Когда в туннеле набухает опять, я пячусь. Наружу выплескивается большое, бесформенное… Вязкий сгусток, каким-то образом народившийся из сора и слизи, скоро вытягивается в длинную маслянистую фигуру. Расправляет отростки, выдувает голову, скошенную посреди лба…

Бульк – и на ней всплывают два глаза. Без зрачков или белков; непроницаемо-черные, как у рака.

– Шишига, – озвучиваю я догадку.

Словно поняв мои слова, тварь угрем ныряет вниз. Растворяется в свалке с удивительной грацией, а дно ходит ходуном: то вздыбливается, то проседает, – и движение это с каждым разом всё ближе и ближе.

Вдруг из компоста вышмыгивает зверек. Тот самый, одноглазый и тощий, не больше кошки – Лих назвал его шрюпом. Шустро взобравшись на спинку разбитого стула, он беспокойно озирается, и лысая шкурка дрожит на костлявом хребте.

Я делаю шаг назад, под подошвой хрустит ветошь. И шрюп, вспугнутый этим хрустом, нервно шипит. Где-то внизу проходит гуд. Кажется, от него даже вода в моих башмаках вибрирует.

– Тихо, дружище, – я прикладываю палец к губам, – давай-ка не…

Договорить я не успеваю.

Там, где только что был шрюп, взметается облако сора. Опрокинувшись на спину, закрываю лицо от щепы и вижу тонкое щупальце, растущее из-под земли. Оно торчит шипом, извивается змеей – а в хватке его мечется желтоглазый щрюп. Зверек успевает лишь коротко взвизгнуть – и умолкает навсегда, затянутый вглубь накопителя.

Я судорожно вскакиваю на ноги – и бегу, бегу! Перепрыгивая через доски, оскальзываясь на рваном шмотье… Соберись, Бруг, ты бил шишиг и раньше – в болотах Глушоты… Но эта времени зря не теряла: отъелась, раздобрела на нечистотах целого города.

Спокойно, Бруг! Большая или маленькая, но ты знаешь, как прикончить шишигу… О Пра, какая же она огромная!

Дрянь и гниль ползут подо мной как живые. Дважды я чуть не падаю снова. Трижды – чуть не влезаю ногой туда, где секунду после разверзнется чавкающая полость.

Краем глаза я замечаю синее копошение вдали. Лих! Живой еще, проныра. Это хорошо, пса крев! Теперь, чтобы выжить, мне не нужно двигаться быстрее шишиги.

Достаточно бежать быстрее Лиха.

Я подлец? Ни черта подобного! Теперь каждый за себя. И уж лучше я буду живым подлецом, чем мертвым героем. Своя куртка ближе к телу! Так что идеалы гребаного цеха идут лесом. А с ошейником Бруг что-нибудь сообразит…

…или нет.

Всплеск, треск, утробное бурчание. Передо мной вздымается вал, нашпигованный заразой и осколками – и хлещет навстречу.

– Шельма! – рычу я, прежде чем меня накрывает с головой.

Я чувствую, как кожа покрывается занозами, а под куртку льёт холодная жижа. Как шаловливые духи проказы и чумы переминаются меж пальцев, лижут шею под воротником, норовят залезть во все возможные отверстия моего таборянского тела.

Какая же тупая и бессмысленная смерть, Бруг! Захлебнуться дерьмом бехровцев!

Нет, Пра тебя подери. Ты не сдохнешь. Ты не сдо…

Неведомая сила выхватывает меня из трясины. Я жадно глотаю воздух, и он уже не кажется таким затхлым и зловонным. Мои ноги теряют опору, и я с удивлением осознаю, что вишу в воздухе. Туго стянутый поперек пояса чем-то скользким, липким, извивающимся…

– Да что ж такое… – скулю я от досады, смахнув с лица грязь.

Передо мной – те самые по-рачьи непроницаемые глаза. Не угадать, куда они смотрят и смотрят ли. Но их взгляд гипнотизирует.

Так бы и загляделся, если б не уродливая харя шишиги. Неестественно-гладкая, туго обтянутая водянистой кожей цвета свежего синяка, она напоминает голову утопленника. Те же вздутые щеки, рваная дырка носа, будто обглоданного рыбами… Но вместо человеческого рта – ворох егозистых отростков. Клубок червей, а не пасть.

Но самое жуткое в шишиге – ее башка, кончающаяся прямо за глазницами. Череп ее обрывается так внезапно, словно боги забыли достроить его до темени. Дальше – только ровная выемка, до краев наполненная сверкающей жидкостью. Когда чудовище склоняет голову, эта жидкость не выливается, не ходит кругами от толчков тела. Она словно существует по своим собственным законам, а по не тем, что даны природой.

