Но понял свою ошибку почти сразу. Прямо из аэропорта отец отвез меня за мороженым, и пока я запихивал в рот полную ложку, он с очень серьезным выражением лица сообщил мне, что в отеле я встречусь с одним из его друзей. Женщиной по имени Вероника. Вероника одна из его лучших подруг. Он сказал, что ему нравится с ней общаться, но по какой-то непонятной причине моя мама не хочет, чтобы он встречался со своей подругой.

— Это как… — Он нахмурился, подыскивая нужные слова. — Это как с Бобби, да? Ты помнишь Бобби? Маленького мальчика, с которым ты играл после школы несколько лет назад?

Я кивнул, проглотив кусочек шоколада. Я помнил Бобби.

— Твоей маме не нравился Бобби, да? Она сказала, что ты должен играть с мальчиками, которые… больше похожи на тебя. — Уже тогда я знал, что «больше похожи на тебя» — это не значит общительный, спортивный или умный. Это означало, что Бобби не из обеспеченной семьи. Его родители не ездили на «Астон Мартине», и мама считала, что, если ее сын проводит время с ребенком из семьи среднего класса, это значит, что я стану бедным по ассоциации.

— Значит, у Вероники нет хорошей работы? Поэтому она не нравится маме?

— Ну, не то чтобы маме не нравилась конкретно Вероника. Она с ней никогда не встречалась…

— Тогда откуда ты знаешь, что она ей не нравится?

— Потому что твоя мама — злобная, холодная сука, Пакс. Ей никто не нравится. — Он покраснел от стыда и гнева, идеально сочетающихся друг с другом. Вена на его виске пульсировала, как поршень под кожей. Он немного успокоился, а затем сказал: — Твоя мать все время портит тебе веселье, не так ли? Она берет все, что должно быть замечательным, и разрушает это. Вот что она сделает, если узнает, что мы на этой неделе общались с Вероникой, ясно? Так что мы не можем ей ничего об этом рассказать. И должны держать это в секрете, только между нами. — Он наклонился вперед, вынимая вторую ложку из горы мороженого и зачерпывая на нее немного неоново-зеленого молочного крема. Заговорщически понизив голос, он сказал: — Послушай. Я знаю, ты уже давно хотел одну из тех новых игровых приставок. Но она ведь не позволяет тебе получить ее?

Мгновенно разочарование всколыхнулось в моей груди.

— Нет.

— А у всех остальных есть такие, да? У всех твоих друзей в школе?

Я кивнул.

— Ну, это просто несправедливо, правда? Неправильно, что у всех есть приставки, а у тебя нет?

Несправедливость происходящего впилась в меня когтями.

— Итак… — Отец подтолкнул мою ложку своей, и большая порция мороженого с брызгами упала на стол между нами. — Как насчет этого. Сегодня днем я куплю тебе одну из этих приставок. И пару игр. И ты будешь играть на ней всю неделю, когда захочешь. А я всю неделю буду общаться с Вероникой, и нам не придется беспокоиться о том, что твоя мама испортит нам веселье. Как тебе такой план?

Я на секунду задумался.

— Но как быть, когда мы вернемся домой? Смогу ли я взять приставку с собой?

Отец покачал головой.

— Не домой, нет. Но я могу взять ее в свой офис. Бывает, что я хочу пообщаться с Вероникой после работы. Мы можем сказать твоей маме, что собираемся вместе играть в футбол в парке или что-то в этом роде, и она, наверное, поверит. Ты сможешь посидеть у меня в кабинете и поиграть в свои игры на большом экране, который я иногда использую для презентаций. Ты знаешь, о каком я говорю?

— Да.

— Это огромный экран. Уверен, твои игры будут выглядеть на нем потрясающе, верно?

— Ага. — У меня мозги застыли от мороженого..

— И я мог бы пойти поужинать и, может быть, провести час или два с Вероникой, а потом мы могли бы пойти домой и рассказать маме, как весело провели время в парке. Это будет наш секрет. Ты бы хотел это сделать? Тогда мы оба получим то, что хотим.

На многих уровнях я понимал, что со мной играют. Я знал. Но все равно кивнул головой, морщась от холода мороженого, пронзившего мой мозг…

— Никогда не считал тебя подозрительным типом. — Рэн толкает меня плечом, когда мы поднимаемся по ступенькам на третий этаж общежития Чейз; странного вида парень с дредами указал нам верное направление — по его словам, новая рыжая девушка из Нью-Йорка вызвала немалый ажиотаж.

