ТЬМА

ЛОНДОН

Как только я прихожу в себя, меня мгновенно охватывает паника.

Я не открываю глаза. Я держу их сомкнутыми, моля вернуть это мирное забвение — это блаженное ничто. Но так же, как он украл мой мир, так же он возвращает меня в реальность, помахав нюхательной солью у меня под носом.

Я отворачиваюсь, все еще сонная.

— Почему я не могу пошевелиться?

У меня хриплый голос, горло болит, а шея ноет. По животу прокатывается волна тошноты. Я не могу двигать головой без боли в плечах.

— Ты душил меня. Почему ты просто не убил меня?

Я слышу царапающий звук, и, когда я осмеливаюсь открыть глаза, вижу сидящего рядом со мной Грейсона.

По мере того, как проясняется зрение, проясняются и остальные мои чувства. Мы на веранде, с гор доносится бодрящий вечерний воздух. Сияние задрапированных светильников заполняет пространство, отгоняя темноту. В нос ударяет запах еды, от голода у меня текут слюнки и сжимается живот. Затем я замечаю отсутствие чувствительности в конечностях, и немею от страха.

— Изначально я не задумывал использовать веревку, — говорит Грейсон, беря стакан с водой. — Но не мог устоять.

Я смотрю вниз. Я связана толстой черной веревкой. Она проходит через все тело и врезается в кожу. А еще на мне это чертово платье.

— Сдерживаемая своими собственными установками, — продолжает он. — Своими собственными ограничениями. Как ты избавишься от сковывающих тебя пут, которые ты сама на себя наложила?

Я моргаю, не впечатлённая.

Он пожимает плечами и подносит к губам бокал.

— Строгая аудитория. Я подумал, что метафора уместна. Ты постоянно так туго наматываешь эту маленькую веревочку на пальцы, что перекрываешь кровоток. Точно также ты отрезаешь себя от жизни. За тем ты отправишься в лабиринт, следуя крикам, где найдешь последнее испытание.

Лабиринт? И тут я слышу это — звук, который не замечала ранее, пока он его не упомянул.

Из темноты до моих ушей доносятся крики.

— Кто это? Что ты наделал, Грейсон?

Он заставляет меня попить воды, и я изо всех сил пытаюсь протолкнуть ее сквозь сжатое горло. Но кое-что все еще… не работает.

Я отворачиваюсь и замечаю, что волосы, спадающие на голые плечи, влажные.

— Ты накачал меня, — обвиняю я.

— Я не хотел, если это что-то значит.

— Не значит. Что ты использовал? — В голове туман. Я должна знать, не возникнут ли у меня побочные эффекты. Мне нужно подумать. Подготовиться.

— Хлороформ. — Он говорит об этом так небрежно, беспечно. — Тебе нужно было принять ванну, а, как бы заманчиво это ни звучало, борьба с тобой в душе заняла бы слишком много времени. — Затем он берет меня за руку. — Ты боишься.

— Я не боюсь тебя.

Он зажимает мою руку своими.

— Ты напугана, Лондон. Руки холодеют, когда из конечностей отливает кровь. Это стандартный психологический ответ. — Он меня отпускает. — Давай поедим.

Он придвигает тарелку ближе, затем отрезает кусок стейка. Я пытаюсь вытянуть голову в сторону криков, но это больно, а благодаря ночной тьме, за верандой ничего не разглядеть.

— Я никогда не спрашивал, но предположил, что ты не вегетарианка.

Измученная голодом, я наклоняюсь вперед и откусываю мясо с вилки.

Он отрезает еще один кусок.

— Насколько восстановилась твоя память? — Спрашивает он, предлагая мне стейк.

Я беру еду, медленно пережевывая. Я не хочу снова об этом вспоминать. Однажды я позволила своему разуму ускользнуть… Я не могу позволить себе снова потерять контроль.

— Достаточно.

— Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда тебя забрали? — На этот раз Грейсон выбирает морковь, приготовленную на пару. — Я хорошо помню. Мне было семь лет. Слишком взрослый для проявлений избирательной памяти, когда разум подавляет плохие вещи, чтобы защитить себя. — Он кормит меня морковкой. — Должно быть, ты была младше.

— Не знаю, — признаю я. Я даже не знаю, было ли то, что я испытала в клетке, реальностью или вызванным наркотиками бредом. — Почему бы тебе самому не сказать? Кажется, ты уже все обо мне знаешь.

