Валентина открыла дверь сразу же, едва он позвонил.

— Проходите, — пригласила она.

— Вы даже не спросили, кто там? — укоризненно покачал головой Виктор Петрович.

— Но… Я же вас ждала, — оправдывалась девушка, виновато глядя на него снизу вверх.

Они стояли в крохотной прихожей. На Валентине был голубой сарафанчик из мягкой тонкой ткани. И вновь она показалась Кронину беззащитным птенцом, которого хотелось спрятать в ладонях, укрыть от жестокого мира. «Какая она милая сейчас!» — подумал Кронин. Никогда в жизни и никто не вызывал в нем такой нежности. Все это время он старался о ней думать только как о нимфетке или же грубоватой девчонке из простонародья, гнал от себя воспоминания о первой встрече. Но вот сейчас снова вернулось это чувство, в котором смешалось все: восхищение и сострадание, нежность и удивление таким феноменом, — ведь эта девушка могла казаться или быть подлинным ангелом! Или Мадонной… Кому как нравится… От нее исходил тонкий запах белой розы. Именно белой. У красных запах пряный, они похожи на зрелых женщин, блистающих победительной красой. А запах белых роз почти неуловимый, нежный, тонкий. Кронин знал это. На даче мать выращивала кусты роз — белых и красных. И всегда говорила ему: «Ищи девушку — белую розу, сынок. Она — под твой характер». И улыбалась при этом как-то особенно, немного грустно. Точно не верила, что он найдет такую.

Валентина провела его в комнату. Обстановка была немудрящей. Диван-кровать и кресло-кровать, которые на ночь раскладываются и превращаются в не слишком удобное ложе. Здесь, в одной комнатке, спали мать с дочерью. Старенький черно-белый телевизор, письменный стол, где Валентина, вероятно, когда-то делала уроки, шкаф для одежды и сервант — вот и все. Крашеные, чисто вымытые полы были застелены простыми домоткаными ковриками. Нигде ни пылинки, все вещи на своих местах. Кто-то здесь регулярно наводил порядок. Скорее всего все же Валентина. Вряд ли пьющая пожилая мамаша была такой уж ревностной поборницей чистоты.

Валентина достала из ящика стола листок бумаги и протянула его Кронину. Там в столбик ровным четким почерком были записаны фамилии мужчин. Все фамилии были знакомыми — это видные граждане Зарубинска. Одни из них богаты, другие облечены властью. Напротив каждой фамилии — по два-три телефонных номера. Вероятно, домашний, рабочий и номер сотового телефона. Всего десять фамилий. Какое отношение они имеют к убитой женщине? Это ее любовники? Зачем составлен этот список? Для шантажа? И почему Алина его прятала? Чтобы муж не увидел? Или кто-то из шантажируемых охотился за этой бумажкой? Но если так, тогда бы этот «кто-то» не убил ее прежде, чем завладел бумажкой. Да и потом, ну какой компромат может представлять собой обыкновенный список фамилий и телефонов влиятельных людей? Мало ли для какой цели можно его составить? Может, она искала спонсоров…

— Это почерк ее? — спросил Кронин у девушки.

— Да, — кивнула она.

— А что вы сами думаете по поводу этого документа?

— Даже не знаю, — пожала плечами Валентина.

— Как сестра объяснила вам: зачем ей нужно, чтобы вы подержали эту бумагу у себя?

— Никак не объяснила. — Валентина выглядела слегка смущенной. — У нас ведь, знаете, были отношения не ахти какие…

«Еще бы!» — подумал Кронин.

А вслух спросил:

— Она вам не могла простить? Все десять лет?

— Да не то чтобы… Она больше винила Евгения. Но все равно… В общем, ей неприятно было меня видеть.

— Но вы ведь все равно ходили к ним?

— Да и она сюда приходила. Но не очень-то часто.

— Ваша мама по-прежнему пьет?

— Да теперь меньше. Совсем мало. Ей ведь уже седьмой десяток. Но Алина ее не любила.

— А вы?

Девушка помолчала.

— Не знаю. Жалко ее как-то. Да и болеет теперь часто. Но она сознает… Старается… Работу не бросает, чтоб не сидеть на моей шее.

— Алина вам не говорила, что скоро разбогатеет?

— Разбогатеет? — Девушка удивленно посмотрела на него. — Не-ет. С чего бы?