В студенческом общежитии пустынно. Совсем не то, что я себе представлял. Это похоже на гребаный молодежный хостел. Причём дерьмовый. Ковер в коридоре тонкий, как бумага, сумасшедший рисунок выцвел до приглушенных оранжевых и коричневых тонов. Стены обшарпаны и заляпаны, покрыты плакатами, бланками регистрации, петициями и корявыми рисунками того, что похоже на динозавров. В воздухе витает слабый запах плесени. Здесь почти так же холодно, как на улице, черт побери.

Я закатываю глаза на Джейкоби.

— Может, не будем, чувак? Я редко прошу тебя о чем-то…

Он фыркает.

— Ты постоянно просишь меня о всякой херне.

Клянусь богом, я вырублю этого ублюдка через минуту. Несмотря на холод, потею в своей толстой куртке. Кожа зудит, а сердце сжимается самым странным образом. Такое ощущение, что оно скачет галопом за ребрами.

Элоди толкает своего парня в спину, как будто чувствуя мой приближающийся взрыв.

— Оставь его в покое.

— Мне не нужно, чтобы ты меня защищала. Я могу надрать задницу этому ублюдку за три секунды, и он это знает.

— Господи. Вы двое стоите друг друга. Напомни, какой номер, по словам того парня, у комнаты Пресли?

— 313B, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

— Значит, это слева.

Так и есть.

Через четыре двери.

Три двери.

Две.

Одну.

Коридор тянется, как в драматическом фильме ужасов. Какого хрена у меня так вспотели ладони? Мы втроем останавливаемся перед дверью Чейз. Полуоторванные наклейки с Гарри Стайлзом покрывают облупившуюся краску. О, Господи, почему мое горло сжимается? Почему…

— Ты будешь стучать, или это сделать мне? — спрашивает Элоди.

Я вздрагиваю, глядя на нее краем глаза.

— Я собираюсь это сделать. Через секунду. Я просто…

— Не торопишься, блядь, — бормочет Рэн себе под нос.

Я поднимаю руку, собираясь постучать, но не успеваю — дверь распахивается, и там стоит она. Мой Огонь. Пресли Мария Уиттон Чейз, во всем своем рыжеволосом великолепии. На ней сине-черная клетчатая фланелевая рубашка, в которой я ее раньше не видел. На ней она смотрится массивно. Судя по сапогам, подбитым мехом, Чейз собирается на улицу. Если это так, то она точно не должна быть в штанах для йоги. Или облегающей черной майке на бретельках под рубашкой.

Ее лицо бледнеет, когда девушка понимает, кто стоит перед дверью ее комнаты; рот открывается и закрывается, глаза вдвое больше обычного, она похожа на карикатурную версию самой себя, пытающуюся осмыслить увиденное.

— Прес! — Элоди бросается обнимать свою подругу. — Боже мой, как я рада тебя видеть!

Чейз на секунду замирает, затем машинально обхватывает Элоди, не сводя с меня глаз. Она обретает дар речи, и слова, слетающие с ее губ, звучат странно. Слишком высоко. С придыханием.

— Ребята. Что… какого черта вы здесь делаете?

— Хороший вопрос, — бормочет Рэн.

Я ничего не говорю. Не могу отвести взгляд от девушки, в которую влюбился еще в Нью-Гэмпшире. И чувствую исходящий от нее страх с расстояния в пару метров. Слово «тревога» даже близко не подходит к этому состоянию — она в ужасе. И теперь я понимаю это. И понимаю, почему.

— Пакс? Эй, Земля — Паксу? — Элоди перестала обнимать Чейз. Она пристально смотрит на меня, тычет пальцем в руку.

Чувствую на себе ее пристальный взгляд, но переключить внимание на нее невозможно. Я застыл на месте, охваченный необъяснимой паникой.

— Не будь грубым. Разве ты не собираешься поздороваться со своей девушкой? — уговаривает Элоди. — Видишь, все в порядке. Он чертовски беспокоился о тебе. Не переставал говорить о том, что хотел бы повидаться с тобой, пока мы, в конце концов, все не решили просто сесть в самолет. И вот мы здесь, и с Пресли все в порядке, Пакс. Ты в порядке. Я в порядке. С Рэном все в порядке. У всех все в порядке!