Да не, брехня. Просто он знает, где моя Цепь. И Бруг вотрется к нему в доверие.

Хитрый Бруг всё предусмотрел! И никакая это не жалость.

– Давай, пацан, обопрись на меня, – подставляю я плечо.

– Сам дойду, – он кривит потемневшие губы. – Что я, девка, что ли…

– Да не боись, не ужалю! – скалюсь я и сам обхватываю его вокруг талии.

– Отвали, – бурчит он зло.

Но всё равно кладет руку мне на плечо.

– А где типа… Твой ошейник? – вдруг спрашивает Лих, когда мы доходим до середины винтовой лестницы. Той самой, по которой спускались в коллектор с улицы.

– Ну надо же, ты заметил, – язвлю, подтягивая его на следующую ступень. – Потерялся. Этим вашим игрушкам доверия нет. Одна пылинка – и нет навороченного ошейника.

– Выходит, ты мог просто уйти, – Лих морщится, перенеся вес на больное бедро.

– Мог.

– И чего не ушел?

– Наверное, потому что Бруг – славный малый? – прыскаю я. – Или хочет впечатлить твою сестренку, чтобы стать тебе свояком?

– Гонишь, – Лих впервые за долгое время улыбается, пусть и вымученно. – Она слишком стерва.

– Это да, перегнул палку, – соглашаюсь я.

– А если по чесноку? Мог же свалить…

– Ой, помолчи, дружище, – филигранно ухожу от ответа. – Думаешь, легко тебя на горбу тянуть и еще головой думать?

– Да ладно, ладно… – заверяет Лих, но спустя пару ступеней вновь прерывает молчание. – Курва, мы же засор не пробили.

– Рассосется.

– А леперы?

– Кому надо, сам пусть за ними ныряет.

– То есть, дядя, ты теперь согласен, что та рука леперская?

– Нет.

– Тебе что, извиниться западло?

– Продолжишь лясы точить, и я тебя вниз сброшу.

До заветного выхода осталось немного, но Лих будто набрал вес. Моя рука, обхватившая его вокруг пояса, ноет от усталости, да и ногами парень ворочает всё слабее. И пыхтит, что масел-котел.

– Чего расслабился? – кряхчу я. – Может, еще на шею мне сядешь?

– Размечтался… – невесело отвечает Лих. – Передохнуть бы.

– Наверху передохнешь, дружище, – отрезаю я. – Как нога?

– Как чужая, – Лих поднимает взгляд к своду шахты и шумно вдыхает. – Голова кружится… Пусти посидеть, а.

– Не-не-не, хитрец, – фыркаю я. – Ты сейчас отключишься, а мне тебя волоком тащить? Ты это, глаза не закрывай.

– Ладно.

– Смешную вещь хочешь? – не нахожу ничего лучше, чтобы взбодрить Лиха.

– Ну?..

– Внимание, анекдот. Закончился бой. Смертельно раненый респ лежит в лазарете. Тут мимо проходит лекарь, а респ его и спрашивает: «Кум, чую, недолго мне осталось. Скажи, а что будет после смерти?»

– А лекарь ему что?

– А он респу и отвечает: «Перестелим твою койку и положим другого».

Лих только хмыкает.

– Ой, неужели не смешно? – ворчу я.

– Было бы смешнее, – тихо отзывается Лих, – не окажись я сейчас на месте того респа.

На последних ступенях я взваливаю парня почти силой. Прислонив его к прохладной стене караулки, требую у него ключ. Приходится повозиться с замком – впотьмах не сразу-то и скважину найдешь. Но вот два заветных оборота ключа, и дверь со скрипом отворена.

Свет улицы бьет по глазам, и я прикрываюсь ладонью. Воздух Бехровии кажется свежим, как в сосновом бору – и легкие норовят растаять от удовольствия.

– Смешная вещь номер два! – кричу я взад, пытаясь проморгаться. – Почему шутки про утонувших респов всегда поверхностные?

Лих отвечает ворчанием.

– А потому что… – закончить не выходит. Вдруг что-то хлестко, как ветка в бурю, бьет меня по морде. – Шельма!

Лоб и щеку жжет до одури, словно приложился о край раскаленного котелка. Знакомая боль. Она отзывается покалыванием где-то в спине – бугристой от шрамов, на которые не скупился отец.

– Где мой брат, дикарская ты гнида?! – режет слух знакомый высокий голос.

