Зверством это трудно назвать, скорее, ритуальное  жертвоприношение. Дядя Рома уверенно держал петуха за ноги. Тот изредка  хлопал крыльями, стараясь взлететь вместе с  рукой. Но не тут-то было. Дядя Рома, плавно покачивая, убаюкал петуха и коротким но не менее плавным движением  положил его на пенек и рубанул. Голова отделилась от окровавленного отростка шеи и замерла в траве. Несколько перьев прилипло к острию топора.

Шея, ища потерявшуюся часть, со скоростью секундомерной стрелки вращалась вокруг оси. Голова же сразу обмерла, забыв при этом закрыть глаза и словно удивлялась происходящему. Тело, проявляя самостоятельность, рефлексивно било крыльями, продолжая выплескивать из шеи небольшие  сгустки.

Сгибая и разгибая увенчанные шпорами ноги и судя по усилию намереваясь бежать,  тело не сдавалось. Словно доказывая голове, что оно само по себе, а она сама по себе.  «Так и что же? – думал я. – У петуха тело сильнее головы!?» Про душу тогда еще не думал, а если и думал, то уж точно не применительно к петуху. Можно подумать у человека по другому. А как у человека?

Через год страшнее представлялось услышенное от одноклассника, который рассказал, как в том же закутке житель нашего дома, деревенский мужик дядя Рудик   умертвлял  бычка.

Подтверждением его слов служили бурые следы и белые ссадины на досках,  сараев. Дело происходило  там же, где дядя Рома обезглавил петуха, что и дало ему название «лобное место». Но если дядя Рома казнил петуха гуманно, то тяпнувший первача дядя Рудик, на вид такой тихий, курносый, в канапушках, весь какой-то хилый, кудряво-русый человек, мало того, что плохо связал бычка, так еще, недолго думая, взмахнув колуном, как то беспомощно опустил его промеж рогов. И ладно если б хоть, со второго раза попал, так в том-то и беда, что он нормально так ни разу и не попал.

Результат казался плачевным. Бычок умирал долго и мучительно, вырываясь из пут и  сотрясаясь окровавленной массой, деревянные сараи. С каждым новым ударом дяди Рудика бык все больше обезумевал. Но не тут-то было. Малосильный дядя Рудик, облопавшись самогона, к тому же стал подкашивать правым глазом и, уже потеряв дар связной речи, под неодобрительный гул дворовых жителей продолжил, раз, за разом опускать на раздробленную голову быка злосчастный колун.

За что и получил от местных опоек прозвище «косоглазый потрошитель». Друг рассказывал, а я представлял жуткое зрелище. И как случается на похоронах или еще где в скорбных местах, почему-то хотелось смеяться! Мечущийся, и еще не обескровленный бык, сошедший с ума от боли, и  рядом пьяный, дядя Рудик с окровавленным колуном в таких же окровавленных руках.

«Еще немного и они кинулись бы друг на друга в рукопашную и еще неизвестно кто бы  победил» – рассказывал друг. Египтяне бы наверно дядю Рудика не поняли, и за Аписа он бы ответил. Но мы не в Древнем Египте,  а в родной Совдепии. А по-модному, в гетто улицы Интернациональной. Через час, а может, и больше, истерзанный бычок с проломленным черепом умер, и его кое-как на последнем издыхании начали разделывать. Пораженные люди молчали.

А затем, кто хотел, покупал парное мясо, и весь двор, хоть и возмущался, был спешно подкуплен заниженной ценой на мясо. И во многих квартирах, а особенно в семье дяди Рудика, по стенам потекло отражение пара и дыхание наваристого говяжьего бульона, на время заглушившего кисловатый запах стойла, идущего от спрятанных под кроватью шебаршащихся маленьких поросят. Все это на какой-то миг делало жизнь счастливой и умиротворенной, оттого что еще были живы те, кто испытывал голод и холод гражданской войны и продразверстки, и других нелепостей  строя.

И что такое для них какой то бык, по сравнению с миллионами жертв режима. Пшик, пшик. Дядя Рудик после экзекуции запил! Говорят, ему сильно сплохело – уж очень не любил он убивать скотину, да, надо признать, и не умел.

24

Ген любви

В прошлый раз мы остановились на том, что сплетни вокруг  заставили почувствовать себя изгоем.

– Знаете, сейчас мне кажется, что это не совсем так, вернее сказать, что  слишком упрощенно. Мы ориентировались на нравственный закон внутри себя, и жили как могли.

