Трамвай, громыхая по путям, стал сворачивать на проспект Римского-Корсакова. В окне обозначились впечатанные в сумеречное небо синие башни и золотые купола Никольской церкви.

– Девушка, я до площади Есенина доеду?

Александра вздрогнула и отвела взгляд от окна.

Вторым пассажиром в вагоне оказался курсант, молодой человек примерно лет двадцати трёх. Он сел напротив, снял шапку и аккуратно стряхнул снег: сначала с шапки, а потом с погон и воротника шинели.

– Площадь Есенина? – переспросила Александра, пытаясь вспомнить все площади на маршруте: Театральная площадь, площадь Тургенева, площадь Репина, площадь Стачек. – Но такой нет!

– Жаль, Есенин – хороший поэт. Мне Есенин нравится, – плутовато улыбнувшись, сказал курсант. – Так вот я и подумал: а вдруг в Питере есть такая площадь. Кстати, меня Саша зовут.

Ей было как-то неловко произносить своё имя случайному попутчику, и получилось довольно сухо, словно «Александра» – не имя, а какой-то гербарий.

– Ух ты, – искренне обрадовался тот. – Да мы же с вами тёзки.

Трамвай стремительно приближался к следующей остановке. Двери открылись, вошли люди и кондуктор в оранжевой жилетке. Александра приготовила деньги.

– А это что за остановка? – спросил курсант у кондуктора.

– Площадь Тургенева.

– Нет, нам площадь Есенина нужна, – весело подмигнул Александре курсант.

За окном проплыл знаменитый дом-утюг, больше похожий на пришвартованный между Фонтанкой и каналом Грибоедова шестипалубный корабль.

– Я в военно-транспортном университете учусь. Последний курс, – продолжил знакомиться курсант. – А вы с работы, наверное, едете?

– Угадали, – улыбнулась Александра.

– Где трудитесь, если не секрет?

У неё сжалось сердце. Сказать правду, что она работает охранником второго разряда в некой организации, с семи до девятнадцати, два дня через два, потому что на другую работу не устроиться, и сейчас, уставшая, не спавшая, едет со смены домой, потому что она ещё учится на заочном в институте, потому что специальность, полученная до этого в библиотечном техникуме, никому не нужна; потому что у неё есть ребёнок, которого она воспитывает одна, – нет, конечно… Да и какая разница: через пару остановок они расстанутся навсегда.

– В офисе… секретарь…

Да разве ж похожа она на секретаря, сказав, испугалась Александра. В стареньком пальто с длинным самовязаным шарфом, в сапогах с истёртой замшей, на одной из перчаток по шву светит дырочка, ресницы едва накрашены, волосы убраны в хвостик, и ещё эта нелепая заколка-невидимка с железной клубничкой.

Трамвай, громыхая и звеня, свернул на Старо-Калинкин мост и как-то молниеносно долетел до Обводного канала.

«Скоро выходить», – отметила про себя Александра.

Трамвай остановился у Нарвских ворот. Это была конечная. Выходя, курсант подал Александре руку. Щёки молодой женщины охладил морозный воздух. Она с доброй иронией посмотрела на курсанта: сколько ему – двадцать три, двадцать четыре? А ей – тридцать три года. Снежинки, как пёрышки, медленно порхая и кружась, опускались на пальто Александры и на шинель курсанта. Сжав руку в кулак, он периодично ударял им, будто от холода, в открытую ладонь другой руки. Александра подумала, что надо как-то попрощаться. Но курсант не спешил.

– А я могу вас проводить?

Она почувствовала какую-то странную неловкость, ей показалось, что в этом предложении был намёк на близость.

– Нет, спасибо. Мне недалеко тут.

– Как же мне вас тогда найти?.. А позвонить можно?

– Давайте я запишу ваш номер, – неожиданно согласилась Александра, но на самом деле она испугалась, что он первым попросит об этом.

Нет, она не пробовала звонить. Но вспоминала часто. Ловила себя на мысли, что лица курсанта уже не помнит, только улыбку, тепло руки, и ещё осталось ощущение лёгкости, с которой он знакомился с ней. Она возвращалась десятки раз домой на трамвае, при этом желала и боялась снова повстречать того курсанта. Впрочем, этого не случилось. Наступил март. Запели с крыш сосульки, вспененные сугробы медленно оседали, обнажая нежное кружево весеннего рукоделия.