В прорези меж пальцев я замечаю знакомую стерву. Инисто-пшеничная челка, острый нос с горбинкой и злющие – как у бешеной лисицы – глаза. В руке у девчонки раскачивается кнут, а грудь высоко вздымается под плащом цвета мокрого камня.

– Там, – коротко бросаю я, растирая лицо. Красный след мне обеспечен. Ну, хоть не кровит.

Вилка бельтом влетает в караулку, там слышится возня.

– …так задержаться! – эхо девчачьего голоса врезается в уши, что винт ошейника в фанеру. – Обязательно было запирать будку?!

– Давай… потом, сестренка, – вяло откликается ей.

– Что там у тебя? – тон Вилки сходит со злобы до озабоченности, но вновь возвращается к гневу. – Это тебя ублюдок так?!

– Не, это типа… Шишигон, что ли.

– Шишиган, – поправляю я, облокотившись о дверной косяк. Тру лоб, тру щеку – и не могу надышаться Бехровией. – Его к деду надо. Или он прямо здесь откинется.

Вилка возникает в проеме как ужасный дух возмездия. Да уж, Корпус призраков революции по ней плачет – с такой убедительной мимикой ей бы княжичей на допросах раскалывать.

– Что с ним? – рокочущим голосом требует она.

– Шишиган отравил. С ногой беда, – подслеповато щурюсь я. – Еле дотащил его тощую задницу.

– Не думай, что я тебе спасибо скажу. Это ты должен благодарить Табиту, утырок, – цедит она, мысленно уж, наверное, расчленив меня на маленькие Бружочки. – Пошевеливайся! Поможешь дотащить брата до шагохода.

– Не вопрос, моя госпожа, – натянуто улыбаюсь в ответ, но шальная девка не удостаивает меня даже плевком.

Когда Лих кулем развалился на заднем сиденье шагохода, Вилка ловко запрыгнула на переднее, не отворяя дверцы. Ее шагоход оказался мельче тех, что я видел раньше. Похожий окрасом на спелую оливку, вытянутый и привлекательный глазу своей обтекаемостью, он отдаленно напомнил мне безголового зайца. Когда Вилка крутанула внутри колесико, а после не глядя передернула рычажки, шагоход не затарахтел, не задымил, как просмоленная курильщица. Только выдал мягкую вибрацию, точно котенок, и напружинил блестящие шарнирные лапы.

– А Бругу местечка не найдется? – как бы невзначай спросил я.

– Чтобы ты загадил весь салон? – фыркнула Вилка, постучав пальцем по циферблату на передней панели. – Прогуляешься.

Она уперла ногу в пол, и шагоход легко, почти не качнув кабину, переступил с лапы на лапу.

– Стой! – я зашарил рукой под курткой. Грязные пальцы липли к черной подкладке, тоже измазанной слизью.

– Ты меня достал! – рявкнула Вилка, оборачиваясь ко мне. – Что еще?

– Лови.

Вилка, привстав в кабине, хлопком поймала брошенное и с сомнением покрутила его на ладони.

– Что за дрянь?! – чуть не сходя на крик, спросила она, подняв над головой мерцающий перламутровый шарик.

– Алемброт, подруга, – хмуро ответил я. – Отдай Строжке, он разберется.

Бросив на меня последний испепеляющий взгляд, Вилка брезгливо кинула шарик возле бедра, а после вдавила ногу в днище шагохода. Безголовый заяц цвета оливки проворно засеменил по переулку, изредка пыхая белым дымом из-под брюха. И скоро уж скрылся за углом публичного дома.

Выйдя на бульвар, шумевший сотней голосов, я с досадой оглядел ту самую вывеску. Девица в кружевном белье всё так же подмигивала сверху. Только теперь как-то… Жалостливо, что ли.

– Ну и дурак ты, Бруг, – вздохнул я, ощутив голодную пустоту в груди. Там, где кожа еще помнила округлость алемброта. – И снова без гроша на папиросы.

Я тащился по городу бес знает сколько. Когда с обворожительной – в стиле Бруга – улыбкой интересовался у прохожих, который сейчас час, от меня шарахались. Да, грязный. Да, волосы спутались в воронье гнездо, а борода – в хворого черного ежика, ну и что? Пахну навозной кучей? Да на себя посмотри, тюфяк набриолиненный.

С вышки масел-троса меня тоже погнали в шею. Констебль в окошке прокричал что-то вроде: «Прочь, бродяга, пока в карцер не забрал». Я грозился помахать ему перед лицом корочкой цеховика… Но не учел, что цеховик я только на словах. Пришлось бежать.