Старики и малыши, помалкиваем. Но все же в общем удалось сдержать напор! Защитники ликуют. Подумаешь, один уголок. Там все равно ничейные сараи, гниющие доски, да и мы там не раз ходили, когда не хотелось бежать домой.
Наша Троя, устояла. Дальше понимаешь, что хуже, осады, только свои же пьяные родители, пришедшие с демонстрации в недухах. Еще хуже, если пьянка продолжается.
Костюмы, и, белые рубашки с запонками, начищенные туфли становятся совсем ни при чем, когда ждешь длинную ночь. Острую как битое стекло, разлетевшееся по полу. Хлопанье дверьми. Осыпанная штукатурка. Шум, гам, и слезы.
После многолюдья, одиноко. Автобусы набитые демонстрантами разъехались. Улицы свободны, но никуда не хочется. Ребята разбрелись по домам. Завидуешь тем, чьи родители умеют пить. На улицах пустота, и только заросшая немытая шпана снует в поисках поживы.
И вот тысячи пьяных и не очень отходят от процесса превращений в туалетах и ваннах, держа головы под слабенькими, но очень холодными струями. Плохо освещенные улицы, гудят трансформаторной подстанцией. Звезды спрятались в пухе облаков. Страдание переламывает, сильнее чем как перед сменой погоды, и выкручивает суставы. Отрыжка системы слышна и осязаема, похмельем. Миллионы страдают, тысячи клянутся больше не пить, потому что сходят с ума. Потому что опухшие, по утру не узнают себя.
Отходняки, перерастают в скандалы, надрывный плачь детей. И никого не волнует, как они там после мероприятий, а тем более какое-то далекое еле живое политбюро непричем, и не к чему, когда взрослые заняты выживанием. Белые горячки и алкогольные психозы зарождаются в недрах пролетариата И.Т.Р. и не только. Инженерные работники не отстают, от раб. массы. Их губы шепчут « Главное пропотеть, главное не схватить родимую за хвост, беги, прочь, от тьмы и кошмара, будь осторожен, пей воды, а там глядишь полегчает, там утро, свет надежды, мрак отступит.» Совсем не зная, что мы не логика и уж тем более не мозги которые думают или нет, а что то другое, на которое и одет этот абсурдный человечий балахон.От этого не легче но хоть что то что отвлекает. А когда то он казался идеальным.
Мероприятие проведено. Впереди сумерки, когда нет просвета, кроме фонарного, и долгая ночь, в которую может произойти что хочешь. Нет-нет, и вклинится плачем женщина, и заматерится облопавшийся мужик, и вместе с ним в горячке сойдет с ума уставший от ходьбы город.
Власть устала! Видано ли, рапортовала, но боится, и пока сама не знает чего. Себя же! Странные догадки бередят души иерархов! Вдруг кто из своих, что то затеет!? И затеет же, вот хотя бы Горби! ЦРУ не дремлет! Не подкачали, и еще не одно мероприятие не провалено, а это значит, народ по-прежнему свой, но нефть то уже копеешная, так что.
Проверку прошли и еще полгода можно спать. Народ и партия едины! Обещания еще действуют. Публика устала, но жалеет, ведь столько сил потрачено на построение. Политбюро уже знает, что Союз трещит. Активность масс вот, вот. И многочисленные, байстрюки уже готовы побороться за власть.
И только детские гадания тихим слезливым шепотом, готовым разрыдаться во мглу комнаты: «Боже, пожалуйста! Пусть успокоятся! Они устали, ведь столько прошли, полгорода. Хоть одну ночку. Хоть единственную! Ну, пожалуйста, Господи! Другие спят, а я чем хуже?» – теплится надежда. Так ребенок из соседней комнаты через стены гипнотизирует родителей.
Они уснут и не будут орать, а если и будут, то вяло, не страшно, без рукоприкладства, и тогда дядя Саша не поставит маме синяк и не сломает руку обломком хоккейной клюшки, как после ноябрьских.
А тем более не шуранет бутылкой из-под шампанского, и она не будет бесполезно по утру замазываться тональным кремом.
А то, что отчим курит в туалете «Беломор», и туда после не войти, уже привычно, потому что невыносимо только первые секунды. Радуйся, что хоть туалет не на улице как у одноклассника!
А когда вообще нечем дышать, то и не дышу. Задерживаю дыхание. Соседка тетя Вера ругает дядю Сашу. Говорит, что он достал дымить, и что он враг детям. На что тот только огрызается : «А мне пох-ю – они не мои!»
