Кентаро энергично принялся за дело, подробно прорисовывая очертания города, что, по традиции тебори, выполнял бамбуковыми палочками, тонкими металлическими иголками на их концах глубоко прокладывая линии в коже Наоми и наполняя их чернилами. Она поистине была одним из самых выносливых клиентов за всю его практику: ни разу даже не поморщилась от боли. Прицепив к своим очкам пару увеличительных стекол, дабы прорисовывать тончайшие элементы татуировки, Кентаро изобразил совершенно микроскопические нюансы облика города, что при взгляде с расстояния идеально дополняли его целостность.
Затруднение у него вызывал только один момент: невозможно было, работая над конкретным фрагментом, удерживать в сознании вид города в целом. Ему приходилось продвигаться малыми осторожными шажками, сверяясь с увеличенным на экране ноутбука фрагментом. В отличие от всех предыдущих своих работ, которые Кентаро был в состоянии мысленно видеть целиком, размеры и масштаб макроскопического города были чересчур велики, чтобы эту картину способен был разом схватить человеческий мозг.
Несколько сеансов ушло на то, чтобы вытатуировать контуры. Наконец Кентаро завершил последнюю деталь – собственный тату-салон в Асакусе, где сейчас и работал. Крышу заведения он планировал оставить незакрашенной, дабы в финале, блюдя давнишнюю традицию, набить там свою подпись.
Едва закончив прорисовывать контуры черными чернилами, Кентаро был готов приступить к закрашиванию цветом, затенению, прорисовке мелких деталей. Начать он решил с Сибуйского диагонального перехода[5].
– Хм-м… – задумался он, остановив работу.
– Что-то не так? – подняла голову Наоми.
– Да вот прикидываю: то ли изобразить, как люди переходят перекресток у станции Сибуя, то ли как ждут зеленого сигнала.
– Не надо мне никаких людей!
– В смысле?
Наоми вновь опустила голову и закрыла глаза:
– Я хочу просто город. И не хочу никаких людей.
– Но какой же город без людей?
– Неважно. Это моя спина и моя татуировка. И я за это плачу.
– Хм-м…
Кентаро почувствовал укол гордости. Наоми действительно регулярно оплачивала его работу, и он считал ее хорошим клиентом. Однако он был одним из лучших татуировщиков в Токио и привык, чтобы заказчики соглашались с его дизайном. Они никогда не диктовали ему, что делать. Живущий в нем художник, естественно, вспыхнул гневом, и все-таки, как говорят японцы: «Kyaku-sama wa kami-sama desu» – «Клиент – наш бог».
«Что ж, ладно, – решил он. – Она потребовала „никаких людей“. Но ведь животные – не люди?»
Черными штрихами и полутенями он нанес на татуировку небольшую кошку, добавил ей пару цветных пятен, дабы она была трехцветной, поместив ее прямо напротив фигуры Хатико[6], что у выхода с вокзала Сибуя, после чего, довольный, продолжил свою работу.
В какой-то момент, уже вовсю работая над затенением татуировки, Кентаро начал не на шутку опасаться, что теряет рассудок.
Наоми обычно разговаривала с ним во время сеансов, прося Кентаро описывать тот фрагмент города, над которым он работает в данный момент. Она указывала, в какой части Токио какое время года желает получить, и Кентаро безропотно изображал то осень с ее красными кленами и ярко-желтыми кронами гингко, то весну с нежным розовато-белым цветом сакуры в парке Уэно.
– А сейчас ты где? – спрашивала она.
– В Гиндзе. Только что закончил башню «Накагин»[7].
– Здорово! В Гиндзе пусть у нас будет зима.
– Понял, – отвечал Кентаро и принимался цветом и тенями изображать свежий белый снег, что за ночь укрыл квартал. В результате город на спине у Наоми выглядел как лоскутное покрывало со всеми четырьмя временами года.
