«Хорошо, пусть будет так. Но все уж как-то, извините, натянуто за уши! Собственно, мне уже кажется, что я начал замерзать. Не пора ли нам, Гамлет, по чуть-чуть амброзии и в обратный путь в Прекрасную страну. А то как-то не по себе: солнце, вроде, яркое, а  прохладно, ветренно. А что Эдип?» – «Что Эдип? Он плавки пошел выжимать вон за тот куст. А пока его нет, скажу Вам, что в наших местах он звался по-другому, как и в вашем случае, Валерий Палыч» – «Как же?» – «Не переживайте, Валерий Палыч. Насчет вас все проверено-перепроверено. Если Вы были Икаром, так Эдип на самом деле был в прошлом веке Павликом Морозовым» – «Знаю такого! Слышал что-то. Это тот, что отца-кулака властям сдал? Правильно! Одобряю! Народ-то голодал, а они!» –

«Не спорю, измельчал с веками. Масштаб не тот. Уже и не царь, а так сплошное вырожденье, крестьянский мальчик. Но, надо заметить, поступку своему и року не изменил, остался верен. Не убоялся супостат и сдал отца властям, и тем, читай, убил, ревнуя к матери». – «К матери! А мать причем? Вот это новость!» – «А мать-то не простая. Там все гораздо проще и сложнее, чем у Софокла». – «Кого?» «Греческий писатель, Софокл» –

«Мать не из плоти! Мать – вроде, всплеск, глобальный катаклизм и свежая идея, овладевшая умами. Вот в чем загибон. Ее и звали на иноземный лад – Революцией! А дальше больше.» – «Что-то ты, брат Гамлет, не туда зашел! Зачем же революцию приплел!? На святое покусился!» – «Так надо, Валерий Палыч! Исторический фрагмент и правда. Без нее никак! – -Но Павлика же зарезали!? – – Да убили, вместе с братишкой, свой же дед! Он умер, его вроде как и нет больше. Но когда потом его прославили на всю страну, он вроде как и ожил!– – Ожил!?—Да ожил, чисто гипотетически в сердцах миллионов сочувствующих! Понимаете какая история!– – Да-а что то у меня в голове не укладывается Гамлет, твоя теория!– – А что непонятно, прославили и тем самым он как бы и не умер, а как Ленин, живее всех живых!– – Ну это ты загнул с вождем сравнить! Вождь нам свободу дал! Вот разве б смог я летчиком стать, не произойдя революции!? Никак не стал бы, уважаемый Гамлет! Так что ты говори да не заговаривайся!– – А историю дорассказать?– – Валяй, язык то без костей!– – Так вот Павлик Морозов умер героем, но из него сделали символ, так сказать пример подрастающему поколению, и поэтому он как бы не умер, а продолжал жить в душах и умах людей!-

«Так вот, он в город переехал, там учился, рос, окреп и вот женился, как будто для прикрытия, оттого, что только мать он больше всех любил. Ее он духом пропитался. Подрос. И мать уж не могла по-новой замуж выйти. Тем более встречаться с кем?» Валерий Палыч, сморщился.

На всех наш Павлик, вернее его дух, поправился Гамлет, сразу же писал в НКВД и не гнушался: самолично расстреливал врагов народа, тем самым развлекал Лаврентий Палыча, а перед ним Ежова, а заодно и, убирая конкурентов, рвал, метал и черепа проламывал, но больше все ж стрелял и каторжным трудом одаривал, они же тоже все себя оправдывали, что за правое дело кровь льют.

И после, как пускал в расход, старательно их перечеркивал в энциклопедии крест на крест химическим карандашом мусляканным. Был близорук, но лица, имена – все аккуратненько, словно для кого-то, по линейке. Каменев, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Троцкий. Всех Павлик сдал, чтоб с матерью своею, Революцией, любиться, кровосмешением страну объяв, детьми своими наводнив, голодной саранчою расплодился, и слышался уж рык, и рев, и гвалт.

И сам он не угас, забыв детей своих на улицах и в городах. Остепенился, только на словах. Те не пропали дети и.  Знакомы лица! А нам расхлебывай их эллинские страсти. Инцест твою! И однополая любовь у них в забаве, что по нашим временам почти нормально, словно эллины пришли из глубины веков, в страну медведей и осели здесь средь елей. В прошлом ли ответ? Все люди одинаковы и тогда и счас у всех все одинаково. И так сильно в нем к матери стремленье, что и сейчас, вот думали уж все, и усмирился гад, раскаиваться стал, все говорил, не знал, что с матерью он спал, что пьяную от крови выпитой людской  он возымел, ее дурак, хмельной. Инцест, идри твою! И никуда не деться. Уж больно юн был и горяч, она же как невеста. Она же опытна и страшно как сладка, манила наглеца развратом власти, дри-ца-ца.

