— Ага.

И тут Аника разозлилась.

— Я надеру ему задницу! Скажи ему это. Ты скажешь ему: Аника сказала, что надерет тебе задницу. Скажи ему сейчас!

Поджав губы, я перевела на него сочувственный взгляд и передала ее сообщение.

— Аника надерет тебе задницу.

Его пальцы скользнули по его щеке, и мой живот скрутило, когда он вздрогнул.

— Конечно.

Аника судорожно выдохнула.

— Я испытываю такое облегчение. — Звенящий смех прорезал ее страх. — Боже. Меня трясет, такое облегчение я испытываю.

— Ага, — пробормотала я, следя глазами за повреждениями на его и без того суровом лице. — Я тоже. — Я прочистила горло. — Теперь можешь спать спокойно. Он у меня.

Вик встал, подошел к моей кухонной раковине и наклонился над ней. Он зажал одну ноздрю и сильно выдохнул. Мой желудок перевернулся, когда липкие куски свернувшейся крови с легким звоном упали в раковину.

Аника облегченно усмехнулась.

— Ага. Спасибо, что дала мне знать.

Я не стала заморачиваться с любезностями. Повесила трубку, убрала от уха свой телефон и держала его свободно, позволив ему упасть рядом с собой, в то время как мое сердце сжалось от состояния Вика.

Положив руки на край, его высокая фигура возвышалась над раковиной, и он пророкотал:

— Я не мог пойти домой в таком виде.

— Домой. — Моя бровь изогнулась. — С твоими мамой и папой. С Аникой. Вот где ты живешь, верно? — Я сделала паузу. — Туда домой.

То, как его глаза сузились, заставило меня покачать головой, зная, что у меня есть ответ. Когда стало ясно, что он не в настроении откровенничать, я выдохнула, затем провела рукой по лицу, прежде чем мои глаза окинули всего его, осматривая повреждения.

— Нет. Я не думаю, что ты мог пойти туда.

— Я подумал, может быть… — Он остановился на секунду, прежде чем продолжить: — Я думал, что у тебя все еще может быть здесь есть что-то из моего дерьма.

Может.

О, я собиралась отпустить его, но что-то пошло не так, как предполагалось, и, выбросив мешок с его одеждой в свой мусорный бак, я поймала себя на том, что забрала его назад несколько часов спустя, в слезах, крайне стыдясь того, что не могла расстаться даже с чем-то таким несущественным, как пара его спортивных штанов и простая черная футболка. Но они пахли им, и иногда ночами, когда я действительно скучала по нему, я натягивала эту футболку на наволочку и вдыхала ее запах, пока не засыпала беспокойным сном.

— У меня может быть кое-что в шкафу. — В верхнем левом углу, за коробкой кремового цвета, спрятанной там, где ее никто не сможет найти. Я даже не могла скрыть своего разочарования, когда сосредоточилась на его изуродованном лице. — Это нужно обработать, и тебе нужно принять душ, так что иди наверх, и я буду там через минуту.

Вик не был безразличен. Его зоркие глаза должны были видеть охватившее меня опасение, но он оказал мне эту милость, оттолкнувшись от раковины, держась за ребра и оставив меня с моими мыслями.

Между неспособностью Вика поговорить со мной и странным поведением Аники я застряла где-то посередине, меня постоянно отталкивали оба, как будто я не могла их понять.

Неужели они забыли, что я сама прошла через некоторое дерьмо?

Между тайным, но частым издевательством моей матери надо Львом и потерей отца из-за сердечного приступа, когда мне было всего двадцать лет, одним братом, выступающим в роли босса мафии, в то время как особенности другого привлекли внимание тех, кто никогда не мог понять глубины его прекрасной души, я испытала свою долю трудностей и горя, у меня было разбито сердце.

Я не была хрупкой, но, когда они обращались со мной так, как будто я сделана из стекла, я чувствовала себя ничтожеством. Слабый. Жалкой. Бесполезной.

Я хотела, чтобы они позволили мне быть там для них, как они были для меня.

К тому времени, как я достала аптечку из-под холодильника и подняла коробку наверх, дверь в ванную была слегка приоткрыта, и из щели валил пар, пока Вик смывал с себя неприятности, к которым оказался каким-то образом причастен.