– И как?

– Все, как обычно. Действовало, иногда.

–А люди?

–Что люди? Они просто узнали лишнего и начали обсуждать и осуждать, а некоторые особо рьяные стали сторониться. Обычная реакция толпы. Люди падки до клубнички. Кого этим сейчас удивишь? Одиночество и есть человеческая судьба, и мы это прекрасно понимали. А совесть  есть золотое сечение, и с этим мы тоже не спорили, а просто понимали, что это  надо всем знать и помнить. Это  есть то, что негоже раскатывать губенку на чужое и считать, что тебе кто-то что-то должен.

 А Лена переживала. Перекрасилась в блондинку. Ее досаду и растерянность можно было понять. А знаете, сегодня в отделении у меня спросили, как я смог добраться до Юпитера без кислородного баллона. Мы что на Юпитере?

– Ты это серьезно ?

– Вполне !

– Нет, мы на планете Земля.

– Но Вы же не менеджер по продажам и ваше  имя не Лена?

– А как же? – насторожилась врач.

– Ваше имя Е-лена! Как «Мерседес» Е-класса!

– Да, да, ты в чем-то прав.

– А вот скажи, твой брат-близнец, он сейчас где?

«Где-где – в Караганде», – произнес он беззвучно и добавил: В Госдуме, конечно.

– Депутат?

– Депутат, депутат! Андрей всегда был лидером, и не удивляюсь, что он стал депутатом. Он всегда умел улыбаться, смотреть на два хода вперед и не платить по счетам, и ему всегда везло, не то, что мне.

– Улыбаться!?

– Да. И, согласитесь, это немаловажный фактор для того, чтобы к твоим словам и делам не так сильно придирались. Чтобы тебя любили и хотели с тобой общаться, нужно улыбаться! От брата всегда источался сигнал успешности, эдакого здорового нахальства, что ли. Вот вы, психологи, улыбаетесь и от этого трудно, да и не хочется, заподозрить подвох, а на самом деле любое мое слово – это крючок и характеристика на меня.

Неосторожное высказывание и уже диагноз. А иногда хочется остаться нераскрытым, хочется показаться лишь чуть-чуть, поверхностно, издалека что ли. Лишь намекнуть, что у меня ну очень много пластов, и после этого легко задернуть шторку и сделать вид, что ничего не происходит. Людям, как правило, все равно, сколько у тебя пластов. Им гораздо интересней, смогут ли они на тебе заработать или поиметь.

Здоровый цинизм руководит ими. Они спокойно прикидывают, подходишь ли ты им как сексуальный партнер или как дойная корова, а поэтому нужно молчать и ни на что не реагировать, так сказать, давать надежду, даже если ее нет и ты гол как сокол.

– А кто тебе сказал, что я психолог?

– Ну что я вам, левый? Если у меня нервный срыв, это не значит, что я дурак.

– Хорошо! Прекрасно, замечательно! Сначала ты рассказывал миф о себе, теперь  обо мне, а реальность такова, что ты убил человека!

Он сделал вид, что не услышал, и  говорил далее:

– Вы устали от меня, я знаю. Все вокруг говорили, когда я стал писать, стал мелочным самокопальщиком, стал невыносимым переносчиком негатива, характер испортился и, наконец. Люди стали бояться общаться. С этим я категорически не согласен. Я не такой влиятельный, чтобы кого-то поджечь к восстанию или, например, кому-то отстричь бороду, как Петр, или даже голову, как Малюта Скуратов. Ну, вы поняли, о чем я. Хотя бывшая жена в последнее время так и говорила, что я стал уродом! А нервный срыв обычно бывает оттого, что тайное неожиданно становится явным, например измена.

– Ты хочешь сказать, когда ловишь их за этим – это одно, а когда не ловишь, потому что у них слух тоньше и они умнее и осторожнее, тогда тебя называют уродом и выдумщиком?

– Но, сами поймите, я-то ладно, но Бог же не фраер – он все видит. А вообще, я считаю, что прежнее искусство умирает. Новое искусство – это уже какой-то вальс стульев, игра света и сплошные электронные носители и издевательства, типа законсервированного дерьма. Хотя по сути, та же охота на мамонтов, но только шелковые тесемочки где-то как-то завязанные, светодиоды, волокно и непонимание как это родилось. И вот ты смотришь на них и думаешь, что на них, на этих тесемочках, можно легко повеситься или осуществить падение с верхотуры, и они выдержат.