– Орчий сын! – прорычала легат, запыхавшись в бесполезной схватке.

Бросив меч, обливаясь потом, легат вновь уселась на попону, проклиная Темнейшего, Грешных Магистров и, заодно, гномьего Всеотца, выковавшего эти проклятые Ротаргардские горы.

Место укуса покраснело и вздувалось прямо на глазах. Талагия прикоснулась к нарыву и тут же взвизгнула от боли. Такого воительница еще никогда не испытывала! Рука горела, будто в огне, опухала прямо на глазах и пульсировала с каждым ударом сердца. Пальцы превратились в толстые сардельки, выглядящие весьма аппетитно, не будь они сделаны из ее, странницы, мяса. И совершенно не гнулись! Вдобавок лю Ленх ощутила тошноту и легкое головокружение.

Нащупав флягу, баронесса зубами выдернула пробку и полила руку прохладным вином. Но, к удивлению, ничего не почувствовала – ни холода, ни влаги. Одна непроходимая боль. Острая, как эльфийский клинок, назойливая, как палач Магистерия.

За всю жизнь посланнице было страшно всего два раза. По-настоящему страшно. В первый раз – когда она увидела Трауттия, своего будущего супруга, приготовившись обреченно ожидать конца своих дней в компании жирного тюфяка. Даже встреча с оборотнем в залитом лунным светом лесу не была для лю Ленх столь страшной – молодая жена молила о смерти в тот момент. Второй раз – сейчас, именно в этот момент!

Воительница с большей готовностью сошлась бы в поединке с троллем, упырем, Грешным Магистром, да хоть с самим Темнейшим – это была бы понятная, осязаемая угроза, которой девушка умела противостоять.

Сейчас – совсем другое дело. Посланница не понимала, что с ней происходит и как с этим бороться.

Поддавшись панике, легат бросилась к озерцу, чтобы сунуть руку в самую ледяную стужу водопада, но не успела. После второго шага нога не выдержала тяжести стройного тела, колено согнулось и девушка свалилась в траву. Болела уже не только рука. Жар перекинулся на плечо, виски сжало так, будто вот-вот от напряжения зубы вывалятся. В голове бесновалась целая орчья орда, устроив пляски вокруг жертвенного костра, на котором сгорали остатки сознания Талагии.

Силы оставляли баронессу, вытекая, будто вино из прохудившейся бочки. Она не могла даже кричать, лишь тихо простонать, проваливаясь во тьму, уносящую отчаянье и окутывающую легата умиротворением, маня обещанием вечного покоя.

Не так лю Ленх представляла себе загробную жизнь. Ей казалось, что там, после смерти, должно быть тихо, спокойно и прохладно. Но нет! Царство мертвых воняло тухлым, затхлым и дохлым, что, в целом, не удивительно. Там, куда отправляются после смерти, и должно пахнуть дохлым. Но Талагия рассчитывала хотя бы на прохладу в загробной жизни. И здесь обманули! Прохладой и не пахло. Здесь стояла такая же духота, что и в Ротаргардских горах. Липкая, противная, пролезающая в ноздри, будто жирный слизняк.

Странница открыла глаза и различила тускло освещенный потолок из неотесанных бревен, под которым висели полугнилые тушки ворон, сорок и грачей. Она лежала на скрипучем топчане в полутемной, грубо сбитой избе, накрытая волчьей шкурой. Кто бы не принес сюда воительницу – он же перевязал место укуса грязной тряпицей. Рука вернула свой привычный цвет и размер, но все еще болела при малейшем движении. К тому же у посланницы раскалывалась голова и ощущалась дикая слабость во всем теле.

Еще хотелось пить. Дико хотелось пить! Девушка вылакала бы целую реку, окажись такая рядом.

– Лак даршин багратуга?

Баронесса вздрогнула от неожиданности, услышав голос. Собравшись с силами, путешественница повернулась и увидела ее. Несмотря на то, что фигура гостеприимного хозяина жилища скрывалась в полумраке, Талагия была уверена, что это – женщина.

Полетели искры, высекаемые огнивом по кремню, и зажглась лучина, освещая таинственного доброжелателя. Но лучше бы хозяйка оставалась в темноте – настолько отвратительно она выглядела!

