А сегодня ему хотелось раздобыть нечто такое, за что к его счёту приплюсуются не меньше пяти баллов, чтобы наконец-то выйти в выигрыш. И где же ещё можно найти что-то настолько интересное и необычное, как не в месте, куда ведёт узенькая тропа, начало которой сопровождается металлической табличкой с броским текстом: «ВНИМАНИЕ! НЕБЕЗОПАСНАЯ ЗОНА. ПРОСЬБА НЕ ПРОХОДИТЬ В ОТКРЫТОЙ ОДЕЖДЕ И ОБУВИ». И что бы это значило – одному дьяволу известно. Вполне вероятно, до появления этой таблички и тропинки-то никакой здесь не было. Но, раз есть загадочная предупреждающая надпись, значит, объявятся и люди, внимание которых она привлечёт. И вот подойдя к ней, Тима понадеялся, что где-то по другую сторону «небезопасной зоны» протоптана хотя бы ещё одна подобная тропа, чтобы, в случае его, было больше путей к отступлению.

Осмотревшись вокруг и убедившись, что никто его не видит, он шагнул за табличку и побрёл вперед, представляя себя персонажем «Секретных материалов» (фильмы ужасов он больше не смотрит, но почему-то считает, что позднее будет сильно жалеть, если хотя бы изредка не позволит себе наслаждаться этим сериалом), прокравшимся на территорию «Зоны 51». И чем дальше он шёл, тем сильнее становилось волнение, которое, впрочем, отчасти даже было немного приятным.

Метров через триста или четыреста плавно, можно сказать, незаметно начинался подъём (который, впрочем, невозможно было не заметить, если смотреть прямо, а не исключительно под ноги), угол которого резко возрастал через каждые метров тридцать. И в какой-то момент, когда часть собственного веса пришлось распределить даже на руки, чтобы не полететь обратно вниз кубарем, остаток пути Тиме начал казаться непреодолимым. Но, найдя в себе силы, он всё же героически вскарабкался на самую вершину. И увидел резкий обрыв, низ которого занимало что-то вроде закрытой лесной чащи диаметром, наверное, не меньше километра. Это походило на то, словно на некогда ровную поляну свалился гигантский метеорит, и теперь в образовавшейся лунке разросся лес, живущий независимо от мира на поверхности. А небесное тело могло давно рассыпаться и слиться с природой.

Изрядно запыхавшись, Тима сел на землю, обхватив руками колени. Тяжело дыша, потирая саднящее горло, отхаркиваясь и заливаясь потом, он с толикой сожаления думал о том, что не взял с собой воды. А теперь ещё задался вопросом: стоит ли рисковать спускаться вниз? Что, если он споткнётся и полетит кубарем, ударится о ствол дерева или камень и сломает себе что-нибудь? Или если не сможет обратно подняться по такому крутому склону? Или если его съест что-то, что живёт в самой гуще чащи?

Получается, он зря сюда топал? Получается, он так и останется навсегда в проигрыше перед Сашей? А если тот найдёт что-то такое, что раз и навсегда поставит жирный крест на возможности обогнать его по количеству очков? Что, если Сашка возьмёт да сам спустится в этот зелёный кратер?

С неохотой встав на ноги и подступив к самому краю, Тима постарался оценить, каким путём и образом ему лучше всего начать спуск, при этом обратив внимание на отсутствие хоть какой-нибудь тропинки, даже самой узенькой, шириной в две детские стопы. Хорошенько, насколько позволяли опыт и знания, взвесив все за и против, он принял решение спуститься лишь на самую малость и, если ничего занятного не увидит, тут же подняться наверх.

И мальчик, опять сев на землю, продолжил путь, крайне осторожно перебирая ногами и руками и высматривая каждый сучок, каждый камушек, за который, в случае чего, мог бы уцепиться. Земля комочками скатывалась куда-то в траву и к деревьям, высоко стоящее солнце нещадно било в глаза и нагревало его чёрно-серую футболку, а подошвы кроссовок так и норовили соскользнуть вниз и утянуть за собой мальчишку. И хотя Тима обещал себе держаться поближе к поверхности, что-то подсказывало ему: всё самое интересное ожидает там, в самой глуби.