Поставив аптечку на край кровати, я вошла в шкаф и нашла одежду, которую он оставил. Я взяла всю стопку, осторожно поднося ее к носу и вдыхая его пряный мужской аромат, прежде чем неохотно опустить ее на место возле белой прямоугольной аптечки.

И пока он смывал свою дерьмовую ночь, я ждала. В этот момент ожидание Вика было второй натурой. Странно знакомая поза.

Глупая девчонка.

Слова были едва слышны, но я слышала их так ясно, словно она кричала мне прямо в ухо.

Струи душа прекратились, и вскоре он вышел из моей ванной, одетый только в коричневое полотенце, обернутое вокруг талии, его тело было покрыто каплями воды. Я тяжело сглотнула, глядя на портрет, которым он был. Но когда мой мягкий взгляд скользнул по большой красновато-фиолетовой отметине на его ребрах, я раздраженно вздохнула:

— Ты в полном беспорядке.

Вик поморщился, пытаясь опустить рассеченную бровь.

— Я не думал, прежде чем прийти. Я не должен вываливать это дерьмо на тебя. Не после того как…

Я не дала ему шанса закончить.

— Она ушла. — Затем я опустила подбородок и поправила: — Она уходит. С каждым днем я слышу ее все меньше и меньше. Я в порядке, клянусь.

Он был рядом со мной. Отказать мне в возможности ответить тем же было бы оскорблением.

Со своего места на кровати я отползла назад и скрестила ноги, откашлявшись, и мягко предложила:

— Ты можешь переночевать сегодня здесь.

Путь до моей кровати был недолгим, но он двигался медленно, и, хотя он пытался скрыть это, чуть прихрамывал. У меня болела грудь.

Ему было больно.

Ловкими пальцами он копался в куче одежды, поднимая, а затем осматривая каждый предмет, пока не наткнулся на то, что не было одеждой. Что-то, о чем я забыла.

Он поднял его и внимательно осмотрел.

— Что это?

Мои собственные брови нахмурилась, когда я наклонилась, чтобы взглянуть на предмет, и когда я сосредоточилась на нем, мои глаза расширились, а щеки покраснели, я попыталась выхватить предмет из его рук.

— Ничего такого.

Но Вик держал его вне досягаемости, продолжая осматривать предмет.

— Подожди. — Он держал в руках маленький пластиковый шарик, и в его тоне было легкое недоверие. — Я помню его.

Я думала о том, чтобы схватить его и бежать, но было слишком поздно. Его ловкие пальцы уже разломили шарик пополам, обнажив маленькое пластиковое кольцо в форме сердца.

Его стоическое лицо гармонировало с грубым голосом.

— Венис-Бич (прим. — один из самых знаменитых пляжей в Лос-Анджелесе). Пирс. — Когда он задумчиво наклонил голову, то пробормотал: — Какой это был год? Две тысячи десятый?

— Две тысячи восьмой, — поправила я.

— Ага, — выдохнул он с благоговением. — Иисус. Теперь я вспомнил. — Его губа дернулась, но брови нахмурились. — Я покупаю тебе платину и бриллианты, а это ты оставляешь себе?

Смущение сменилось более глубокими эмоциями.

Горе.

Я не могла смотреть на него.

— Я все сохранила, — шепотом призналась я, отчаянно пытаясь сморгнуть жгучие непролитые слезы.

От самых маленьких безделушек до билетов в кино. Господи. У меня даже осталась пустая обертка от презерватива, оставшаяся после нашей поездки в домик моей семьи на озере Писеко. Я засушила цветы и упаковала лепестки. Я вела записи и украла ключи от гостиничных номеров. У меня была баночка ракушек с той самой поездки на Венис-Бич. Мои фотоальбомы были переполнены, и я не собиралась прекращать коллекционирование, потому что каждое следующее воспоминание было так же дорого, как и предыдущее.

Его пальцы медленно сжались вокруг маленького пластикового шарика, крепко сжимая его в руке, и некоторое время он молчал.

— Я знаю, ты не хочешь, чтобы я был здесь…

Неправда.

— …и извини, что пришел.

Не смей. Не удешевляй это для меня.

У меня внутри все сжаалось.

И когда он посмотрел на меня, в его тяжелом взгляде была смелость. Синяк на его виске выглядел болезненным, а порез на лбу, казалось, подмигнул мне, когда он прошептал: