Свободна. Свободна говорить и действовать без стыда.

— Мне не стыдно из-за того, что я сделала, — говорю я, опираясь на камень. — Мне стыдно, что я скрывала это от себя. — Слабость, которой я поддалась, когда проснулась на больничной койке. Отрицание. Я подпитывала иллюзию, потому что не могла — не хотела — принять правду.

Я смотрю на подвешенного.

— Где Майкл, Роджер?

Он крутится, пытаясь освободиться, но у него нет шансов.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Я нетерпеливо сдуваю челку с глаз, уперев руки в бедра.

— Ты похитил маленького мальчика. И где-то спрятал его. Если хочешь, чтобы я тебя спасла, ты скажешь мне, где он. Майкл жив?

Моя рука поднимается вверх. Я дразняще щелкаю по ключу.

Он кричит:

— Да! Хорошо. Да. Мальчик жив.

Я дергаю ключ. Тело Роджера поднимается выше. Всхлип облегчения сотрясает его тело.

Внезапно я понимаю, что Грейсон играет по своим собственным правилам. Он управляет механизмом. Ключи привязаны к веревкам, а веревки прикреплены к хитрому устройству, которым управляет Грейсон. Он держит все под контролем.

Мы держим все под контролем.

Жизнь Роджера зависит только от Роджера.

«Мы даем им возможность покончить с собой».

Если я хочу спасти этого человека, все, что мне нужно сделать, это выбить из него признание. Здесь должна быть загвоздка — Грейсон никогда не давал ни одной из своих жертв реального шанса. «Он делает это для меня».

— Где Майкл? — Спрашиваю я.

Он не отвечает. Затем, когда я беру ключ, он говорит:

— Подожди. Я не готов.

— Как не были готовы дети, которых ты украл и убил. — Я хватаю ключ и тяну за него.

Роджер падает. Пальцы ног задевают кислоту, и он кричит.

— Итак, где ты держишь мальчика?

— Пошла… — Он сгибает колени, пытаясь удержать ступни над кислотой. — Если я скажу … тогда я сяду в тюрьму. Ты знаешь, что делают в тюрьме с такими, как я?

— Ты боишься этого больше, чем смерти? — Бросаю я вызов. — Если так, то скажи. Если ты выбираешь смерть, то этот человек тебе поможет. Он предоставит тебе свободу умереть.

— Свобода? — Он плюет в меня. — Ты сумасшедшая.

— Это уже второй раз, когда ты оскорбляешь мое душевное состояние. — Я спрыгиваю с камня, и в этот раз моя спина уже не воет от боли. Я с облегчением вздыхаю. — Ты оказываешь себе медвежью услугу, Роджер. И у тебя есть всего лишь несколько часов, чтобы сделать выбор.

Не в силах сохранять такое положение, он опускает ноги. Оглушительный крик эхом разносится по лабиринту, когда его ноги погружаются в жидкость.

— Боже, пожалуйста, я не хочу так умереть.

Я встаю на камень.

— Как погибли твои жертвы?

Его дыхание затуманивает воздух вокруг его головы.

— Иди к черту.

Я там уже была. Я встаю на носочки и беру ключ. Металл приятно холодит разгоряченную кожу.

— Подожди, — снова говорит он, изо всех сил стараясь держать изъеденные кислотой ноги над резервуаром. — Я ничего не мог с собой поделать. Это болезнь.

— Как? — Требую я ответа.

— Дерьмо. Отлично. Блять. Хорошо. Я их душил. — Он раскачивается, пытаясь вылететь за пределы контейнера.

На меня накатывает жестокое воспоминание об отцовских руках на моей шее. Отвращение перерастает в ярость.

— Ага. Я их задушил, — повторяет он, на этот раз легче, как будто ему приятно это признавать. В каком-то смысле, Роджер теперь тоже свободен.

Я сжимаю ключ в руке. Затем тяну. Роджер снова возносится. Он с облегчением вытягивает ноги.

Я перехожу к последнему камню. Я уже поняла, как это работает, даже если до Роджера еще не дошло. Неважно, сколько ключей болтается у меня над головой: на самом деле мне нужно выбрать между двумя. Это мой настоящий выбор. Грейсон знает меня — он понимает меня, предугадывает мои действия.

Один ключ освободит педофила. Один ключ положит конец его жизни.