— Ну ладно. Я заберу эту бумажку. Не возражаете?

— Конечно, нет.

Виктор Петрович встал и направился к выходу. У самой двери он остановился и спросил:

— Валентина, еще раз хорошенько припомните, что именно сказала вам Алина, когда отдавала эту бумагу.

Девушка глубоко вздохнула, подняла голову кверху и надолго задумалась.

— Значит, так. Это было тридцатого апреля, в среду. Она зашла сюда после работы, часов в шесть. Принесла матери какое-то лекарство от давления… Мать предложила ей поужинать, она отказалась. Я была в комнате, она сюда зашла, сама открыла этот ящик стола, потом показала мне листок и говорит: «Я кладу вот сюда, под документы, этот листок. Пусть полежит пока несколько дней. Никому о нем не говори. Если кто спросит: не отдавала ли я тебе что-нибудь, скажи, что нет».

— И я вам посоветую то же самое. Если кто будет спрашивать, вы ничего не знаете ни про какой листок бумаги с фамилиями. Но мне позвоните в этом случае немедленно и опишите человека, который будет задавать вопросы, хорошо?

— А меня не убьют?

— Я думаю, что никто не знает о том, что этот листочек побывал у вас. Иначе бы давно уже наведались. Но если вдруг… Главное — чтобы они поверили: вы даже не понимаете, о чем идет речь.

— А мама?

— Она не знает о бумаге?

— Нет.

— Ну и прекрасно. Если какие-то люди и выйдут на нее, они сразу поймут, что так оно и есть.

Кронин вернулся в прокуратуру, вложил листок в дело об убийстве — Алины Савельевны Шиманской и глубоко задумался. Итак, подозрения против Светланы Федоровны Прибытковой оказались безосновательными. Он, разумеется, попросит оперативников проверить факт ее пребывания в Москве пятого мая. Если она, как утверждает, ездила туда по делам своего модельного агентства — они это выяснят. Но тогда кто, кроме нее, мог прихватить с дачи молоток? Лепницкие? Вполне возможно. Убийство произошло, по заключению судмедэкспертизы, приблизительно около половины девятого утра. На то же время указывает и соседка. Лепницкие заявляют, что выехали с дачи только в девять. Но это они так говорят. Проверить их слова не представляется возможным…

От раздумий его отвлек телефонный звонок. Кто это разыскал его в прокуратуре в выходной день? Быть может, снова Валентина? Он схватил трубку:

— Слушаю.

— Виктор, прости меня, — услышал он голос Галины, — я, кажется, наговорила тебе глупостей.

Первым его движением было бросить трубку, но профессионализм на этот раз взял верх над эмоциями. Достаточно того, что он скомкал допрос на даче из-за своей неприязни к этим дамочкам, и в первую очередь к своей бывшей пассии. Но ведь она — ценный свидетель.

— Слушаю, — повторил он сухо.

— Ты сам виноват. Не уделял мне должного внимания. Но у меня нет никого, кроме тебя. А у тебя, кроме меня, любимая работа. Кстати, ты вышел на убийцу Алины Шиманской?

— Нет. А почему же ты мне, не сказала, что знакома с этой компанией?

— А кто у меня спрашивал? — фыркнула Галина. — Я и понятия не имела, что тебя это интересует. И потом, мало ли у меня друзей? Что, я должна была тебе обо всех о них рассказывать? Если бы ты ходил со мной на вечеринки, ты бы знал все.

— Но когда я спросил тебя о духах и носовом платке, ты ведь могла сказать мне, что знала убитую?

— Я тебе крикнула, если ты помнишь, что я и убила ее.

Потому что ты очень здорово меня обидел. Устроил настоящую истерику! Кричал, что ненавидишь таких женщин, как я, что мы — ухоженные и благополучные — тебе напоминаем кукол Барби! Забыл? Когда бы я тебе успела сообщить, что я знакома и с Алиной, и со всеми остальными из ее круга? И вообще ты полечил бы нервы. Как ты себя сегодня вел на даче? Уж точно не как следователь, а как обманутый любовник.

Виктор Петрович проглотил этот упрек. Интересно, зачем позвонила Галина? Ведь, кажется, в их отношениях все ясно. Или она его считает таким дурачком, которому можно и после всего сказанного вешать лапшу на уши?