— Если бы я знал все, нас бы здесь не было. И если бы мы оба знали ответы на все вопросы, мы бы уже давно прошли эту хрень с ухаживаниями.

Я смеюсь. Я ничего не могу с собой поделать. Я совершенно свихнулась.

— Ухаживание. Полагаю, это можно считать свиданием с психопатом. Романтический ужин после небольшой прелюдии с удушением.

Крик стихает и теперь едва слышен. Он вытирает мне губы тканевой салфеткой.

— Итак, ты предпочитаешь что-то более приземленное, например, ужин и кино. Где бы я утомил тебя своими карьерными достижениями. А ты бы заставляла себя льстить мне, ласкать мое эго, в то время как я бы надеялся, что к концу вечера ты достаточно опьянеешь для быстрого, небрежного траха.

Я смотрю на него.

Его губы изгибаются в улыбке.

— Тебе ведь нравятся эти пытки, не так ли?

— Знаешь, что нравится мне еще больше? Когда люди держат свое слово. Ты сказал, что отпустишь меня, если я признаюсь в жестоком обращении с пациентами и неправомерном поведении. — Вздёргиваю подбородок. — Уверена, ты где-то прячешь запись моего признания… Так что, ущерб нанесен. Моя карьера наверняка будет разрушена. Файлы конфискованы. Других экспертов будут просить переоценить моих пациентов и методы лечения. Ты выиграл, Грейсон. Еще одно удачное наказание вынесено и исполнено.

Он отодвигает тарелку, и я мысленно оплакиваю потерю еды.

— У меня есть записанные признания, но они бесполезны. Ты была в полубреду, явно под давлением из-за того, что тебя похитил сумасшедший. — Он встает и смотрит на меня сверху вниз. — Но выдержать и пройти испытание ты должна не поэтому.

Он встает и отпинывает стол, чтобы ему хватило места встать на колени. Мою грудь сковывает тревога. Я замечаю пятно крови на его рубашке. В том месте, где я его ударила. Я смотрю на нож на столе.

Я пытаюсь встать, но мои ноги связаны так же крепко, как и руки. Голые пальцы ног царапает бетон.

Он кладет руки мне на бедра, и я мгновенно реагирую. Контраст прохладного атласа и тепла его тела воспламеняет кожу. Я одновременно хочу сбежать от него и стать к нему ближе.

— Ты знаешь, кем была эта девушка? — Спрашивает он. От ощущения его прикосновения воздух из легких улетучивается. Его руки медленно поднимаются, шелковистое платье скользит по коже. — Девушка в клетке с тобой. Кем она была?

Я с усилием делаю вдох.

— Я точно не уверена, — отвечаю я. Перед моими глазами непроизвольно всплывает грязное лицо. — Но я думаю… я думаю, что любила ее.

Честность — это все, что у нас осталось. Что бы Грейсон ни планировал, мой единственный выход — это правда. Он видит меня насквозь, может заглянуть за маску, которую я показываю всему миру. Но в отличие от него, Грейсон меня не осуждает. Во всяком случае, если я признаюсь в самых темных и тревожных сторонах моей психики, это может выиграть мне время.

И если быть полностью честной, я хочу рассказать ему. Его забрали — он понимает, что значит жить жизнью похищенного ребенка, воспитанного людьми, которые его украли… и это восхитительно. Но это также связано с тем, кем он является, и с ответами, которые открылись ему после осознания себя.

Он скользит ладонями по моим ногам. Я чувствую шероховатость кожи. Я хочу этого — и ненавижу себя за это.

— Любила, — повторяет он, как будто пробует слово на вкус так же, как я делаю это мысленно.

— Она показалась мне знакомой, — говорю я. — Как семья. Как…

— Сестра. — Он смотрит на меня.

Как только я слышу это слово, меня пронзает узнавание.

— Миа. — Мелкие детали, быстрые кадры нашей жизни наполняют мою голову. Ее грязные светлые волосы щекотали мне лицо. Ее улыбка. Ее слезы. Ее смех.

Затем…

Он забрал ее у меня. Поток воспоминаний усиливается. Ее вырвали из клетки, увели из подвала, забрали от меня. Мне не нужно восстанавливать все воспоминания, чтобы понять правду.