В рамках работ школы СЕИ были реконструированы системы ценностей двух полярных автохтонных и независимых друг от друга цивилизаций – европейской и дальневосточной. В первом случае главных ценностей две: личность (объект) и развитие (вектор). Им подчинены такие ценности, как свобода, равенство, солидарность, труд, собственность, эквивалентный обмен, закон. Для дальневосточной же цивилизации главными ценностями являются государство (объект) и стабильность (вектор). Им подчинены ценности мира, порядка, традиции, иерархии, ритуала, прошлого знания. Выбор системы ценностей так важен, поскольку он непосредственно влияет на «технологию – правила игры, по которым происходит хозяйственное взаимодействие человека и природы» в данном обществе. Так, для дальневосточной цивилизации, построенной на рисоводстве, хорошо подходят ценности иерархии, ритуала, прошлого знания и др., поскольку ирригационные системы, связывающие воедино мелкие террасированные поля, – это сеть, «требующая неукоснительного и четкого соблюдения технологической дисциплины», а также внешней защиты, «поскольку разрушение на одном участке грозит гибелью всей системы».
По мнению Кульпина, «именно такая система ценностей создавала оптимальные условия для заливного рисоводства, и, в свою очередь, именно эта высокопроизводительная технология традиционного Дальнего Востока стала мощной опорой конфуцианской системы ценностей». В отличие от нее, западная система ценностей внутренне напряжена, изобилует противоречиями (например, равенство против свободы, труд против собственности и др.). Она менее равновесна и сбалансирована, но зато динамична и открыта изменениям – именно за счет «напряженного неустойчивого непрерывно меняющегося равновесия между элементами». Это важно, ведь «если система чересчур гомеостатична, если она практически не способна меняться, то при изменении внешних условий, очень часто после тщетности мобилизации всех внутренних потенций, она разрушается». Неслучайно за феноменальным двухтысячелетним периодом социально-экологической стабильности Китая, завершившимся в XVIII веке демографическим взрывом, последовал жесточайший длительный кризис, неразрешенный и до сих пор.
Россию автор считает самостоятельной цивилизацией, слабо связанной и с Дальним Востоком, и с Европой. Она развивалась во многом самостоятельно, искала и находила собственные ответы на вызовы природы и общества. Катастрофический социально-экологический кризис, сформировавший российский суперэтнос в его нынешнем виде, он относит к XV–XVII векам. Этот кризис захватил одновременно лес и степь, то есть ареалы проживания восточнославянских и тюркских народов соответственно. Золотая Орда не смогла найти ответ на этот кризис и распалась, просуществовав чуть меньше двух столетий. Московское царство – смогло, прежде всего путем перехода от подсечно-огневого к навозному пашенному земледелию, для которого требовались обильные земли Поволжья. Разгром Золотой Орды и ее наследников – Казанского и Астраханского ханств – позволил захватить эти земли. Устранение соперников и территориальная экспансия на восток сделали Москву единственным центром кристаллизации российского суперэтноса.
Однако систематизировать российские ценности Кульпин затрудняется, выдвигая только некоторые предварительные гипотезы, еще только подлежащие проверке.
Так, взаимодействие государства и общества в нашей стране, похоже, определяется двойственной формулой: «государство обязано решать проблемы народа – народ обязан служить государству». Отсюда – ценность всеобщего служения (крестьяне – помещикам, помещики – государю, государь – всему народу). Другая ценность – экстенсивное развитие: из кризиса Россия обычно выходит, расширяясь пространственно и вовлекая в хозяйственный оборот новые территории. Когда этого не получается, начинается новый кризис. С другой стороны, покорение чрезмерно отличающихся и принадлежащих к другим цивилизациям народов (Польши, Средней Азии, Закавказья) «требовало растущего напряжения и приводило к безвозвратным материальным и человеческим потерям». Необходимость отказа от экстенсивного развития становилась все более настоятельной, хотя сама эта ценность никуда не исчезала. В XIX веке российская цивилизация получила усиленный впрыск европейских ценностей – свободы, равенства, эквивалентного обмена, частной собственности и закона. Это привело к глубокому конфликту, разрешенному только революцией 1917 г. Она представляла собой ценностный регресс: порядок пришел на место личности, служение – на место труда, исчезли ценности частной собственности и эквивалентного обмена. Закон стал охранять не человека от государства, а государство от человека. Советскую систему ценностей можно определить так: государство – экстенсивное развитие – служение. К ним добавляются иерархия, ритуал и прошлое (марксистское) знание. Однако эта система просуществовала исторически недолго, и сегодня Россия вновь находится в поиске ценностей, обеспечивающих выход из очередного социально-экологического кризиса через собственный «канал эволюции». Либо же – через присоединение к другому (скорее всего, европейскому) каналу и тем самым растворение в чужой цивилизации. Борьба продолжается!
Ричард Пайпс
Россия при старом режиме
М.: Захаров, 2004
Выдающийся американский историк-русист Ричард Пайпс известен своей концепцией России как «вотчинного» (патримониального) государства. В своей книге 1974 г. он описывает историю нашей страны с IX века и до 1880-х годов, рассматривая формирование государственности и параллельно – основных сословий нашего общества: крестьян, дворян, духовенства и даже… среднего класса! Центральный вопрос, которым озабочен Пайпс: почему в такой европейской стране, как Россия, общество не смогло ограничить самоуправство власти? Почему на протяжении всей истории оно остается для власти скорее жертвой и кормовой базой, чем господином или заказчиком? Ответ, по мнению автора, лежит главным образом во взаимосвязи между собственностью и властью. Разграничительная линия между ними в России весьма зыбка – или даже почти отсутствует. Если на Западе власть денег и власть политиков постепенно смогли разойтись достаточно далеко, то у нас такое разделение «случилось с большим запозданием и приняло весьма несовершенную форму». Эта форма – «вотчинное» государство, где «власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель является одновременно и сувереном государства, и его собственником». «Вотчинный режим» автор трактует в смысле, предложенном Максом Вебером: как тип неограниченной личной власти, основанной на традиции. В нем экономический элемент, так сказать, поглощает политический, и «политическая структура становится, по сути дела, тождественной структуре гигантского княжеского поместья». Право суверенитета и право собственности в вотчине сливаются до степени неразличимости, конфликтов между ними нет и быть не может – как не может быть и четкого разграничения между властью и обществом.
«Вотчинное» государство образовалось не само по себе, а как ответ на ряд важных вызовов. «Природа, на первый взгляд, предназначила России быть раздробленной страной, составленной из множества независимых самоуправляющихся общностей», но геополитика этому воспротивилась! Экстенсивный характер неустойчивого земледелия на скудных почвах вечно гнал русских вперед, к колонизации новых пространств, которые можно было распахать, а затем, по исчерпании плодородия, бросить и двинуться дальше. Пограничные войны стали постоянным явлением во многом именно из-за колонизации. Поэтому Россия должна была иметь сильную армию – без нее колонизация остановилась бы. Можно было бы ожидать, что Россия станет государством азиатско-деспотического типа. Но этому помешали два обстоятельства: с одной стороны, «не было нужды в том, чтобы власть помогала извлекать богатство из земли». Россия была страной мелких хозяйств, а не латифундий, «и понятия не имела о централизованном управлении экономикой» вплоть до 1918 г. С другой стороны, отсутствие дорог и надежной связи на огромных пространствах страны исключало реальную возможность азиатского типа управления. Итак, налицо противоречие: «экономические обстоятельства и внешнее положение требовали создания в России высокоэффективной и, соответственно, политической организации», – но возможности реализовать это были крайне ограничены.