Наконец я слышу впереди журчание воды, а потом выскакиваю прямо на то самое место, где Глория просила меня быть особенно осторожной: трухлявое дерево, перекинутое через прохладный ручей, едва на ладан дышит, говорила она, лучше не испытывай судьбу, добавила она тогда следом, но сегодня все ее предостережения вылетают у меня из головы, и я, стремительно оглянувшись и заметив невдалеке своего преследователя, ставлю-таки ногу на ненадежный, изъеденный жучком ствол… Вроде прочный — делаю еще несколько шагов и замираю посередине, когда тот с надрывным стоном и последующим хлопком переламывается прямо под моими ногами, и я, перепуганная и визжащая, лечу прямо в воду спиной вниз.
Я едва успеваю понять, что происходит, а уже лежу погруженная в холодную воду, и надо мной пархает одинокая бабочка. Шок от резкого погружения уже проходит, и я, раскинув руки в разные стороны, позволяю кристально чистой альпийской воде смыть с себя все невзгоды, приведшие меня на этот шаткий и ненадежный мосток, опрокинувший меня прямиком на дно этого ручья.
Все-таки как прекрасно пархают быбочки!
Я могла бы наблюдать за ними вечно…
Простудишься, — слышу я голос на берегу. — Купальный сезон откроется только через месяц.
А мне нравится ломать стереотипы, — отзываюсь я невозмутимо, хотя и начинаю ощущать покалывание в замерзающих пальцах ног, а зубы вот-вот начнут отстукивать азбукой Морзе некое завуалированное послание, вроде «а ты вытащи меня отсюда, сама я лучше замерзну насмерть, чем сделаю хоть шаг в твою сторону». Нет, на самом деле замерзнуть насмерть мне вовсе не хочется, а вот быть спасенной — это, пожалуй, очень даже да.
С тобой всегда было нелегко, не так ли? — слушу насмешку в его голосе и слегка поворачиваю голову. Вода тут же заливается мне в нос, и я начинаю отфыркиваться, что вынуждает меня подняться-таки на ноги… Силы небесные, как же холодно! Я начинаю клацать зубами, уставившись на мужчину на берегу большими, непримиримыми глазами — пусть не думает, что мое позорное падение в воду аннулировало мои же претензии к нему. Ни за что!
Подхватишь воспаление легких, — произносит Адриан, наблюдая за моими отчаянными попытками согреться (я как раз обхватываю себя руками, чтобы хоть немного защититься от неведомо откуда взявшегося озорного ветерка).
Воспаление вызывают микробы, а не холодная вода, — упрямо стучу я зубами.
А ветер-то не на шутку разошелся…
Что мне с тобой такой умной делать-то? — c улыбкой интересуется мужчина, а потом как есть в своих модных дизайнерских туфлях вступает в холодную воду и идет ко мне, разгоняя по зеркальной поверхности ручья длинные волнистые полукружия.
Я совру, если не признаюсь в том, что мое влюбленное сердце в тот момент и само воспаряет, подобно вьющейся над моей головой бабочке, в самые заоблачные дали, а уж когда Адриан молча притягивает меня к себе и прижимает абсолютно мокрую меня к своей груди, оно и вовсе растворяется в чистом, незамутненном восторге.
Ты теперь тоже замерзнешь, — шепчу я ему прямо в промокшую рубашку.
Я знаю, — отвечает мне тот, — но я ведь должен был тебя спасти, разве нет? — Он гладит меня по продрогшим плечам, растирает мне руки, но при этом я почти не ощущаю окоченевших в ледяной воде ног. Но зато ощущаю нечто другое: жгучее, почти неистовое желание…
Боже, я не успеваю додумать свою мысль, так как Адриан обхватывает мою голову руками и прижимается своими теплыми губами к моим ледяным и, я почти уверена, посиневшим губам. Этот резкий контраст температур так ошеломителен, что я громко стону, и тот настойчиво проводит горячим языком по моим враз раскрывшимся губам, которые буквально растворяются в тепле его жаркого тела, подобно кусочку сахара — в горячем чае.
Я тут же просовываю свои ледяные руки ему под ветровку и остервенело вытягиваю рубашку из-за пояса джинс — я слишком долго мечтала об этом моменте и теперь ничто не остановит меня от возможности коснуться любимого тела кончиками своих пальцев. Пусть даже и ледяных…
О боже, — стонет мне в губы Адриан, когда мои пальцы добираются-таки до теплого атласа его кожи на спине и начинают осторожно поглаживать его напрягшиеся враз мышцы. Я не знаю, означает ли этот полустон сексуальное напряжение от моих прикосновений или мужчине просто нестерпима холодная ласка моих пальцев, только я не могу думать о таком, когда его губы целуют меня в отчаянно рвущуюся жилку за моим левым ухом.
