Естественно, ему про мои похождения в прошлых жизнях знать не обязательно. Радующийся взаимопониманию с сыном, а также маленькому секрету от мамы, он чмокнул меня в макушку и оставил наедине с домашним заданием по математике.

Решать все эти примеры в третьем классе было просто. Сложно оформить как требовала учительница — в «правильных» клеточках в столбик, аккуратно, без помарок и исправлений.

На удивление трудно давался русский язык. Вроде бы владел им свободно ещё до рождения из нынешней мамы, но только разговорным и чтением, писаниной не увлекался. Кто придумал «жи», «ши» и прочие никому не нужные правила? Тому точно уготовано самое горячее место в загробной зоне.

А ещё прибавился белорусский язык. Бедная моя детская голова!

Но всё это искупила возможность заняться, наконец, боксом по-настоящему. В девять лет, а не в двенадцать или в четырнадцать. Почему-то навязанное мне задание отступило далеко на второй план. Этот спорт был привлекателен сам по себе, не только возможностью утолить чаяния властвующего надо мной инопланетянина и зашибить деньги. «Ведь бокс — не драка, это спорт отважных и тэ-дэ», пел Высоцкий и был сто раз прав. Мои преимущества — умение концентрироваться и восстанавливаться — компенсировались отсутствием врождённых талантов. Когда я выйду на ринг, сначала любительский, много позже — на профессиональный, всё в гораздо большей степени будет зависеть от результатов тренировок, чем от демонических способностей. А ещё от миллиона случайностей. Вот, у тех же Когана с Ботвинников спортивные перспективы перечеркнула злосчастная пятая графа в паспорте. Хоть, наверно, оба по большому счёту не считают своё еврейство неудачей.

Итак, сразу после уроков я понёсся на «Динамо», в спорткомплекс около известного всем минчанам футбольного стадиона. Ступив в раздевалку, ощутил этот непередаваемый запах спорта, впитавшийся в стены, скамейки, шкафчики и даже в пол аромат терпкого мужского пота, пролитого ради… победы? Но побед достигают единицы, в одной шестнадцатой любых сорев начинают тридцать два парня в каждой весовой категории, медали получают лишь четверо, проигравшие финалистам обычно не бьются за бронзу.

Главное — ради победы над самим собой. У каждого случается, поначалу — довольно часто, что болят ушибы, кровит лицо, растянуты сухожилия на запястьях, голова кружится после пропущенных ударов, и рациональная часть сознания вопрошает: ну и нафига тебе это счастье дальше? Куда проще забросить спорт или уйти в более травоядный и менее травматичный его вид.

И всё равно, невзирая на сопротивление каждой клеточки тела, заставить себя прийти в раздевалку, встать в общий строй и услышать команду «побежали», дорогого стоит. Такой парень, пусть в боксе не завоюет золотых медалей, добьётся многого.

Как назло, в числе других переодевались трое, памятные мне по первой смене в «Трудовых резервах» — терпила Володя, чернявый Моня и его приятель Даник, что сомневался в моей крутости на разборках у пристани.

— Кто к нам пожаловал! — усмехнулся Володя. — Шпанёнок с Луначарского! Что ты здесь забыл?

— И вам здрасьте, коллеги, — при слове «коллеги» грянуло дружное ржанье, смеялись даже незнакомые мне пацаны, не катавшиеся в спортлагерь — или за компанию, или уже наслышанные про тот конфликт. Не смутившись, а меня смутить сложно, продолжил: — Начинаю сегодня заниматься у Владимира Львовича.

Моня аж руками всплеснул.

— Сегьёзно? Не боишься? На гинг отвёгтку не возьмёшь!

Я подошёл к нему вплотную и громко, чтоб все слышали, шепнул:

— Тебе как товарищу по команде признаюсь: у меня пистолет есть!

Он отшатнулся.

— Вот, я же говорил, малёк — голимый понтогон. Такой мелкий, а уже… — вставил Даня.

— Лучше скажи! — в отличие от приятеля, Моне было не до шуток. — Пгизнайся, пыгнул бы меня отвёгткой?

— Только при угрозе жизни. Поверь, никого ещё не протыкал. И проверять не хочу. Но рядом — Комары, частный сектор. Там беспредельщики куда хуже, чем наши, с правой стороны Якуба Коласа. Не будешь готов драться до конца — хана.

— Бля… Даже не знаю.