– Э-э, как дела? – завожу я разговор, натянуто улыбнувшись твари.

Та туже сжимает меня щупальцем. Под бинтами режет, будто швы разошлись.

– Ну и мразь же ты! – ослепленный болью, я хочу отодрать щупальце, проникнуть в него пальцами, расцарапать насквозь… Но ногтям не за что зацепиться – всё равно что поддевать пиявку иглой.

Шишиге не нравится. Она подносит меня ближе, и я могу разглядеть самый крохотный отросточек на осклизлой роже. Ее червивый рот мельтешит совсем рядом… И тогда я вспоминаю, что самое отвратительное в шишиге – это всё-таки смрадный тандем двух ароматов: тухлых устриц и раскопанного кладбища.

– Ну давай! – напоказ храбрюсь я, не оставляя попыток вывинтиться из хватки чудовища. – Хочешь сожрать Бруга? Да Бруг сам тебя сожрет, пивная ты закуска!

Шишига изгибается и зачем-то опускает меня ниже. Туда, где на гладком теле надулись два пухлых мешка. И каждый мешок – с половину бедняги Бруга.

Глаза мои ширятся, а сердце уходит в пятки.

– Не-не-не! – бешено кручусь в навязанных объятиях, поняв наконец, почему тварь не торопится мной отобедать. – Бруг на это не согласен! Найди другого, приятель!

Я вою пуще жалобницы, но шишиге плевать. Перевожу взгляд с мешков на ротовые щупики, дрожащие в животном нетерпении. Щупальце гладит меня по шее, затягивается ласковой удавкой… Становится дурно.

Воздух рассекает свист – и шишигины щупальца встают торчком. Ее хватка ослабевает, а я взлетаю. Совсем на мгновение – пока мусорная подушка, рыхлая и податливая, не принимает мое упавшее тело.

Я с удивлением замечаю бледный кусок стали, что слабо серебрится чуть пониже мешков. Шишига корчится, свистит вскипевшим чайником. Щупальца невпопад молотят по сторонам, рвут и мечут. Корчатся, сворачиваясь кольцами. Выбивают из накопителя клубы сопревшей трухи.

– Эй! – перекрикивает свист и грохот знакомый голос. – Ты цел?!

– Лих?! – за шишигой мелькает синее пятно. – Лих! Уходи, пса крев!

Тут шишига перестает свистеть, переходя на низкий гуд.

– Не пойду! – криком отвечает Лих, странно подергиваясь. – Не брошу Сираль!

Я с кряхтением поднимаюсь на ноги и вдруг понимаю, почему клинок еще не покинул студенистой плоти. Его уже и не видно почти: обманчиво жидковатые телеса похоронили под собой половину шпаги, накрепко склеились с ней. Только самое острие – жалкий уголочек блеска – дрожит из брюха шишиги.

Тварь теряет ко мне интерес. Одарив меня плевком, она отворачивает голову. Размазывая слизь по лицу и шее, я успеваю заметить, как скошенная черепушка противоестественно плавно, по-совиному очерчивает полукруг на бесформенной «шее». Щупальца ее напрягаются и пружинисто сигают к Лиху.

Парень вскрикивает, но тварь уже нависла над ним смертельной аркой – и отвратные мешки перетекли по телу к добыче. С гадким чревным бульканьем.

– Бруг! – не своим голосом вопит Лих, вдавленный шишигой в самое хламье. – Оно сейчас… Помоги, курва!

Вдруг под кадыком у меня щелкает, и сквозняк гладит по липкой шее. Я подношу руку к горлу – и глуповато ухмыляюсь.

Ошейника нет. Пальцы касаются кожи. Она сопрела, под щетиной зудит нечеловечески – но как же я рад! Всё равно что отрастить конечность из культи, вот на что оно похоже.

Под ногами раздается лязг – так заканчивает свое движение заостренный болт. Он ввинчивается в обломок размокшей фанеры у моего башмака – и дырявит насквозь.

Чертов болт на чертовом ошейнике. Раскрытом, перемазанном слизью ошейнике.

Получай, гремлинова приблуда! Виной тому ошибка механика или слизь шишиги – плевать! Никакому прогрессу не удержать таборянский дух Бруга.

– Бруг! – режет по ушам вопль Лиха. – Быстрее, шрюп тебя…

Голос его захлебывается, и у меня пересыхает во рту. Я вижу, как шишига расползлась над парнем, точно вязкий шатер – и не видно уже ни синего дергания бридж, ни благородного блеска стали.