Тучкова иногда брала супруга на репетиции, проводила тайком его на второй ярус, и он сверху наблюдал за процессом превращения живых людей в деревянных кукол. И всякий раз ему хотелось крикнуть: да пошлите вы ее!.. Все вместе сговоритесь — и пошлите!

Да только сговориться актерам друг с другом не представлялось возможным. Один заслуженный, а другой — нет. Один зарплату больше получает, другой — меньше. Одному дали главную роль, а другому — лакея на скачках. Как и кому тут сговориться, когда все хотят главных ролей?! Все хотят одинаково большой зарплаты. И все хотят получить звание народного артиста, коль скоро это звание существует.

— И никакой нет мистики в глупистике, — изрек Санек и, передумав ехать домой, вошел в театр. — Ну как дела? — поздоровавшись, спросил он вахтера.

— Да никак. Сижу тут как дурак, — ответил тот в рифму.

Это вновь был Егорыч — тот же самый, что дежурил и в день убийства Пуниной.

— Не ушел еще? — улыбнулся Санек. — Ты же грозился.

— Место подыскиваю, — хмуро ответил старик, — непременно уйду. Ну их к лешему. Все тут придурочные. Ты чего заявился?

— Да так, — пожал плечами Александр, — домой не хочется. Время еще не позднее. Что делать дома одному? Вот и подумал — может, в кафе зайти? Кругом обходить здание лень, вот и решил прямо со служебного входа. Пустишь?

— Пущу, — кивнул вахтер.

— Кафе работает?

— А то! — неприязненно ответил Егорыч. — У них теперь там самая гульба начинается. Будут гудеть всю ночь.

— А в театре, кроме тебя, нет никого?

— Еще пожарник. У себя сидит, в дежурке.

— Я сейчас встретил Миру Степановну. Из театра выходила. Вот я и подумал — может, репетиция была и кто-то из актеров еще здесь.

— Ну да, будет она тебе надрываться. И без того, ничего не делая, тыщ двадцать огребает. Днем репетировала — и хватит. Целый час заседали. Я уж ее манеру знаю. Соберет у себя в кабинете артистов, повыступает перед ними с полчаса, поораторствует — и привет. Идите, говорит, учите текст. Потом, когда на сцену перейдут, прикажет: ты выйди справа, а ты — слева. Ты уйди в правую кулису, а ты — в левую. Вот и все мизансцены. Оно и правильно. Чего мудрить-то? Главное — всех в узде держать. А публика — дура. Все равно ведь в театр придет. Куда еще у нас, в Зарубинске, деваться? — Произнеся этот вдохновенный монолог, Егорыч поманил Александра пальцем и шепотом сказал: — Она в кафе ходила. Ильича искала. Думала — пьет там. А он давно уже напился и отсыпается у нее же в кабинете на диванчике. — Вахтер захохотал. — Когда она вошла, я испугался — ну, думаю, пропал! Разорется, скажет — зачем я Захарке дал ключ от ее кабинета? Но она на второй этаж не поднималась. Только в кафе сходила — и поохала дальше его по пивнушкам искать.

Из коридора послышались голоса — мужской и женский.

— Ну ты смотри-ка! — возмущенно проговорил Егорыч. — Опять посторонние из кафе проникают в театр. Сколько раз говорил я барменам: закрывайте служебные двери!

Но появились через несколько мгновений, отнюдь не посторонние. Инга Дроздова и завсегдатай театра журналист Паредин оживленно переговаривались на ходу. Увидев Александра, Инга обрадованно улыбнулась.

— Это чудесно, что вы здесь, — проговорила она радостно, — мы сейчас проведем экстренное совещание нашей следственной группы. Надо бы Аристархова позвать.

— Я могу позвонить ему, — сказал Егорыч.

Он набрал номер домашнего телефона завтруппой и попросил его зайти в театр. Положив трубку, Егорыч с ухмылкой спросил:

— А Захара Ильича в свою компанию не желаете принять?

— Он разве здесь? — удивилась Инга.

— Спит после дружеской попойки в кабинете у собственной супруги. А она ездит по питейным заведениям, разыскивает его.

— А мы-то думали — о чем это она там с барменом шепталась?