— Моня, мы теперь в одной лодке. Если на тебя наедут, вступлюсь как за себя. Без скидок и компромиссов. Но и от тебя жду такого же. Мир?

— Миг… — он колебался секунду или две. — Но погоняло «гопник» — твоё, Валегик.

При этом не подписался броситься за меня с одной гранатой против двух танков. Зато в зал зашли общей толпой, мне не пришлось вертеть башкой в ожидании нападения сзади. Коган мазнул по нам взглядом, велел построиться, потом махнул рукой: все — бегом. Как он рискнул поставить в общий строй малолетку, весьма далёкого от двенадцатилетнего возраста — у него спросите.

Разминка была общей, и для новичков, и для продолжающих, и для разрядников. Просто бежали недолго, чисто для разогрева. Зал пересекали ряды скамеек, и не сложно догадаться — тренер заставил двигаться, перепрыгивая скамейку с правой стороны на левую и обратно.

Гимнастическая скамейка невысока, её и восьмидесятилетняя бабушка одолеет. Но только один раз. Через несколько минут мышцы в икрах ног начинают забиваться, каждый прыжок даётся тяжелее, потом — мучительнее.

Я заметил пристальный взгляд Когана и поблагодарил себя, что с детсада занимался самомучениями со скамейками и скакалкой. Да и гимнастика не прошла даром. Иначе отвалился бы через пару-тройку минут, под насмешки других боксёров.

Потом упражнения на руки, бой с тенью, на гибкость, на скручивание тела. И снова на ноги, все взялись за скакалки — и вперёд. На гимнастике, да и у папы Кима тоже не приходилось дремать. Но тренировочный процесс в боксе куда более энергозатратен, я это знал из аудиолекций инопланетной сволочи, теперь ощутил на своей шкуре.

Естественно, никаких спаррингов, с отвёрткой в кармане или без неё, на первых занятиях не предусмотрено, тут папа может быть спокоен. Коган разбил нас на три группы по степени опытности (или неопытности). Как старший тренер спортшколы отбирал из пополнения самых перспективных и вёл их до соревнований.

Мне посвятил несколько минут персонально — постановке джеба. Потом мной занялся один из его ассистентов.

— В боксе в нанесении удара участвует всё тело. Ты движешься вперёд, атакуя. А ещё лучше — навстречу противнику в контратаке, тогда его скорость складывается со скоростью твоей руки, усиливая удар. Смотри, как работает стопа. Доворачиваешь тело, плечи, последней в движение приходит рука. Цель — в двух сантиметрах внутри поверхности мешка. Ха-а!

Он вколотил в тяжёлый мешок рукой в перчатке так, что хлопнуло как пистолетный выстрел, сам мешок лишь чуть покачнулся. Я попробовал повторить. Получилось намного тише, будто на тот пистолет одели глушитель. Мешок, правда, качнулся сильнее.

— Понял свою ошибку? Ты не бьёшь, а толкаешь. Неужели всё забыл, чему научился в лагере? Резче!

Добившись кое-какого результата, он показал двойку джеб-кросс. Что-то тоже получалось, не блеск, но неплохо, учитывая, что все мои драчливые навыки и уроки Кима были прямо противоположные. Если в боксе одна рука вылетает вперёд, толкаемая всем телом, а вторая прикрывает челюсть, в карате сэнсэй часто держит ученика за плечи, чтоб не смещались при ударе. Атакующая рука, перед выпадом слегка сжатая в кулак, находится у пояса и вылетает к цели с доворотом, вторая противоходом резко возвращается назад, челюсть никто и не думает закрывать: если боец пробил точно ногами и сократил дистанцию до поражения кулаком или вытянутыми пальцами, противнику уже не до контрудара, надо уйти от нокаута. В боксе открытая челюсть — прямой билет в нирвану, когда звуки куда-то исчезают, и слышен как из другой вселенной только голос рефери, открывшего счёт.

В восточных единоборствах количество ударов, нанесённых или пропущенных в голову за поединок, сравнительно невелико. А в боксе случается обмен ударами, когда оба, плюнув на защиту, дубасят друг дружку минуту подряд, иногда — больше, пока не сцепятся в клинче, иссякнув. Удары не столь акцентированные, чем подготовленный нокаутирующий, оглушают лишь, не валят, это соревнование на стойкость и крепость башки. Как говорил один советский товарищ прапорщик, были бы у меня мозги — было бы сотрясение.