Революция! Звала под полог сильно, завлекала, глупого юнца. Черным-черна была ее душа. Манила изувера черная дыра! Тянула гравитация. Затем, как мавр, пока старухой Революция еще не стала, не выдержал и по навету, выдумав, что неверна, убил своими же руками, так испытав катарсис и оргазм одновременно. Затем палач очнулся и, кляня, хотел уж руки наложить и на себя, и  руки-то в крови по локоть или даже выше.

Впрочем, эти сплетни идут от недругов, потомков тех, кого он вслед отцу отправил к праотцам. Как им казалось, в ад или в расход, а оказалось, что на VIP курорт, где никогда и ничего не надоест, нет скуки, нет тоски, нет страха! Это ж надо! Боли нет и туалетов нет. Видимо нирвана!

 Такая каша из вчерашних палачей и жертв, которые на брудершафт братались, радостно как будто и, не узнавая, прохлаждались в тенистых рощах. Утром нет похмелья, ешь, пей – одна отрада. Мечта революционера, каторжника Кобы – мировая революция. Мстить и покорять народы больше, вроде как, не надо, а здесь он нараспев поет псалмы на радость маме вместе с Троцким и счастлив, что не помнит, кем он был. Иль только претворяется в нирване? Иль  снится ему сон за несколько часов до Великой победы! Он просыпается в поту, и на руках у мамы.

17

Шоу трудного утра

В четыре утра Гамлета разбудил  резкий звук – гремели входными дверьми. Нехотя поднялся, подошел к окну, никого не увидел, залез на подоконник и крикнул в приоткрытую форточку: «Э-э-э-э, х-ли вы там!» Тот, кто там был, не реагировал и продолжал стучать. «Пойду, выйду», – тихо сказал Лене. «Может, не надо?» Но терпеть  стук не было сил. Пять утра. Вышел в коридор. Где-то на верхних этажах раздался надрывный стон: «Помогите!» Женский голос чередовался с мужским. И засомневался куда же  идти, но стук в дверь резал слух.

Подумал, может это стучит тот кто все объяснит. Отвлекся на дверь, хотя показалось, что наверху кто то неземной секретно рожает квадратноголового, цилиндрического инопланетянина, и оттого, просит помощи. За дверью оказался длинный костлявый наркоман. Хотел дать ему за наглость, но не захотел пачкаться.  Как  оказалось, это он  избил девушку. Бил, пока у нее внутри что-то не оборвалось. Затем дружки выправодили его на улицу и вот он ломился.

 Гамлет этого не знал, и запустил звереныша.

– Вызовите, пож-жалуйста, «скорую», – заикаясь, попросил тот. – Дру-гу плохо-о!

– А что вызывать, вот она  и приехала.

– Видимо, кто-то раньше вызвал. – заметил Гамлет, когда двое – мужчина и женщина – в белых халатах с серебристыми, как у космонавтов, чемоданами  проследовали вверх.

Наверху продолжались стоны:

– Пом-мо-ги-и-и-ите. Словно умирает-подумал я.

Наркоман попросил воды. Я как то расслабился и вместо того чтобы послать подальше, ответил, каким то чужим голосом.

– Сейчас – заодно вспомнив, что у наркоманов «сушняк». Стало жаль. Вообщем как всегда. Брови домиком. Прилив сочувствия. Налил пластиковую 0,33. Вынес. Пьет нехотя, словно прикидывается. Спрашиваю, что с ними?

– Да что-что? Колются всякой ерундой, а потом кипят. – вяло отвечал он.

– Наркоманы? – зачем-то спросил  очевидное. – Жахнулись не тем, –

– Да-а-а, нарко-о-о-о. – на ходу засыпает и сразу просыпается.

– Не хлопай дверями – дети в доме спят, и давайте-ка уже  на выход.

Отвечает, булькая:

– Хорошо-о-о.

Замызганный, грязный, липкий, бессильный. Оборотень. Наверху стихло. Врачи, как роботы,  прошли в обратном направлении.

Вот он – апокалипсис! Зашел домой. Смотрю в окно. Минут через пять вышли. Второй поменьше и в кепке. Пошушукались и  бежать в разные стороны. Движения заторможенные, бегут как в замедленной съемке. Через минуту после еще и бомж нарисовался. Все какие то, как шкурки от соленых помидор, красно -черные. Полный упадок. Ничего не скажешь, пестрая, вернее бледная бригада смерти. Дверь на распашку. «Что за народ?» – нервничал, еще не зная, что наверху  между этажами лежат, два мертвеца.