К его ужасу, спуск становился всё более крутым, и он испугался, что в какой-то момент сорвётся и, пролетев десятки метров, пластом упадёт прямо на толстые и искривлённые сучья одного из сотен деревьев или расшибётся о какой-нибудь булыжник. И вдруг метрах в трёх под собой увидел земляной выступ, походивший на неприлично выделяющийся на гладкой коже нарост. Опустившись на него ногами, он не без труда развернулся на сто восемьдесят градусов и, перебирая всеми конечностями, обогнул сбоку.

Как-то раз отец сказал ему: иногда фортуна может подыграть трусам, но большее предпочтение отдаёт храбрым малым. И Тима вновь убедился в правоте его слов. Смотря вглубь того, что было похоже на нору какого-то средних размеров животного, он не верил своим глазам и на секунду-другую подумал, что мозг вознамерился показать ему пару фокусов.

Всё утро Тима задавался вопросом: а спал ли он минувшей ночью? Но когда к концу первой половины дня едва не отключился прямо во время урока, ответ напросился сам собой: либо спал урывками, либо ему снился тревожный и гиперреалистичный сон.

Проснувшись посреди ночи (или ему приснилось, что он открыл глаза), он увидел сидящего на краю кровати отца. Конечно, в полной темноте он не сразу признал его, но форма черепа, телосложение и поза в считанные секунды сложились в голове в верный образ. Тима не видел его глаз, но понимал, что мужчина смотрит на него. Смотрит молча, неотрывно. Мальчишка ждал, что тот заговорит, может, спросит, как ему спится, как его самочувствие или хотя бы просто улыбнётся. Но нет, тот только смотрел – и ничего более. Как и полагалось в ночное время суток, в квартире и за её пределами, в зоне досягаемости Тиминого слуха, было тихо. Тихо настолько, что мальчик, не напрягая слух, чётко различал ход секундной стрелки часов, висящих в зале, хотя обыкновенно они настолько неслышные, что временами он забывал об их существовании.

Но была одна деталь, которой он не придал большого значения, однако всё же уловил: темп движения стрелки был каким-то замедленным, словно часы отмеряли одну секунду за две.

– Папа? – подал голос мальчишка.

Тот ему не ответил.

Тима сел в постели, и теперь лицо мужчины находилось на расстоянии вытянутой руки. Но даже при таком раскладе ему удавалось разглядеть только тёмный овал черепа и ещё более тёмные впадины на месте глаз.

– Пап? – обратился он к нему снова.

И вновь – ничего. Хоть бы шевельнулся.

Тиме стало не по себе. Он лёг обратно и натянул одеяло почти до самых глаз. «Он уйдёт, если я усну или притворюсь спящим», – с надеждой подумал мальчишка и закрыл глаза.

Но шли секунды, минуты, а он всё так же не слышал ничего, кроме мерного, неправильного хода настенных часов. Тело не желало расслабиться; напротив, напряжение мышц нарастало, как если бы он с закрытыми глазами сидел в общественном транспорте, не желая никому уступать место, но за секунду до того, как притвориться спящим, увидел подковылявшую к нему с протезом вместо одной ноги беременную женщину с наполовину обожжённым лицом.

Предположив, что каким-то образом он мог упустить тот момент, когда отец вышел из комнаты, Тима приоткрыл веки так, чтобы со стороны, по его разумению, этого не было заметно. Увы, сидящая на кровати фигура не только не ушла, но даже не изменила своего положения, словно была статуей или манекеном. «Если это мой папа, – размышлял Тима, – с ним что-то не так. Но… что, если это не он?»

Быть может, правильнее всего было включить в комнате свет или выйти в гостиную. Но одеревенелое тело мальчика так не считало, и он прибегнул к альтернативному варианту: окликнул родителя.

– Пап? Пап? Пап? – повторял он раз за разом, начиная с шёпота и с каждым произношением понемногу повышая голос. Фигура на кровати не реагировала, а если отец всё-таки находился в своей постели в гостиной – и он тоже.

И чтобы себя успокоить, Тима придумал объяснение происходящему. Всё просто: его папа переживает внезапный приступ лунатизма, о котором так часто говорят по телевидению, и на кровати своего сына он сидит, сам того не ведая. Когда проснётся – уйдёт.