— Конечно. Я увижусь с его семьей на каникулах, так что постараюсь говорить только о тебе.

Услышав это, я испытываю прилив зависти, которую пытаюсь игнорировать. Не потому, что ее окружают известные люди. Именно упомнание о семье затрагивает что-то болезненное глубоко внутри меня. У меня в детстве не было ничего из этого дерьма. Всегда задавался вопросом, каково это — иметь настоящую семью.

Звучит приятно.

Она ерзает в ванне. Вода плещется на нее, и она вздрагивает.

— Боже, как холодно, — жалуется она.

— Можно подумать, что это ледяная ванна.

— Эй, мне кажется слышен сарказм. Запиши это.

— Тебе не угодишь. Если я ничего не говорю — я серийный убийца. Если я что-то скажу, ты говоришь мне записать это.

— Кстати, твоя очередь. Я хочу услышать историю о Северной Каролине.

— Нет, не хочешь.

— Давай. Развлеки меня.

— Не знаю, сколько развлечений ты найдешь в этом. — Я искоса смотрю на нее. — Ты уверена, что хочешь это слушать?

Джиджи кивает.

Поэтому я пожимаю плечами и выкладываю ей все начистоту.

— Одна из моих приемных семей в Фениксе решила, что было бы забавно взять напрокат микроавтобус, посадить в него всех детей и отправиться в поездку в Миртл-Бич. У мамы там была сестра. Мы только что пересекли границу штата Северная Каролина, когда нам пришлось остановиться, чтобы заправиться, и — мне кажется, об этом сняли фильм, где забывают ребенка дома? Ну, они забыли меня на заправке.

— Сколько тебе было лет?

— Десять.

— Бедный маленький мальчик.

— Сначала я думал, что они вернутся через несколько минут. Они бы выехали на дорогу, а потом поняли, что меня нет в фургоне. Поэтому я просто сидел там, у двери, и играл в видеоигру, которую мне одолжил их настоящий сын.

— Настоящий сын?

— Да. У большинства приемных родителей были свои биологические дети. Они просто набирали много других детей, чтобы получать деньги от правительства. Но приемные дети всегда были людьми второго сорта. Настоящие дети на первом месте. — Я вижу, как черты лица Джиджи смягчаются, и спешу продолжить, прежде чем она засыпет меня сочувствием. — В общем, я играю в его видеоигру, жду. Проходит час. Затем два, три. В конце концов, работник заправочной станции выходит на перекур, замечает меня и звонит в полицию. Говорит им, что тут какой-то брошенный ребенок.

— Черт.

— Появились копы и отвезли меня в участок, где я прождал еще два часа. Они не могли разыскать Марлен. Ее мобильный был разряжен, а я не знал имени сестры, потому что на самом деле это была не моя семья, понимаешь? Наконец, через семь часов после того, как они уехали, Марлен и Тони заметили, что меня нет. И единственная причина, по которой они это заметили, была в том, что их ребенок плакал и жаловался, что я забрал его портативную видеоигру. Они вернулись на заправку, и служащий такой — его забрали копы. Они приехали в участок, чтобы забрать меня, и Марлен начала кричать на меня за то, что я довел ее сына до слез. — Я смеюсь про себя. — У меня были неприятности из-за того, что я взял его видеоигру.

— У тебя были неприятности, — изумленно повторяет Джиджи.

— Тоже довольно плохо. — Я смотрю прямо перед собой. — Ее муж любил пользоваться ремнем.

— О Боже. И тебе было всего десять?

— Да. — Я откидываю голову назад, закрывая глаза.

— Нет такого сценария, при котором мои родители не заметили бы моего отсутствия даже на несколько часов. Максимум через час они бы сошли с ума и отправили всю округу выслеживать меня. Я даже представить себе не могу, как ужасно было бы чувствовать себя полностью забытой людьми, которые должны заботиться о тебе.

В голосе Джиджи слышится легкая дрожь.

Я открываю глаза и оглядываюсь.

— Не надо, — предупреждаю я.

— Что?

— Тебе не нужно меня жалеть. Все кончено. Я взрослый человек.

— Это не значит, что я не могу сочувствовать ребенку, которым ты был раньше.