Я уже почти не чувствую холода — только грубое, всепоглощающее желание.
Хочу тебя всего, — шепчу я в исступлении. — Хочу тебя…
Я ахаю, когда Адриан подхватывает меня на руки и выносит наконец на берег, где бережно опускает на траву.
Я боюсь, что теперь он отстранится от меня, снова заговорит о том, что Юлиану я нужна больше и бла-бла-бла-бла… Но он этого не делает: опускается рядом и прижимает меня к своему теплому телу. Прижимает так крепко, что я едва могу вдохнуть… Его же грудь вздымается так сильно, что я почти боюсь за него.
Слегка высвобождаю свою руку и касаюсь его жестких, растрепавшихся волос — как же долго я хотела это сделать!.. Он поворачивает голову и всматривается в мое лицо долгим, задумчивым взглядом.
Ты непременно должна была случиться в моей жизни, Шарлотта Мейсер, — шепчет он тихим, проникновенным голосом, — случиться равно для того, чтобы я смог-таки понять, что все еще жив. Спасибо тебе за это! — а потом наклоняется и с такой нежностью касается моих губ, что от избытка чувств у меня на глазах наворачиваются слезы.
Я смаргиваю их отчаянным усилием воли, но те все-таки бегут по моим щекам, осолоняя сладость наших поцелуев и придавая всему происходящему горький привкус сбывшегося-несбывшегося счастья.
На следующее утро я просыпаюсь с саднящим горлом и с улыбкой на губах: неужели мы с Адрианом возможны, неужели это больше не бесплотная мечта влюбленной девочнки, неужели… неужели… неужели…
… Неужели я могла быть ТАКОЙ дурой?
За завтраком, к которому неожиданно спускается и Юлиан (должно быть, приехал поздно вечером), Адриан на меня даже не смотрит, и недоброе предчувствие ледяным осколком застревает в моем каменеющем сердце. Нет, только не это…
Шарлотта, хочешь еще один блинчик? — с предусмотрительностью обращается ко мне Глория, заметив, должно быть, что я так и не съела ни одного кусочка.
Спасибо, но у меня что-то горло побаливает, — произношу я таким хриплым голосом, что и сама пугаюсь собственного карканья. Зажимаю рот ладонь — только бы не накаркать! — и бросаю быстрый взгляд в сторону мужчины с поникшей головой. Он, к моему собственному удивлению, этот взгляд перехватывает, но лишь за тем, чтобы поспешно уткнуть свои покрасневшие (не от бессонницы ли?) глаза в кружку с ежевичным чаем.
Нет, нет, нет, нет… Мысленно я так исхожу криком, что впору и вовсе отхрипнуть на веки вечные.
Пожалуй, я пойду к себе в комнату, что-то мне нездоровится, — еще раз хриплю я и поднимаюсь из-за стола.
Мама, пусть Юлиан отыщет у тебя в кладовой одуванчиковый мед и отнесет Шарлотте — ты всегда говорила, что он лечшее средство от всех недугов, — обращается Адриан к своей матери.
Я со злостью швыряю скомканную салфетку на стол рядом с пустой тарелкой. Вот ведь бессчувственный болван, мысленно восклицаю я, ожигая своего вчерашнего любовника яростным взглядом: значит, вот как все у нас будет — я и Юлиан вместе, а он, альтруист проклятый, сбоку… ненавязчиво рядом. Гордый от осознания своей жертвенности…
Да, Юлиан, — каркаю я через силу, — почему бы тебе не принести мне меду, раз твой папа считает его панацеей от всех бед. Уверена, растоптанные мечты он тоже сможет залечить…
Я вижу, как недоуменно переглядываются Аксель и Анна, для которых смысл моих горьких слов так и остается непонятным, и только Алекс смотрит мне вслед всепонимающим, сочувствующим взглядом, от которого я почти готова разреветься от жалости к себе, но вместо этого я стремительно покидаю столовую, ощущая себя едва ли на четверть живым человеком, поскольку остальные три четверти меня мертвы и безжизненны, словно выжженная ядерным взрывом радиоактивная зона.
