– Да… подержи меня, Гудрид… просто подержи… сейчас пройдет…

Гудрид крепче прижала его к себе, оберегая от орла, который притаился в тени, пристально глядя на их кровать своими желтыми глазами. Она растирала спину и плечи мужа до тех пор, пока не почувствовала, что мускулы его расслабились. Карлсефни всегда тихо и ровно дышал во сне, и потому она не заметила, когда жизнь его прервалась.

Наутро она проснулась и обнаружила, что любимый ее мертв. Никогда больше не найдет она в жизни утешения. Сколько же времени она потеряла напрасно, проявив малодушие и не выяснив все до конца, хотя еще можно было успеть исправить ошибку, которую она сама же совершила.

Через неделю после тризны по Карлсефни Гудрид в сопровождении четырех вооруженных человек поскакала на запад. Она собралась погостить у Гудрун дочери Освивра на Священной Горе. Снорри Годи, приехав на поминки со своими многочисленными сыновьями, сказал, что родственница нуждается в дружеской поддержке, ибо после потери мужа Гудрун до сих пор не пришла в себя и никуда не выходит из дома, разве что в свою церковь. Единственной радостью в ее жизни была теперь внучка Хердис.

На альтинг ехало много народу, так что дороги не пустовали, пока Гудрид наконец не спустилась на другую сторону Лососьей Долины, проезжая мимо двора, построенного Олавом Павлином в Хьярдархольте. Здесь ей оказали радушный прием, как, впрочем, и в других домах, где они прежде гостили вместе с Карлсефни.

Пока она была в пути, только раз выпал снег, но солнце уже припекало по-летнему, едва они добрались до поросшего лесом южного берега Вамм-фьорда. Аромат цветов, солнечные блики на поверхности воды, простирающейся на запад, пробудили в Гудрид целый рой воспоминаний. Она знала, что находится на северной стороне Мыса Снежной Горы.

В горах еще лежал снег, но дорога вилась через заливные луга, между низкими горными хребтами, походившими на стаю китов. Да и сама Священная Гора напоминала Гудрид большого кита, повернувшего голову на запад. У подножия этой горы лежал двор Гудрун, надежно укрытый от пронизывающего ветра с Широкого Фьорда, а неподалеку было озеро.

Сын Гудрун Торд стоял на дворе, когда гости подъехали к дому. Слуги помогли им сойти с коней, и Торд попросил Гудрид и ее людей подождать немного в доме. Гудрун сейчас в своей церкви, но за ней уже послали.

– Спасибо тебе, Торд, – улыбнулась ему Гудрид. – Пожалуй, я останусь на дворе, чтобы полюбоваться окрестностями.

Она слышала, что последний муж Гудрун не скупился на обустройство своего дома и выстроил лучшую в Исландии церковь. С тех пор как Гудрид уехала из Норвегии, она видела только два дома, целиком сложенные из бревен – в Хьярдархольте и здесь, у Горы. Подняв голову, чтобы полюбоваться резным коньком на крыше амбара, она заметила, как из-за угла ей навстречу выходит Гудрун дочь Освивра. Она вела за руку детей, а следом за нею шла молодая женщина.

Гудрун заметно постарела с тех пор, как они с Гудрид виделись в последний раз, но осанка ее по-прежнему была прямой. На глазах выступили слезы, когда она радостно поцеловала свою гостью.

– Добро пожаловать в мой дом, Гудрид. Бог услышал мои молитвы! Я знала, что ты уже в пути, и распорядилась приготовить тебе кровать в доме. Ты будешь делить постель с Тордис, моей невесткой, которая приехала повидать маленькую Хердис.

И Гудрун показала на белокурую девочку возле себя.

– Хердис ночует у меня, да и Стюв тоже, когда Торд берет его с собой ко мне.

Маленький мальчик поднял лицо к Гудрид, услышав свое имя. Она полагала, что ему около четырех лет. Ребенок был слепым. Но речь его была разумной и правильной, когда он произнес:

– Бабушка, ты обещала рассказать мне, как выглядит наша гостья. У нее красивая одежда? И сколько ей лет? И резвая ли у нее лошадь?

– Лошадь Гудрид дочери Торбьёрна стоит уже в стойле, – добродушно начала Гудрун. – И сама Гудрид гораздо моложе меня, на целых семнадцать зим. Дорожный плащ ее подбит мехом, и если ты попросишь ее, то она, может быть, разрешит тебе потрогать чудесную цепь, на которой висят швейные принадлежности и ножик. А если ты дотронешься до ее золотого креста, то не забудь перекреститься, как я тебя учила.

Стюв выпустил руку Гудрун и послушно перекрестился, повернув личико к бабушке.

– А она разрешит мне дотронуться до ее лица?

– Спроси сам у Гудрид.

– Конечно, разрешу, – сказала Гудрид, – ты сделаешь это, как только мы сядем в доме.

Они выпили свежего молока с молодым дягилем, и Гудрид, глядя на изрезанное морщинами лицо Гудрун, думала, чувствует ли та себя столь же искалеченной жизнью, так что продолжение этой жизни воспринимается как наказание. Именно это чувство испытывала Гудрид с тех самых пор, как увидела, что Карлсефни лежит рядом с ней бездыханный.

Она вздрогнула, когда маленькая ручка легонько дотронулась до ее щеки. Она даже не заметила, что Стюв успел вскарабкаться на лавку и теперь просил ее:

– Гудрид, можно мне потрогать твое лицо?

– Можно, но сперва я поглажу твои волосы! – И Гудрид провела рукой по кудряшкам ребенка. Забравшись к ней на колени, мальчик медленно провел руками по ее лицу, и от его легких пальчиков она узнала о своей внешности гораздо больше, чем говорило ей об этом ее бронзовое зеркало. Лицо ее вылепили тридцать девять лет и зим; щеки и подбородок – округлые поля и пашни; нос – как межевой знак; глаза и рот – окна дома, в котором теплилась жизнь. А морщины, которые так внимательно нащупывал Стюв, – высохшие русла ручьев, ждущие слез.

– Она такая красивая, – сообщил Стюв. – Я хочу подружиться с ней.

– Спасибо тебе, – ответила Гудрид. – Я тоже хочу подружиться с тобой.

Гудрид погрузилась в мирную, безмятежную жизнь на Священной Горе. Младший сын Гудрун вел хозяйство, и в распоряжении его находилось множество слуг и рабов. Гудрун всегда была искусной пряхой и не упускала случая посидеть за этим занятием, но зрение ее слабело, и долго прясть она уже не могла. Она часто ходила в свою церковь и иногда брала с собой Гудрид. И когда та преклоняла колени рядом с подругой в маленьком, пахнущем смолой помещении, молясь Господу, мысли ее уносились далеко.