Входная дверь со щелчком закрывается, звук тихий, как шепот, зловещий, как раскат грома. Дом безмолвно кричит у меня в ушах, стены звенят от воспоминаний о Джоне. Мне не следовало возвращаться сюда. Я не могу даже подумать о том, чтобы подняться на второй этаж дома, не чувствуя, что упаду в обморок. Официальная гостиная с покрытыми патиной фотографиями дедушки, висящими на стенах, с тяжелыми грифельно-серыми шторами и лампами в стиле ар-деко стала моим убежищем. Здесь я ем. Смотрю телевизор. Здесь же и сплю. Но есть вещи, которые я не могу здесь делать…
Я не была готова к тому, что во время беременности мне придется часто ходить в туалет.
Я вообще не была готова к тому, как будет протекать беременность.
Застонав, я поднимаюсь на ноги — не потому, что я уже достаточно большая, чтобы жаловаться. Просто я была такой вялой, с тех пор как вернулась домой — три дня валяния на диване. Все тело затекло, распухло и болит. Я пользуюсь ванной комнатой на первом этаже, хотя она тесная, а из-за дерьмового освещения я выгляжу больной. Другие ванные комнаты находятся наверху, а я… я не могу…
Просто не могу.
Закончив, я спускаю воду и мою руки в раковине. Даже за шумом воды я слышу, как хлопает входная дверь. Покачав головой, я горько улыбаюсь, выходя из туалета.
— Он на кухонном столе! — кричу я, шаркая по коридору и возвращаясь в гостиную.
— Что там?
Я кричу от неожиданности, отступая на шаг назад, прямо в… черт, черт, черт! Декоративный слон, купленный моим дедом во время поездки в Африку, опасно покачивается на подставке; я едва успеваю схватить его, прежде чем он упадет на пол.
Пакс стоит в темной прихожей, бледно-белое кольцо света, отбрасываемое фонарем на крыльце, окружает его голову ореолом. Лоб нахмурен. Глаза полные стали. Челюсти крепко сжаты. Можно с уверенностью сказать, что он не очень счастлив.
— П-папин… бумажник, — жалко шепчу я. — Я думала… думала…
— Врешь, — холодно говорит он. — Ты не думала. Если бы думала, ты бы никогда не приехала сюда, или в любое другое место, думая, что я не последую за тобой.
— Пакс…
Он шагает вперед, не обращая на меня внимания.
— Неужели ты думала, что я просто уйду? Если бы ты хоть на секунду задумалась о своих действиях, ты бы поняла, что на этой земле нет такого места, куда бы ты могла пойти, а я бы не последовал за тобой.
О, боже. Я никогда не видела такого гнева на его лице. Снова отступаю назад, меня охватывает паника, хотя я знаю, что он не причинит мне вреда. Пакс никогда бы не сделал этого. Но это не значит, что он не будет кричать на меня, пока у него не пропадет голос, особенно после короткого сообщения, которое я ему отправила, сообщив, что покидаю Аляску и переезжаю к папе.
— Пакс, пожалуйста… — Моя просьба успевает прозвучать лишь наполовину, когда парень бросается ко мне, берет меня за руки…
…и крепко обнимает.
— Ты, блядь, до сих пор так и не поняла, да? — рычит он мне в волосы. — Когда же ты смиришься с тем, что застряла со мной? Ты вела самую глупую, самую упорную войну на истощение против моего сердца. И ты победила. Теперь это твой приз, Чейз: мое безраздельное внимание. Ты — весь мой гребаный мир. Ты — мое сердце. Моя одержимость. От этого никуда не деться. Никакого возврата. Ты заставила меня полюбить тебя. Теперь разбирайся с последствиями.
Пакс переполнен гневом, но то, как он неуверенно проводит рукой по моей спине, успокаивая меня, говорит о том, что он не так зол, как притворяется. Он боится. Ждет, что я оттолкну его, закричу на него и велю убираться… и я почти делаю это. Почти. Но нахождение здесь, в его объятиях, влияет на меня так, что я не могу понять.
Я ломаюсь. Разбиваюсь. Распадаюсь на части. Сама того не желая, я прижимаюсь к нему, зарываясь лицом в его грудь. За то время, что требуется моему сердцу, чтобы содрогнуться в груди, я обхватываю его руками за талию и разражаюсь градом слез.
Пакс испускает долгий прерывистый вздох — думаю, с облегчением — и крепче прижимает меня к себе, притягивая еще ближе. Только когда наши грудные клетки полностью соприкасаются, я чувствую дикий, неконтролируемый стук его сердца.
