Способ разрешения этого противоречия, по Пайпсу, и дает ключ к пониманию политического развития нашей страны. «Государство не выросло из общества, не было оно ему и навязано сверху. Оно скорее росло рядом с обществом и заглатывало его по кусочку». Все началось с личного княжеского поместья, или двора, где князь был одновременно и сувереном, и собственником, располагая абсолютной властью. Со временем князья распространили свою власть и на вольное население за пределами своих поместий. Наконец, «ставшая во главе страны Московско-Владимирская княжеская династия» превратила Россию в одно гигантское поместье. Возможностей реализовать этот принцип на практике сначала не было, и пришлось «отдать большую часть страны на откуп помещикам, духовенству и чиновникам в обмен на определенную сумму налога или службу». Классический период русской вотчины Пайпс датирует XII–XVII веками, после чего она начинает трансформироваться сверху, под давлением самого правительства. По мере развития контактов с Западом такая система демонстрировала неэффективность и все больше входила в состояние внутреннего напряжения. Военные поражения привели к разочарованию российских верхов в собственных силах. «Преодолев первоначальное замешательство, Россия затеяла процесс внутренних реформ, который, то ослабевая, то усиливаясь, продолжается и по сей день».

Поначалу планировалось «просто пересадить западные новшества в организм вотчинного строя и так насладиться достоинствами обеих систем». Со временем, однако, «элита общества сама принялась давить на монархию, добиваясь от нее тех прав, которые та ей предоставлять не намеревалась». За сто лет (1762–1861) были ликвидированы три из четырех важнейших элементов вотчинного порядка: получили свободу крепостные; «чины» преобразовались в сословия, которым было разрешено преследовать собственные интересы, а не просто служить государю; корона отказалась от притязания на владение всеми богатствами страны. «Вотчинному духу нанесли сильный удар», однако этот дух не исчез: династия не желала поступаться монополией своей политической власти. «В интересах национального могущества и престижа население побуждали образовываться, обогащаться и вырабатывать у себя государственное сознание… В то же самое время ожидали, что оно будет терпеть излишне опекающий его режим, который не признает для себя ни ограничений, ни норм». Власть боролась с этим напряжением всевозможными административными и полицейскими методами – и делала в этом большие успехи, но причина конфликта неустранима в принципе, потому что избежать контактов с Западом, в том числе военных, не получалось.

Таков, по автору, источник трений, «пронизывающих всю историю послепетровской России». Старый порядок сменился странным коктейлем из прежних и новых элементов. «Такое устройство постепенно урезало власть, которой некогда пользовались русские государи, не предоставляя им в то же время преимуществ либерального и демократического правления». Результатом стали размывание царской власти и общая политическая дезорганизация. Самодержавие постепенно «перестало обозначать безраздельный контроль монархии над страной», вместо этого обратившись в «удерживание общества от участия в выработке политических решений». Отсюда революционный взрыв 1870-1880-х годов, на который Романовы ответили созданием полицейского государства. Увы, это тоже не помогло, и конец «старому порядку» положили революции 1917 г. Вотчинный дух, однако, не исчез, а реанимировался на советской идеологической, организационной и технической основе. Россия, по мнению Пайпса, оставалась вотчинным государством на момент написания книги, пусть и деформировавшимся и ослабленным. А значит, лишенным будущего в нынешней форме и обреченным на радикальное изменение – возможно, что опять революционным путем…

Известный петербургский исследователь проблем модернизации Дмитрий Травин посвятил свою книгу главной русской ловушке. Таковой он считает крепостную зависимость, ликвидированную сильно позже других европейских государств, что предопределило историческое отставание России от стран мирового центра. Но были и другие… Под ловушкой автор понимает институциональное решение, в момент его принятия казавшееся вполне рациональным и эффективным, но много лет спустя, при изменении исторических обстоятельств, превратившееся в тормоз для дальнейшего развития. Ловушкой его делает то, что совокупность могущественных общественных сил продолжает извлекать из этого института значительную выгоду – и потому препятствует его упразднению. Крепостничество, не реформированная церковь, абсолютистское государство и чрезмерная регламентация жизни общества – четыре исторических ловушки, которые разбирает Травин.

Начнем с крепостничества. Применяя к нашим реалиям идеи Чарльза Тилли, автор утверждает, что оно утвердилось у нас прочно и надолго отнюдь не из-за «рабской культуры», наследия ордынского ига или вотчинного характера русского государства. Причина – в потребностях обороны страны, точнее, в трудностях ее финансирования. Военная революция XIV–XV веков, связанная с распространением огнестрельного оружия, заставила европейских монархов отказаться от феодальных ополчений как основы своих армий в пользу наемных солдат. Это потребовало гигантского увеличения военных расходов, на что оказались способны немногие. На Руси отсутствовали богатые города и финансовый капитал, а также месторождения драгоценных металлов, зато в избытке имелась земля. При Иване III неэффективные боярские феодальные ополчения уступили место профессиональным военным, обязанным московскому князю службой в обмен на предоставление помещикам земли и прикрепленных к ней крестьян. Возможно, за образец была взята турецкая или молдавская помещичьи системы.

Постепенно возник самоподдерживающийся механизм: поместная система укрепила армию, что позволило побеждать врагов и присоединять их земли, а новые территории использовались для раздачи помещикам, составлявшим костяк армии. При Иване IV к помещикам добавились стрельцы, на содержание которых пришлось вводить специальный налог, но денег все равно не хватало, поэтому стрельцам пришлось совмещать службу с торгово-ремесленной деятельностью. Эффективность такой полупрофессиональной армии сильно уступала западноевропейским наемникам, а основу русского войска по-прежнему составляли помещики.

Другой «русской ловушкой» Травин считает отсутствие Реформации. В Европе урбанизация и формирование городской буржуазии создали обширный рынок для «духовных предпринимателей» – преобразователей церкви. Пока их подвижничество прельщало только низы общества, Риму удавалось их подавить. Реформация Лютера удалась не столько из-за высокой медиатизации Европы (привет Гутенбергу!), сколько благодаря союзу с немецкими князьями, увидевшими в протестантизме свой шанс ослабить императора и присвоить церковное имущество и доходы. Этот странный союз имел много последствий, среди которых – подрыв церковной монополии на истину, освобождение умов для научного поиска и усиление капиталистического духа. В России при слабости городов и ограниченности контактов с Западом «духовные предприниматели» не смогли заключить союз ни с монархом, ни с князьями и потерпели поражение. Вместо Реформации у нас произошел Раскол, обусловленный совершенно другими причинами. В ходе Русско-польской войны за Украину перед Москвой замаячила перспектива превращения из периферийного царства в настоящую православную империю, но это требовало унификации обрядности с греческими – нормативными для украинцев, молдаван и других православных – образцами. Церковная реформа Никона была нацелена на устранение препятствий на пути к такой империи, чему противились консервативные низы общества. Старообрядцы не стремились к обновлению веры, они пытались сохранить национальную русскую церковь во всей ее косности и замкнутости.