Инга взяла ключ, и они поднялись наверх, в ее гримерную. Спустя какое-то время появился и Аркадий Серафимович. Инга и Паредин поведали им с Александром о своих Приключениях. Утром Санек позвонил Паредину и рассказал о подозрениях, навеянных сообщениями Гринькова и Павивановой. И днем они следили за Павлом Николаевичем Козловым. Надо сказать, что вел он себя крайне подозрительно. Начала слежку Инга. Она пошла за Павлом Николаевичем сразу же по окончании репетиции. Убедившись, что Козлов вошел в квартиру, позвонила из автомата Паредину, и тот подъехал на машине с целым пакетом бутербродов и маленьким букетиком цветов.

— Это тоже съедобно? — ехидно спросила Инга, уткнувшись носом в фиалки.

— Не знаю. Может быть. Попробуйте, — вновь перейдя на вы, буркнул Георгий.

— Нет, я просто не поняла, — продолжила Инга, — вы мне сунули цветы вместе с пакетом, словно это пучок петрушки. Вот я и подумала — может, это тоже еда? Разве цветы так дарят девушкам?

— Никакие цветы никаким девушкам я не дарю, — сердито ответил Паредин.

— Значит, это не мне?

— А кому же?

— Тогда давайте уточним. Это что — знак внимания или…

— О Боже! — воскликнул окончательно выведенный из себя журналист. Он выхватил цветы у Инги и выбросил в окно.

— Да как вы смеете?! — вскричала девушка.

Она выскочила из машины, подобрала букетик и вернулась назад.

— Не смейте больше трогать мои цветы, — проговорила она, сдувая пылинки с букетика.

— А вы не смейте бегать под окнами преступника, — заявил журналист, — тоже мне сыщик. Сидите тихо и не дергайтесь.

— Я предлагаю съесть бутерброд на брудершафт и снова перейти на ты, — проговорила девушка.

— Если ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал, так и скажи.

— Что-о?! Да как вам в голову могло прийти такое?

Инга, надувшись, замолчала. Так они просидели минут сорок. Инга уже начала откровенно скучать, как вдруг подозреваемый вышел из дома. Направился он прямиком к телефону-автомату, долго и безуспешно пытался дозвониться кому-то, потом зашел в магазин за продуктами. Выйдя оттуда, снова позвонил из автомата. И вновь, как видно, безрезультатно. Затем вошел в подъезд.

— Он что, один живет? — спросила Инга.

— Год назад развелся с супругой на старости лет. Дочь замужем, двое детей. Живет отдельно.

Паредин потянулся за бутербродом. Вынул из пакета два с сыром, протянул один Инге.

— Слушай, может, мы зря торчим здесь? — проговорил он наконец. — Какой-то детский сад. Следим неведомо за кем. Может, милиция уже давным-давно вышла на след убийцы, а мы тут дурака валяем.

— Если бы они вышли на него, Иван Максимович тебе сказал бы.

— Да ни за что! Он своих тайн не выдает. Может, они «пасут» его, собирают улики.

— А мы «пасем», но не того?

— Вот именно. Подумаешь — стоял на лестнице. Если бы он убил, так не стоял бы там, а удирал во все лопатки. Что преступник и делал. И вы после второго убийства нашли на запасной лестнице записку. Стало быть, именно там он и пробежал и в первый раз, и во второй. Значит, Козлов вне подозрений.

— А что, — ехидно спросила Инга, — на записке вот так и значится: писал убийца? Может, она вообще никакого отношения к делу не имеет? На ней же нет числа, может, она вообще написана сто лет назад?

— Следствие выяснит это.

— Как?! Спросит уборщиц: вы хорошо в тот день с утра убирали? Не видели этого клочка бумажки? И те, конечно же, ответят: убирали, не видели. А может, веником махнули два раза, а бумажка, скатанная в шарик, уже год там валяется. — Инга немного помолчала, затем задумчиво проговорила: — Неплохо было бы узнать, кому он названивает и почему из автомата? У него дома телефон, это я точно знаю.

— Звонит тому, у кого аппарат с определителем номера.

— Стало быть, шантажирует кого-то?

— Не иначе убийцу. Значит, он его видел, стоя на лестнице.

— Вот что, — сказала девушка решительно, — я поторчу у автомата и подслушаю.

— А вдруг он тебя заметит?

— Я спрячусь вон за тем строительным забором. Если дверца кабинки будет хоть чуточку приоткрыта, я все услышу.

Она выскочила из машины, быстро пересекла открытое пространство и спряталась за досками забора, примыкавшего прямо к кабинке телефона-автомата. Здесь, на месте разрушенных трехэтажек, возводили сногсшибательный дом из стекла и бетона, и стройка была окружена высоким дощатым забором. Несколько досок были отодвинуты, образуя проход. Там-то и спряталась новоявленная сыщица.