Начну дневник исключительно по приказу одного из них. Оказывается, они затесались и в мозгоправы! Кто б знал, зачем? И вот сижу в своей комнате, заранее купила эту толстую книжку с пустыми листами, наклеила стикеров на обложку, так бежева не режет глаз своей скучностью. Итак, что меня беспокоит? Их существование. Точнее, то, как они проникли в нашу жизнь. Надо бы, наверное, описать это более красочно, может, сработает? Ладно, начнём:

«1 сентября 2017 года.

Начало первого семестра второго курса. Студенты радовались встрече и не радовались началу учёбы, хотя это недовольство быстро пройдёт. Ректор устроил большой праздник на главной площади перед корпусом, выступали местные музыканты и заслуженные преподаватели. Всё шло как обычно, затем один за другим люди принялись падать в обмороки. Я приняла это за флешмоб. Небо почернело, густая дымка накрыла город, а потом, как выяснилось, и всю планету. Чёрные шары спустились быстро, некоторые оставили кратеры, многие повредили жилые дома и заметно испортили дороги. Армия не помогла, тоже свалившаяся без сознания, главы государств отправились в беспамятство прямо во время прямых эфиров и обращений к своим людям. Никто ничего не успел сделать, и уже через три дня планета принадлежала им – инопланетным паразитам, захватившим три четверти населения Земли…»

Думаю, слово паразит им не понравится, а мне нужно пройти обследование, иначе к практике не допустят. Глупо как-то, ладно, зачеркну.

«…не успел сделать, и уже через три дня планета принадлежала им – инопланетным паразитам, пришельцам, захватившим три четверти населения Земли…»

И «захват» не понравится, они же это позиционируют как добровольную ассимиляцию и присоединение к космическому сообществу. Не думала никогда, что буду так боязливо подбирать слова в собственном дневнике. Смешно, если бы не хотелось плакать.

«…и уже через три дня планета принадлежала им – инопланетным паразитам, пришельцам, захватившим приспособившим три четверти населения Земли к жизни в условиях общего разума»

Или как они его назвали? Пусть остаётся так, всё равно он поймёт, что имею ввиду. Лишь бы не придирался излишне, мне всё равно надо закончить институт, даже если моя профессия по итогу не особо-то им и нужна. Всё это одно из их глупых правил – соблюдать законы, что главенствовали до «Прибытия». И зачем? Сказал бы кто внятно, а то вот уже почти два месяца живу непонятно за какой целью и для кого. Жутко вспоминать, что человечество развалилось за такой короткий срок. Хочется порой быть одной из них, да не могу себя заставить. Стыд перед самой собой не позволяет стать такой же, как они, так ещё и по собственной воле.

«Беспокоит, что никак не могу влиться в новое общество…»

Словно со старым у меня тоже всё было хорошо.

«…хочется понимания, более ясной цели и хорошей работы в будущем»

Мда.

«Ради процветания планеты в новом режиме жизнедеятельности населения».

Нудно всё это, скучно. Не верю сама себе, хочется выдернуть листы из дневника и начать заново. А что тогда напишу? Всё равно выйдет нечто подобное, только время тратить. Пойду поем, мама обещала приготовить что-то новое, хотя там особо не извернёшься, ведь всё питание контролируется ими. Опять же непонятно зачем, поскольку они лишили нас вкуса, и всё, что теперь делают наши тела – это переваривают пресную жижу. Если мама и правда сделала на этой основе вполне сносное блюдо, я ей памятник поставлю.

Захлопываю дневник слишком громко, тело отца может это посчитать проявлением агрессии, а она запрещена в любых проявлениях. Я задерживаю дыхание, вслушиваюсь – ничего не изменилось. Откладываю запись, она выглядит такой наивной, до тошноты. Иду на кухню, там и правда чем-то пахнет, и даже аппетит пробуждается. В томительном ожидании усаживаюсь за стол, наблюдая скрюченную спину мамы. Ей приходится работать по двенадцать часов на производстве пластика, так необходимого в возведении построек для жителей колоний. Никакого камня и металла, всё это запрещено как пережитки прошлого. Одноэтажные кубы без окон заполонили улицы, из-за чего я вообще прекратила выглядывать из квартиры, глаза б мои не видели эти подобия конуры для собак… ох, как же скучаю по животным. И даже бродячим, хоть бы кто-нибудь нагавкал, а так ведь полная тишина, и нельзя общаться вне зданий.

