накрывает блаженной волной экстаза, когда я скачу на нем.

Тяжелое дыхание обволакивает мое лицо, на его лице прекраснейшее выражение агонии и удовольствия. Мы гедонисты — и нам нечего стыдиться.

Он сидит на холодном твердом полу, словно в этом нет ничего особенного — словно он к этому привык. Грейсон провел год в тюрьме, но дело не только в этом.

Я прикасаюсь к нему. Начиная с пальцев и заканчивая кончиками ногтей. Я касаюсь его грубых рук, настоящий контраст гладких и потертых шрамов, татуировок, покрывающих руки. Я чувствую, как мышцы под его плотью все еще сокращаются, когда его дыхание выравнивается.

Мои руки скользят по плечам и груди, очерчивая рельефные мускулы, изборожденные шрамами. Я изучаю его тело, и он позволяет мне, удивление в его взгляде поражает меня.

— Кто-нибудь когда-нибудь прикасался к тебя так? — спрашиваю я.

Мышцы его шеи напрягаются от сильного глотка, и я чувствую это движение под ладонью, когда провожу по его шее.

— Никогда, — отвечает он хриплым голосом.

— Я хочу знать каждую частичку твоего тела, — говорю я, касаясь пальцами его рта. Я провожу пальцем по нижней губе, наслаждаясь мягкостью, голодом, который поднимается во мне.

Я медленно подхожу к нему, накрывая его рот и с любовью пробуя его на вкус, как будто мы делимся секретом — делимся пониманием друг друга, к которому никто другой не может получить доступ.

Когда я отступаю, я чувствую, как сильная рука прижимается к моей груди, моему сердцу.

— Оно бьется быстрее моего, — признает он. — Означает ли это, что ты любишь меня?

— Тебе нужно официальное заявление?

— Да, — честно говорит он.

— Я люблю тебя, Грейсон. Не то чтобы я не способна любить… Просто никогда раньше никто не вызвал во мне таких чувств. И я не хочу снова расставаться с тобой.

Он на мгновение обдумывает мой ответ, не убирая руки. Затем отвечает:

— Ты все еще сомневаешься, способен ли я любить тебя?

Я смотрю на бойню, которую мы устроили вместе, и он прижимает мое лицо к себе. Так что он видит ответ в моих глазах. Я беру его руку в свою. Наши руки все еще в следах крови.