Тетя Вера обзывает его бесстыжей рожей и, медленно шаркая отекшими ногами, идет в коридор кормить кошек. Это ее ритуал. Иногда кажется, что она сама кошка.
Одним из красивых и добрых лиц улицы, являлся цирк, на который недавно некий министр отказал выделить деньги. Но если б он знал, сколько детских жизней он спас, то, возможно, передумал бы и обуздал свое упрямство и подозрительность. Нет правда спас. Хотя бы вот мою , не напрямую конечно, а так через отвлечение от психопатической и с ума сшедше однообразной реальности. Кто-то скажет, что железнодорожный вокзал важнее с него хоть куда уехать можно, а я считаю, пляж, парк и цирк здорово поддержали в отсутствие каких-либо развлечений и перспектив. После моего рассказа вы поймете, что с такими лицами, какие в избытке проживали здесь, трудно вести спокойную жизнь. Так как основным состоянием улицы оставалось: поглощать и скрашивать гримасы социализма, во время демонстраций, а так обычный глухой угол, в котором и провели свое детство и юность.
Город закрытый как и вся страна и поэтому жизнь протекала унылая. Еще и поэтому демонстрации необходимы – чтоб выпустить давящий на стенки, творческий пар. А еще пар от брожения и распада идеалов, жизней, надежд. По улице в межсезонье, когда нет демонстрации, не работает цирк, разведен мост на пляж, и на вокзале не бурлят ГДРовские дембеля, кроме дяди Сашиной телеги, ( не подумайте что отчима) запряженной к Орлику, редко проезжает еще и другой транспорт, не давая лично мне утонуть в узкой и очень глубокой, почти как Байкал, но совсем не такой чистой комнате.
Иногда кажется, что мы стали очень похожи на Индию с ее кастовым разделением, но оказалось, что в будущем у нас установится еще похлеще кастовое общество, но может мне только так кажется.
Спасают большие полукруглые еще дореволюционные окна и то, что, когда кто-то едет, обязательно выгляну и тем хоть на минуту, но спасусь мыслью, что меня здесь ну никак не забудут, не то что кого-то на задворках. Кто-то из друзей или знакомых, проходя мимо, обязательно крикнет: «Эй, Андрюха, выходи!» И я выйду, без оговорок потому что побаиваюсь своей комнаты, населенной самыми настоящими, кровожадными – клопами.
Да! Боюсь остаться в комнате навсегда, боюсь, что жизнь пройдет мимо, а я так и засижусь в жуткой вампирской клетке. Хочу сбежать из нее и знаю, что все равно убегу, когда вырасту, и от этого для начала бегу играть в футбол, ибо только он отвлекает, от сумрачного смрада, и от не детской, сказки о потерянном времени, и еще от озверевших сверстников, которые готовы накормить с унитаза, лишь бы показать свою нечеловеческую крутизну.
Хочу сбежать от перечеркнутых крест-накрест людей, в Малой Советской энциклопедии расстрелянных НКВД. Глядя на их фотографии, еще ничего не понимаю – где живу и кто эти люди. Мне весело. Я еще не знаю и не предполагаю, что скорее всего из -за этого мы и катимся в тар тарары.
Еще не задумываюсь, что дядя Саша как-то связан с этим заговором против перечеркнутых фигур. Он очень озлобленный и называет перечеркнутых «плохими людьми» и «врагами народа». Я хоть и мал, но не понимаю, зачем их сначала печатать как первых людей, а затем вычеркивать, и догадываюсь, что их перечеркивал не сам дядя, а еще до него возможно его отец или дед, ведь энциклопедия вышла еще до его рождения.
Клопы появились недавно. Скорее всего, их кто-то занес, потому что в детстве, когда ходил в садик, их не было. Сейчас их стало много. И их все труднее вытравить, а тем более терпеть укусы. Запущенная квартира, давно без ремонта, мебель не обновляется, а клопам только и надо. Обои в, мазках моей запекшейся крови. Особенно они любят устраивать колонии под спортивными картинками, вырезанными из журнала «Физкультура и спорт» и приклеенными на стену.
Бью ладонью и вижу, как из черных точек брызгает потемневшая кровь. Не брезгую, потому что это моя кровь, но все больше ощущаю себя в плену дьявольских созданий. Простыни и пододеяльники давно не стираны и испачканы засохшей кровью.