– Как ты сегодня? Выспалась? Завтра опять практика?

Охрипшая мама задавала вопросы, которые не успевала озвучить между сменами. Мы практически перестали видеться, ведь днём она работает, а по ночам мы обе крепко спим. Она от физической усталости, я – от душевной.

– Никак. Неа. Да.

Отвечала я уже по привычке так быстро, что и сама перестала замечать, как губы двигаются. Словно ответила в своём воображении, сохранив тишину идеально чистой кухни. Об этом позаботилось тело отца, забывшее, что такое ходить на работу. Паразиты сделали его хозяином квартиры, который обязан следить за нашей семьёй, и не более. Как нынешний «хранитель генетической памяти через семя он должен сохранять физическое состояние в полном довольстве без единого отклонения». Как же долго я сопротивлялась этому определению и смыслу, как долго мы боролись против этого в прошлой жизни, и вот всё оборвалось вторжением каких-то маленьких личинок с далёких звёзд.

Мама поставила три тарелки на стол, уселась рядом и еле выдохнула. От неё пахнуло усталостью и пустым желудком, болеющим гастритом. Она мало ест, да и то, что в себя еле запихивает, можно назвать пищей только с огромной натяжкой. Жижа из белков и углеводов, ничего аппетитного. Тут, на еле уловимый запах синтетической пищи, из большой комнаты вываливается тело отца, изрядно ожиревшее на бесконечном сидении дома и прослушивании общих инструкций по телевизору о ведении семейного хозяйства людей. Паразиты в его голове всё время учились и делали выводы, да только мы с мамой почти ни о чём не в курсе, просто раз в неделю на стене от моей спальни до кухни появляются новые своды правил. Одно бредовее другого, сплошные противоречия. За два года они мало чему научились у нас, а ведь как-то смогли покорить космос! Наверное, для этого нужно полное отсутствие человечности.

Тело отца грузно свалилось на стул, придвинуло к себе тарелку и погрузило в него ложку. Так гнусно, ведь боюсь поднять глаза и увидеть в очередной раз, во что превратился мой папа – голова облысела, наличие паразитов в его мозгу выдавило волосяные луковицы, от чего редкая поросль осталась лишь на затылке и немного на висках. Глаза торчат в разные стороны от повышенного давления в черепе, и вечная нить слюны, свисающая с губы чуть не до стола. Тело отца принялось с чавканьем поглощать то варево, что сделала мама. Для него совершенно нет разницы, а вот я новые нотки всё-таки угадываю в запахе. Не могу сдержаться, всё равно машинально морщусь, когда кладу первую ложку на язык. Стало и правда слаще, мельком переглядываюсь с мамой и кротким кивком благодарю её. Она же сдавленно улыбается и принимается за свою еду, губящую её слабый желудок с каждой новой порцией.

Быстрее всех закончило тело отца, громко положившего ложку на стол. Оно ждало нас, и некоторое нетерпение мелькнуло на его обрюзгшей морде, складки на лбу превратились в толстые извилистые полосы, они побагровели, и это единственная эмоция, пробившаяся через его оболочку. Жаль, она быстро затухла, я бы не прочь и крики послушать. Да хоть что-то, лишь бы не монотонную речь голосом дорогого мне человека. Ужасная издёвка.

Мама доела последней, чуть не давясь на последней ложке. Она убрала со стола и сложила посуду в раковину. Тело отца помоет, а ей пора на смену, и мне больно смотреть, как её некогда нежные ладони густо покрылись мозолями и мелкими трещинами, кровоточащими при любой возможности. Женщина с поникшими плечами удалилась в прихожую, наспех оделась и тут же выскочила из квартиры. Понимаю её, мне тоже не хочется тут находиться дольше положенного, но просто так выйти нельзя, а долгосрочный пропуск выдадут только завтра перед институтом, сегодня же у меня только справка на экстренный случай. И та вряд ли сработает, если поймают в неподобающее время. Вот и сижу напротив тела папы, оно дышит так, словно делает это впервые. Как-то неровно, то слишком глубоко, то излишне поверхностно, при этом хрипя и иной раз высовывая наружу распухший с белым налётом язык.