В последующие два месяца в жизни Александры произошли большие перемены. Ей повезло устроиться на хорошую работу, правда, кататься приходилось на метро в другой конец города. Наконец она купила новое пальто, сделала модную причёску. Кто-то тайно оставлял в её кабинете цветы. Александра догадывалась кто, а в начале июня она была приглашена на спектакль в Мариинский театр. Билеты были дорогущие.

– Хорошие места я взял, да? – шепнул ей тот, кто почти каждый день оставлял в её кабинете цветы.

Свет погас. В конце первого действия он вдруг срочно по делам службы вынужден был покинуть Александру, извиняясь, целовал ей руку, но женщине без него стало как будто свободнее, словно она расстегнула верхнюю пуговичку на жёстком воротничке. Прекрасные девушки в снежных пачках кружили по сцене, имитируя лебединую красоту и грацию, музыка лёгкой волной нежила слух. После па-де-де Чёрного Лебедя зал разразился бурными овациями.

Спектакль закончился. На телефоне высветилось много неотвеченных звонков. Все – от него. Она перезвонила, посмеялись, пообещала, что возьмёт такси. Но, когда Александра вышла из дверей театра на улицу, услышав звон приближающегося трамвая, машинально села в него.

– Трамвай идёт только до площади Тургенева, – сказала, зевая, кондуктор.

– А дальше? – спросил кто-то из пассажиров.

– Дальше ждите следующий трамвай.

Александра, как и все, сошла на площади Тургенева. Трамвай, звеня, обогнул площадь и растворился за деревьями.

– Саша! – чей-то мужской голос громко позвал её по имени.

Она вздрогнула и обернулась. К ней на секунду вернулось то живое ощущение снежной лёгкости, которое она испытала четыре месяца назад, зимой, сев в трамвай по тому же самому маршруту. Но тот, кто крикнул, был незнакомым мужчиной в спортивной куртке, который смотрел в другую сторону, а может, и вовсе ничего не кричал.

Прошло несколько лет. Трамвайные пути по улице Глинки и на Театральной площади демонтировали. За Мариинским театром построили его новый корпус, роскошный и ультрасовременный внутри, с подсвеченными стенами из итальянского слепяще-жёлтого оникса, на фоне которого люди превращались в тёмные силуэты, похожие на мишени в прицеле солярных декораций и света люстр с кристаллами Сваровски[14]. Но само здание, снаружи облицованное коробками из юрского мрамора, напоминало ангар, от вида которого у петербуржцев стыла в жилах кровь. Ко всему прочему стеклянный переход, как в аэропорту от здания к самолёту, соединивший старую и новую Мариинку, одним концом пробил исторический простенок между окнами, перечеркнув всю перспективу Крюкова канала как со стороны Никольского собора, так и со стороны Новой Голландии. Теперь там, говорят, маленькая узкая дверь.

Конечно, хрупким балеринам не надо больше перебегать по улице от здания к зданию, но, если б спустили этот стеклянный мост под Крюков канал, плыли бы прекрасные лебеди в пачках на глубине двух метров, не нарушая гармонии стройных линий и красоты вечного полёта. Или, обнаружив, что допустили ошибку в расчётах, отстегнули бы от исторической стены этот новострой, как пиявку. Но его, видно, стало жальче. Иногда кажется, что старое здание Мариинки быстрее сползёт в канал, чем новое. Кстати, говорят, что этот мост-переход уже окрестили седьмым по счёту мостом через Крюков канал, только названия ещё не придумали. Может, и не надо. Остаётся надеяться, что история сама всё расставит на свои места: либо примет, либо перестроит, либо снесёт, как снесли под строительство новой ямы школу 1930-х годов, доходный дом и сталинский Дворец культуры.

Странно было только то, что Александра до сих пор не могла забыть ту случайную встречу в трамвае, то ощущение лёгкости, которое ей подарил курсант по имени Саша, и несуществующую в Петербурге площадь Есенина.