— Почему ты так решительно настроена убить меня? — шепчет он. — Зачем тебе нужно делать так больно?
Такое обилие боли. Честно говоря, не думаю, что должна была слышать его вопрос. Пакс говорил так тихо, что мне кажется, он разговаривал сам с собой. Сожаление пронзает мое сердце. Я была такой эгоисткой. Мне следовало рассказать ему о ребенке сразу же, как только поняла, что беременна, но новость была настолько ошеломляющей, что я не могла решиться на этот разговор. Разве можно было рассказывать ему о чем-то настолько судьбоносном по FaceTime? Перспектива сесть на самолет и явиться на ферму его наставника в Вирджинии, когда он должен был быть там, чтобы сосредоточиться и учиться? Боже, я ни за что не смогла бы этого сделать.
Пакс отстраняется, обхватывая мое лицо ладонями. Его глаза могут быть цвета замерзшей зимней вьюги, но они пылают жаром.
— Мне нужно, чтобы ты собрала все свое барахло и сложила его в сумку. Прямо сейчас, Чейз.
— Я не могу. Папа будет волноваться. Я не могу просто…
— К черту твоего отца. Мы оставим ему записку.
— Он будет беспокоиться обо мне. Он…
— Все будет в порядке.
Никакое оправдание, которое я могу придумать, не будет достаточно хорошим. У Пакса будет ответ на каждый из них. А я так устала оправдываться. Каждая часть меня хочет уступить ему. Я нуждаюсь в нем больше, чем когда-либо в чем-либо другом.
— Хорошо. Но… я не могу сейчас ехать далеко. Мы можем просто снять гостиницу, если ты не хочешь оставаться здесь…
— Мы никуда не едем, Чейз. И никакой гостиницы, — решительно говорит он. — Мы возвращаемся домой. В Бунт-хаус.
ГЛАВА 19
РЭН
Ключ поворачивается в замке.
Так сюрреалистично.
Когда закрывали дом и уезжали в конце лета, я думал, что мы долго не вернемся сюда. Достаточно долго, чтобы забыть, как здесь пахнет. Как привычно входить в огромную парадную дверь, как будто прошло всего несколько часов, а не пара месяцев.
Мы уже пропустили неделю учебы в колледже. Гарвард — не тот вуз, в который можно просто не прийти, но нам прислали задания, когда мы сослались на болезнь. В любом случае, День благодарения не за горами, так что мы здесь, снова в Бунт-хаусе.
Я бросаю наши сумки прямо перед дверью, и сложный клубок эмоций стягивается в моей груди. У меня сложные отношения с этим домом. Мой отец не хотел, чтобы я покупал его. Я вскользь упомянул о том, что хочу его купить, и он недвусмысленно сообщил мне, что я его не куплю. Я был несовершеннолетним, а он был моим опекуном. Мой дед только что умер и оставил мне наследство. Генерал Джейкоби полагал, что может мучить меня, распоряжаясь моими деньгами, пока я не достигну совершеннолетия. Для него стало неприятной неожиданностью, когда в наследстве моего деда душеприказчиком был назначен кто-то другой. Адвокат по моему выбору. С этим было легко справиться. Пятьдесят тысяч в год, чтобы я мог делать со своими деньгами все, что захочу. Частное соглашение, заключенное в конфиденциальном порядке между мной и моим адвокатом. Ничего на бумаге.
Итак, я купил дом. Думаю, генерал даже не знал, что я это сделал, до тех пор, пока год спустя совет академии Вульф-Холла не настучал на меня за то, что я устраиваю вечеринки и сбиваю с пути своих сокурсников. Они порекомендовали моему отцу перевести меня обратно в общежитие, где за мной могли бы следить самым внимательным образом. Естественно, он был в ярости. Правда, к тому времени он уже перестал меня контролировать. Пока я не находился под его крышей, ему было все равно, где я нахожусь.
Элоди мечтательно вздыхает, следуя за мной в дом. Ее взгляд блуждает по знакомому коридору, впитывая все вокруг, на лице задумчивое выражение.
— Странно?
— Странно, — соглашается она. — Такое ощущение, что мы и не уезжали.
Мне кажется правильным вернуться сюда. Наш новый дом в Кембридже — это пустая оболочка. Никакой мебели. Никаких произведений искусства. Никакой индивидуальности. Никаких воспоминаний. У нас с Малышкой Эль еще не было возможности сделать его своим. В стены Бунт-хауса впиталось так много воспоминаний. На стенах висят мои собственные работы. В этом здании нет ни одной поверхности, на которой бы я не трахал Элоди Стиллуотер.