Редкие, седые волосы, сквозь которые просвечивала кожа черепа, покрытая бурыми пятнами. Сморщенное лицо с крючковатым носом, свернутым набок, с бородавкой, из которой торчал толстый черный волос. Тонкие губы, слишком короткие, чтобы скрыть редкие, желтые кривые зубы.

Больше всего легата поразили глаза. Один – вполне нормальный, голубого цвета, второй – в два раза больше, желтый и с вертикальным зрачком. Разными были и руки. Правая – с зеленой кожей, левая – покрытая белым мехом от ладони и до короткого рукава… и она тоже была правой!

Ведьма выглядела вовсе не живым существом, а поделкой сумасшедшего таксидермиста, который собирал чучело из всего, что случайно завалялось, не особо заботясь о красоте. Глядя на девушку неподвижным желтым глазом, колдунья пыталась навести на гостью правый глаз, отчаянно косивший, со зрачком, несмотря на все усилия хозяйки, уползавшим в сторону.

Почувствовав тошноту от созерцания спасительницы, лю Ленх перегнулась с топчана, избавляясь от скудного обеда.

– Рук хара! – недовольно крикнула старуха.

Воительница не узнавала этот язык. В нем было что-то от гномьего, но гномьим он точно не был.

– Хух курда, ляра! – гневно произнесла карга.

– Я не понимаю, – мотнула головой посланница.

– Лак даршин багратуга?

– Не понимаю, – повторила девушка.

Ведьма сделала два шага и, несмотря на то, что ноги были скрыты засаленным платьем, сшитым из килтов, Талагия поняла, что и ноги старухи разной длины. Запустив руку в передник, колдунья покопалась там и вынула заросшее волосами ухо. Затем, без видимых усилий и признаков боли, оторвала свое ухо и заменила его на запасное.

– Лак даршин багратуга? – в третий раз проговорила старуха.

– Да не понимаю я тебя!

Вернув волосатое ухо в карман, ведунья занялась поисками. Она поворошила рукой в переднике, достав целую горсть ушей, но, не удовлетворившись результатом, высыпала их обратно. Неуклюже переступая по доскам пола, добралась до полок, где долго гремела склянками. Потом, внезапно хлопнув себя по лбу, распахнула огромный сундук в углу комнаты и извлекла оттуда новое ухо. Это выглядело вполне человеческим, разве что слегка подпорченным. Колдунья приладила его к голове и в очередной раз поинтересовалась:

– Лак даршин багратуга?

– Что ты хочешь-то от меня? – завопила лю Ленх, потеряв терпение.

Теперь, видимо, результат удовлетворил ведьму. Захлопнув крышку, она поставила на печь котел и наполнила его водой из потемневшей от возраста бочки. Услышав журчания воды, баронесса судорожно сглотнула.

– Пить, – попросила посланница.

Карга поняла вынужденную гостью. Набрав воды в медный черпак, старуха поднесла его к губам девушки. Вода оказалась отвратительно теплой, как ослиная моча, и точно так же воняла. Странница не удивилась бы, если б она и оказалась ослиной мочей, но жажда победила брезгливость и Талагия жадно приникла к ковшу, вылакав его до самого дня.

Теперь ведьма развела огонь под котлом. Воительница лишь надеялась, что сварить хозяйка собирается не свою гостью. Вода еще не успела вскипеть, а в окно запрыгнула пара белок, усевшись на стол.

Старуха, схватив одну из белок за хвост, одним ловким движением содрала с грызуна шкуру и, орудуя каменным ножом, покромсала животное на части, высыпав куски в котел. Вторая белка оставалась без движения, покорно ожидая своей участи, равнодушно наблюдая стеклянными глазами за гибелью товарки. Вскоре и она отправилась в котел, расставшись со шкуркой. Помешав варево, колдунья принялась что-то толочь в ступе, временами пробуя полученную смесь на язык и добавляя то сушеных пауков, то травы.

Шорох внизу заставил баронессу перегнуться через край топчана. Там, на полу, барахтались несколько крыс, вытирая извергнутый путешественницей обед собственным мехом. Девушка поспешно вернулась в постель, чтобы не удваивать их работу, и закрыла глаза, погрузившись в дрему.

Из сна легата выдернула ведунья. Бесцеремонно залепив пощечину и тут же подсунув под нос ложку дурно пахнущего варева.