Я изучаю ключи. Сияющие бронзовые, ржавые металлические, блестящие серебряные. Они красивы. Я никогда не признавалась в этом — даже тогда, — но когда я вытатуировал ключ поверх шрама, я запечатлела убийство. Это был мой трофей. Теперь я могу это признать.

Навес из кроваво-красных нитей и ключей переливается темной мелодией, которая взывает к моей душе. Нет, я не родилась такой. Меня похитили, обработали, и я переродилась в другом мире, который обычный человек видит только в кошмарах. Я никогда не боялась монстров, потому что один из них уже был внутри меня.

— Я хочу знать, где мальчик, — надавливаю я на Роджера.

Пот льется с его спутанной редеющей шевелюры. Здесь и сейчас он предстает таким же жалким, какой он есть в жизни. Он качает головой.

— Я не могу сказать.

— Можешь и скажешь. — Я колеблюсь между двумя ключами. Первый — позолоченный. Новый и незапятнанный. Второй — ржавый. С покореженными зубцами, серебро пообтерлось и поблекло. Это копия ключа, который вытатуирован на моей плоти.

Грейсон выбрал его для меня.

— Что ты видишь, когда думаешь о Майкле? Что ты чувствуешь, Роджер? — Моя рука поднимается в воздух.

Роджер находит силы, чтобы оттянуть упряжь. Его ругань разносится в ночи, пока он царапает кожу.

— Он особенный, — наконец, говорит он. — Я наблюдал за ним дольше всех. Боже, какой он красивый. Детские голубые глаза. Тонкие светлые волосы подстрижены под горшок. А кожа мягкая и нежная.

Хотя он потерялся в воспоминаниях, его нижнее белье демонстрирует, что на самом деле он не чувствует раскаяния. Эрекция натягивает грязный материал. Я с отвращением отвожу глаза.

Однако я должна знать, способен ли этот человек измениться. Я снова смотрю на Роджера.

— Ты можешь отпустить его? — Я не спрашиваю, отпустит ли он его. Я спрашиваю, сможет ли. Для такого мерзкого человечишки, как он, эти фразы не взаимозаменяемы.

Его рот дергается, когда он пытается сформулировать слова. Микровыражение лица о многом говорит. Я плохо вижу, тем более в темноте, но все же он не может скрыть истинные чувства.

— Да, — кричит он. — Хорошо? Я отпущу его. Освободи меня, и я отведу тебя к нему.

Лжец.

— А что насчет остальных? — Настаиваю я. — Что насчет детей, которым ты причинишь боль в будущем? Как мы можем верить, что ты исправился и никогда больше не навредишь и не убьешь другого ребенка?

Его смех разносится по поляне.

— Ты серьезно? — Он смотрит на меня. — Ты гребаный психотерапевт. Ты знаешь, как работает моя болезнь. — Он глубоко вздыхает. — Я попробую, хорошо? Я обращусь за помощью. Я буду ходить на собрания. Я надену на член чертов пояс верности! — Он еще сильнее борется с упряжью, сковывающей его. — А теперь вытащи меня отсюда, гребаная ты пизда.

Да, помимо парафилии, у Роджера было множество других расстройств. Среди которых женоненавистничество и мизогиния. И в будущем он не изменится. Если мы его отпустим, то он, возможно, проведет какое-то время в тюрьме. Но, в конце концов, его отпустят. Освободившись, он снова начнет охотиться на невинных.

Когда дело касается хищников, охотящихся на детей, наша система правосудия терпит неудачу. В случаях, когда дело касается именно тех жизней, которые нуждаются в максимальной защите и убежище. Грейсон стал жертвой такого же монстра, как Роджер, и мы с сестрой тоже. И никого из нас уже не излечить.

— Чего ты ждешь? — Кричит Роджер. — Сделай это!

«Один его освободит. Второй — убьет».

Я дергаю ржавый ключ.

Крик Роджера разносится по лабиринту, прежде чем он ногами вперёд ныряет в резервуар с кислотой.

Он опускается на дно контейнера. Вода пузырится и пенится, сначала розовая, а затем темно-красная. Плоть раскачивается в стороны и ударяется о стенки, а затем всплывает на поверхность. Я не отворачиваюсь — не могу. Я наблюдаю за разворачивающейся картиной ужасной смерти.

Проходят минуты, а может, и секунды. Жидкость превращается в пастообразную субстанцию, слишком густую, чтобы можно было разглядеть Роджера.

В голове — вакуум. Все мысли испарились в ночи. Есть только я. Чистейшее чувство принятия сливается с естественным порядком. Мое существование в равновесии.