Частенько, когда Кентаро трудился над неким фрагментом Токио и обсуждал это местечко с Наоми, на следующий сеанс она являлась, посетив эту часть города. Она приносила мастеру какое-нибудь угощение или сувенир – сласти из Харадзюку или румяные гёцза[8] из Икебукуро, и Кентаро от этих знаков внимания смущенно краснел.
Иногда они вместе пили зеленый чай, и Наоми рассказывала ему о том, что с ней случалось в промежутке между их встречами или что доводилось наблюдать в городе. Насколько продвинулось, к примеру, строительство Олимпийского стадиона, когда она в очередной раз проходила мимо. Она рассказывала Кентаро о жизни разных людей, населяющих Токио, и мастер всякий раз тихо, не перебивая, ее слушал.
Однажды, когда они сделали небольшой перерыв во время сеанса, длившегося несколько часов, и Кентаро занялся чисткой инструмента, Наоми указала на большую художественную книгу с гравюрами в жанре укиё-э Утагавы Куниёси[9] и спросила про нее. Кентаро снял альбом с полки и вручил девушке, предложив ей сесть в его кресло и полистать. Утагава всегда вдохновлял Кентаро – с творениями этого художника его познакомил учитель, заставивший Кентаро не один месяц копировать рисунки Куниёси, прежде чем вообще допустил к живой коже.
Наоми села, положив книгу на колени, и стала медленно переворачивать страницы.
– Вот эти какие классные! – то и дело восхищалась она, подробно разглядывая каждый рисунок и обводя пальцем многочисленных кошек и демонических чудищ.
– Да, он был настоящей легендой, – вздохнул Кентаро.
– Мне вот эта очень нравится, – постучала она пальцем по странице, и Кентаро, поглядев в альбом, увидел куртуазную сценку с огромной призрачной кошачьей головой на заднем плане. Кошки там, поднявшись на задние лапы, танцевали в точности как люди, широко взмахивая передними лапами и покрывая головы шейными платками.
– Ну да, – согласился Кентаро. Он еле подавил смешок, припомнив, какую шутку сыграл над Наоми, вытатуировав кошку на ее спине.
– О, ты только на этих взгляни! – приподняла она книгу поближе к мастеру. – Он превратил актеров кабуки в кошек!
– Это вообще довольно любопытная история… – заметил Кентаро. Внезапно умолкнув, он унес на место инструменты и вернулся к книге, заглядывая девушке через плечо.
– Продолжай, – Наоми вскинула на него свои необычные глаза.
– Ну, в те времена театр кабуки приобрел скандальную репутацию, превратившись в неприличное, даже морально разлагающее действо – чуть ли не в оргию на сцене.
– Прикольно! – бесстыдно ощерилась Наоми.
– Вот только правительство так не считало. И оно объявило вне закона любые художественные изображения актеров кабуки.
– Но это же идиотизм! – возмутилась девушка.
– Ну, в общем, да. Короче говоря, Утагава вместо людей-актеров изобразил кошек. Такой вот способ он придумал, чтобы обойти цензуру.
– Смышленый парень! – Она снова обратилась к книге, разглядывая гравюру, на которой три кошки в кимоно сидели вокруг низкого столика, играя на сямисэн[10].
– Мой старик-учитель был просто повернут на этом художнике.
– А где сейчас твой учитель?
– Ушел в мир иной, – ответил Кентаро и указал на фото на стене: – Вот он на снимке.
Наоми поглядела на фотографию, где угрюмый мужчина стоял рядом с совсем еще молоденьким Кентаро, причем в том же самом салоне, где они находились сейчас.
– Вид у него очень серьезный, – заметила Наоми.
– Да, он таким и был. И невероятно строгим. Заставлял меня вставать в четыре утра и целый день прибираться и подметать в салоне. И занимался я у него этим целых два года, пока он наконец позволил притронуться к иголкам и коже. Сумасшедший старый хрыч! – с улыбкой покачал он головой.