— Поверь мне. Это был одно из лучших его приключеий. Кроме того, все было не так уж плохо. Семья, с которой я жил после этого, во многом является причиной, по которой я собираюсь играть в профессиональный хоккей. Отец был большим хоккейным фанатом, и когда он понял, насколько я хорош, он фактически взял на себя заботу о том, чтобы взрастить это, без каламбура. Купил все мое снаряжение, возил меня на все тренировки и игры.

— Как долго ты жил с ними?

— Три года. Но после того, как мне снова пришлось переехать, мой тренер уже был заинтересован, поэтому он взял на себя роль наставника.

Разговор внезапно обрывается хрюканьем из динамиков. За ним последовали фыркающие звуки, затем крик, который звучит так, словно доносится из-под воды.

— Что это, нахер, такое? — Требую я.

— Это, я полагаю, гиппопотам. — Джиджи широко улыбается.

— Ты слишком много улыбаешься, — обвиняю я.

— О нет. Арестуйте меня, офицер.

Я закатываю глаза.

— Я думаю, настоящая проблема — ты недостаточно улыбаешься.

— У меня от этого болит лицо.

— Но ты сексуальный, когда улыбаешься. И это делает тебя более доступным.

Я бледнею.

— Детка, я не хочу быть доступным для людей. Это звучит ужасно.

Ее рот приоткрывается от благоговения.

— Ты только что назвал меня деткой?

— Да? — Я даже не заметил.

— Да.

Ну... черт. Мне нужно следить за собой.

Наступает короткое молчание. Ну, не совсем. Симфония звукорегистратора Дэна Греббса заполняет терапевтическую комнату. Таймер должен сработать в любую секунду.

— Итак, то, что мы делаем, — начинает Джиджи.

Раздается смешок.

— Что? — говорит она, защищаясь.

— Ничего, я просто ждал этого. Я назвал тебя деткой. Это должно было случиться.

— Ждал чего?

— Кто-мы-друг-другу разговора. Клянусь, это запрограмировано в ДНК цыпочек. Всегда нужно знать, где они находятся.

— Разве это так уж плохо — знать, где мы находимся? Я имею в виду, я знаю, что у нас был секс только один раз...

— Это считается за один раз, когда в первую ночь было около сотни раундов? — Спрашиваю я с искренним любопытством.

— Ты прав. Это как собачьи годы. Одна ночь была эквивалентна двум годам отношений.

Я фыркаю, как один из бегемотов в африканском бушвелде.

— Но... нет никаких чувств, верно? Это просто физическая разрядка. — Она машет рукой между нами, затем морщится, когда вода заливает ей грудь. — Еще один инструмент в нашем тренировочном арсенале, чтобы держать себя в тонусе. Верно?

Когда я не отвечаю, она продолжает тему.

— Ну?

— Ты хочешь знать, замешаны ли здесь чувства? — Я пожимаю плечами. — Ну, мне было действительно хорошо, когда я был внутри тебя.

— Я не это имею в виду. — Но мне удается вызвать румянец на ее щеках.

— Мне было действительно приятно, когда ты кончала мне на лицо, — продолжаю я.

Сейчас она ерзает в ванне. Это мило.

— О, прекрати это, — ворчит она. — Мы в ледяной ванне.

— И что? — Я опускаю руку под воду и кладу ее на пах.

От ее взгляда это не ускользает.

— Только не говори мне, что ты способен испытывать эрекцию, лежа в ледяной воде. Твой член действительно сейчас твердый?

— Нет, — отвечаю я со смешком. Затем я снова становлюсь серьезным, потому что знаю, что она все равно вернется к этой теме, если я этого не сделаю. — Послушай. Я не испытываю чувств.

— Ооо. Он не испытывает чувств, — саркастически говорит она. — Боже, Райдер. Ты такой крутой и сложный.

— Я обнажаю свою душу, а ты смеешься надо мной?

— Обнажаю свою душу, твою мать. Все, что я хочу сказать, что ты не можешь испытывать чувств или не испытывать. Иногда чувства просто подкрадываются незаметно.

— Не ко мне. — Хотя в последнее время я задавался этим вопросом.

Она на мгновение замолкает, прежде чем тяжело вздохнуть.

— Думаю, в любом случае это не имеет значения. Я тоже не вижу развития чувств.

Нет никакого мыслимого объяснения тому разочарованию, которое меня охватывает.